Ольга Ларионова - Вахта «Арамиса», или Небесная любовь Памелы Пинкстоун
— Доказательства?
— Вот, полюбуйтесь. Я послала кибера в каюту, он приподнял люк. Ровно на то время, которое требуется человеку, чтобы спуститься в тамбурную камеру. Вот пик. Забавное тождество, не правда ли? А вот — то же самое, но дозиметр закрыт раструбом дезактиватора. Убедительно?
— Похоже, — как-то чересчур быстро согласилась Ираида Васильевна. — Но помните старинную геологическую притчу о лягушке, которая прыгнула в ямку с сейсмографом, отчего тот зарегистрировал землетрясение в десять баллов? Между прочим, над незадачливым прибористом, который думал, что он проспал такое землетрясение, все смеялись. Мне что-то не хочется, чтобы вся система «Первой Козырева» потешалась над тем, как на «Арамисе» тоже открыли несуществовавшее землетрясение.
— Все равно, — упрямо проговорила Симона, — моей визы на разгрузку «Бригантины» не будет.
Ираида Васильевна только руками развела:
— Чего же вы требуете?
— Вскрыть контейнеры с грузом.
Тут даже Ада разинула рот.
— Симона, — проговорила она, — ты… это же двести восемьдесят штук!
— А что делать? Где искать?
— Что искать? — буквально застонала Ираида Васильевна. — Если бы хоть вы сами могли предположить, что искать?
— Причину, по которой американцы спускались в тамбурную камеру.
— Так и ищите в тамбурной.
— Голые стены. Голые титанировые стены. Титанир в тридцать миллиметров толщиной. Так что камера исключается, хотя они именно в нее и ползали.
— Наденьте антирадиационный скафандр и сами идите в камеру, — решительно распорядилась Ираида Васильевна. — Если вы там ничего не обнаружите, сегодня вечером «Бригантина» уйдет на «Первую Козырева».
— Надо думать, не уйдет. А тебе, Паша, что?
— Ничего, — кротко сказала Паола. — Прибраться хотела.
«Слышала, радуется», — подумала Симона.
— А, иди спать. Третий час. Только притащи нам сифончик, мы ведь тут до утра. Если не до вечера.
— Сейчас.
Паола застучала каблучками по коридору. Но Симона ошиблась — радости не было. Что-то случилось. Что-то нависло над ними. Просто так корабль не задерживают.
А знают ли они?..
Паола тихонько ахнула, сифон упал на пол и запрыгал, как мячик. Никогда еще она сама не включала каюту капитана. Она убирала ее перед приходом корабля, и приготавливала земной костюм, и ставила четыре махровых мака — но никогда не включала сама фон его каюты.
Паола оглянулась — никого. Щелкнула тумблером.
Дэниел стоял у иллюминатора. Сейчас из его каюты нельзя было увидеть Землю, и он смотрел просто в темноту, и Паола вдруг поняла, как же худо ему, и как она ничем, никогда не сможет ему помочь. Потому что она никогда не будет нужна ему.
— Капитан, — сказала она шепотом.
Дэниел обернулся. Увидел Паолу. Всего только Паолу.
Паола проглотила сухой комочек.
— Не хотите ли какую-нибудь книгу, мистер О'Брайн?
— Благодарю. Я не люблю читать урывками.
— А если вы здесь задержитесь, мистер О'Брайн?
Дэниел долго и очень спокойно смотрел на Паолу. Смотрел так, как нельзя смотреть на некрасивых.
— Благодарю вас, мисс, — сказал он просто. — Пришлите что-нибудь по вашему выбору.
А Симона с Адой действительно просидели до утра, и Симона в тяжеленном скафандре облазала всю тамбурную, — и когда утро наступило, не оставалось ничего, как сидеть до вечера, и Симона с Адой снова, сидели, и до слез вглядывались в желтовато-оливковый экран, на котором было видно, как всесильные киберы обнюхивают и простукивают каждый контейнер, и каждую пядь стен, переборок и люков, и каждый паз, и каждую заклепку, и — ничего…
И ничего.
БЕЛЫЙ КАМЕНЬ У МЕНЯ, У МЕНЯ…
— Вот так, — сказала Ираида Васильевна. — Не вижу оснований продолжать карантин. Киберы и механизмы с «Бригантины» убрать, в помещениях станции поднять синтериклон.
Симона свесила лохматую голову на правое плечо, пошла выполнять приказание. Хорошо, что успела обо всем, доложить. Холяеву еще утром, сейчас уже было бы поздно, уже вечер.
Этот прощальный вечер за общим столом, не разделенным на две половины, всегда носил отпечаток торжественности: сама церемония поднятия перегородки уже символизировала объединение со всеми людьми Земли. Обычно незадолго до нее командир станции вызывал с «Первой Козырева» буксирную ракету, и таким образом первый общий ужин превращался в прощальный. Паола, побледневшая и повзрослевшая, бесшумно наклонялась над креслами — по традиции, установленной ею самой, в этот прощальный вечер никакие киберы в кают-компанию не допускались. Официально это подчеркивало уважение хозяев к гостям, на самом же деле — позволяло девушке хотя бы невзначай подойти к капитану О'Брайну. И когда ей удавалось обменяться с ним парой ничего не значащих фраз, Ираида Васильевна радовалась за нее, Симона посмеивалась, а Аде было за нее немножечко стыдно. Но так или иначе — ничего не было для Паолы желаннее и печальнее, чем эти прощальные вечера.
Симона, так и не ложившаяся в эту ночь, сидела, подпершись рукой на манер Ираиды Васильевны, а за столом царствовал неугомонный Санти, который, притворно вздыхая и чересчур демонстративно добиваясь всеобщей жалости, рассказывал горестную историю своего детства, прошедшего в унылой и академической обстановке роскошного дворца его папочки, миллиардера старого закала, который довел своего единственного сына до необходимости сбежать в школу космонавтов, за что последний был пр-р-роклят со всей корректностью выходца из викторианской Англии.
Санти пожалели и накормили манговым джемом.
Ираида Васильевна качала головой, простодушно удивлялась:
— Прямо не верится, что у вас так не жалуют космолетчиков. Вон у нас Колю Агеева каждый школьник знает.
— Тем не менее это действительно так. Интерес к межпланетчикам угас сразу же, как прекратились сенсации. Установление же регулярных рейсов между Венерой, Марсом, Землей и астероидами низвело космолетчиков до положения шоферов или даже кучеров. Не смейтесь. Это печально, потому что такое отношение к нам господствует не только в высших кругах, но распространилось на все слои общества.
— Да, — вставила Паола. — «На своей Земле» — помните?
— «На своей Земле»…
Это была модная американская песенка, и написали ее явно не профессионалы, — это чувствовалось и по довольно примитивной мелодии, и по словам, неуклюжим и грубоватым, и все заставили Санти ее спеть, и Паола согласилась подпевать, и только капитан немного нахмурился, когда Санти затянул, отбивая такт тонкими и аристократическими (теперь-то это сразу бросалось в глаза) пальцами:
Пусть другие оставят родной порог,Уходя на космическом корабле,Нам хватит забот и хватит тревогНа своей Земле, на своей Земле.
Пусть другие целуют своих подруг,Унося тоску о земном тепле,Нам хватит нелегких своих разлукНа своей Земле, на своей Земле.
Пусть других погребает навек Луна,Пусть другие сгорают в межзвездной мгле,Но горя и так мы хлебнем сполнаНа своей Земле, на своей Земле…
— А песенка-то с душком, — сказала неожиданно Симона, — и порочит славное племя межпланетчиков. Так что ты нам ее больше не пой, Паша. Одно верно: не говоря там о всяких Венерах с венерианами, мы еще хлебнем горя на собственной матушке.
Она постучала костяной ручкой ножа по столу, словно под его ножками действительно была Земля.
И тут раздался сигнал вызова. Симона с Ираидой Васильевной переглянулись. Похоже, что на связь выходил сам Холяев. Они извинились и прошли в центральную.
Паола присела на ручку опустевшего кресла. Ну, вот и всё. Ничто их не задержит. Можно уже не стесняться и смотреть, смотреть, и так до тех пор, пока не войдет эта Симона и не скажет, что буксирная ракета подходит.
— Джентльмены, — сказала Симона, быстро возвращаясь в кают-компанию, — вынуждена сообщить вам, что «Бригантина» задерживается на нашей станции на неопределенное время, — и оглянулась на Ираиду Васильевну.
Холяев разрешил задержать «Бригантину» только на двенадцать часов.
— Миссис Монахова, — капитан поднялся, — я прошу предоставить мне фон для переговоров с правлением компании.
— Прямая связь с Вашингтоном завтра в девять пятьдесят. Но если вы настаиваете…
— О нет, это время меня вполне устраивает. Тем более что характер груза допускает и более длительную задержку.
Санти, поднявшийся было вместе с капитаном, плюхнулся обратно в кресло:
— Ну, а что касается меня… — он запрокинул голову, глянул на Паолу и почти счастливо засмеялся, — то я ни о чем ином и не мечтал.
Капитан сдержанно поклонился всем присутствующим и повернулся, чтобы идти в каюту. Но Симона стояла у двери, ведущей в коридор, и ему пришлось поклониться ей отдельно, и она ответила ему приветливым кивком, даже слишком приветливым для того, чтобы не быть насмешливым. Чертова баба. Все они чертовы бабы.
