Дэвид Вебер - Шторм из тени
«Но у нас их достаточно для этого, — сказал он себе почти свирепо, и переместил взгляд на другую половину «Устричной бухты».
Ударные корабли класса «Акула» были гораздо больше, чем разведчики коммодора Остби и коммодора Санга. Какая–то прослойка должна была быть, хотя они по–прежнему были в сущности единицами–прототипами во многих отношениях, и у них их было всего двадцать восемь, разделенными между Оперативным Соединением 1 адмирала Тополева и намного меньшим Оперативным Соединением 2 адмирала Коленсо. Значительно более крупные единицы с гораздо большим боезапасом были на чертежной доске, дизайн их был основан в немалой степени на опыте Бенджамина и его экипажей, приобретенном в работе на судах, которыми в настоящее время командовали Тополев и Коленсо. Некоторые из этих более крупных единиц уже были предметом обсуждения по вводу на первую фазу строительства. И, опять же, Альбрехт желал бы, чтобы они могли подождать, пока эти большие корабли будут доступны в больших количествах. Но ключом ко всему было время, а у двух адмиралов было достаточно сил, чтобы выполнить поставленные задачи.
Альбрехт не был военным специалистом, каким был Бенджамин, но даже он мог сказать, что «Акулы» выглядели слегка неправильно. Они были слишком далеко, чтобы видеть невооруженным глазом, но увеличение видео экрана привело их к тому, что они казались на расстоянии вытянутой руки, и стало очевидным, что все они не имели традиционного «молотообразного» дизайна военного корабля. В действительности, в обводах их корпусов было все не так, в той или иной форме, как если бы их конструкторы работали над совершенно другим набором ограничений, чем кто–либо еще в Галактике.
Что было недалеко от истины.
Ударные корабли медленно повернулись, а потом, как единое целое, они двинулись, сливаясь с бездонными глубинами космоса. И это тоже было неправильно. Свето–деформационная сила импеллерного клина звездолета делала так, что корабль в нем было невозможно увидеть, за исключением именно правого угла. Но вокруг этих кораблей не было ни гравитационных искажений, никаких гнущихся и размытых световых волн, потому что они не использовали импеллерных клиньев.
«И разве это не то, что станет неприятным сюрпризом для монти и их друзей?» — неприятно подумал Альбрехт.
Он наблюдал в течение нескольких минут, а затем встряхнулся и глубоко вздохнул.
— Ну, — сказал он, — это так. Я горжусь тобой, Бен, — он протянул руку, чтобы сжать плечо сына. — Я иногда думаю, что это то, что я забывал сказать тебе — и другим мальчикам, если на то пошло — так часто, как следовало бы, но это правда. Я знаю под какое давление поставил вас, когда решил ускорить «Устричную бухту». Но я также знал, что если кто–то мог ее организовать и привести в движение за это время, то вы были единственными.
— Лесть поможет тебе везде, отец, — сказал с усмешкой Бенджамин, но Альбрехт мог сказать, что сын признал искренность его слов. Он вновь сжал плечо под рукой, потом покачал головой.
— А теперь я лучше вернусь домой. Я уверен, что еще что–то наверняка вылезло, пока я был в отъезде, а твоя мама запланировала что–то особенное на ужин. Она не сказала мне что, и я не спрашивал. Иногда, на самом деле, я немного боюсь спрашивать ее об этом. Мне бы не хотелось думать, что она экспериментирует, совмещая кулинарные рецепты со своими лабораторными записями!
Сейчас Бенджамин громко рассмеялся. Эвелина Детвейлер была одним из лучших био–исследователей Согласия Мезы, с особым опытом в биологическом оружии, тесно сотрудничая с братом Бенджамина Эвереттом и Ренцо Киприану. И в отличие от мужа, который никогда и ничего не упускал из виду, Эвелина слишком часто была воплощением «рассеянного профессора».
— Хотя, независимо от того, чем она собирается кормить меня, вам лучше быть там, — теперь сказал Альбрехт, глядя на смеющегося Бенджамина. — Это особенный ужин, чтобы отпраздновать запуск «Устричной бухты», и я понимаю, что это, так или иначе, включит морепродукты. Таким образом, будьте там. Девятнадцать тридцать точно — и никаких оправданий, молодой человек!
— Да, сэр, — кротко сказал Бенджамин.
* * *
— Ну, — мрачно сказал Аугустус Хумало, — мне бы хотелось, чтобы мы были неправы, по крайней мере, на этот раз.
— Если это заставляет вас чувствовать себя лучше, что лучше ошибаться, Аугустус, — сказала с кривой улыбкой баронесса Медуза, — не слишком беспокойтесь. Я уверена, что мы сможем сделать достаточно ошибок, чтобы удовлетворить вас, пока мы попытаемся выяснить, как с этим разобраться!
— Я знаю, что я хотел бы сделать, — пробормотал Генри Крицманн достаточно громко, чтобы быть услышанным, и Иоахим Альквезар одарил его порицающим взглядом.
— В то время как прямое действие имеет определенную примитивную привлекательность, особенно в такие моменты, это не всегда лучший курс действий, Генри. Кроме того, есть такое маленькое препятствие, что называется Эриданским Эдиктом, о чем нужно беспокоиться, говоря о вероятной славной полномасштабной кинетической бомбардировке Новой Тосканы.
— Разговор истинного изнеженного аристократа, — парировал Крицманн с огоньком, несмотря на напряженность момента, и Альквезар усмехнулся. Но его мгновенный юмор быстро исчез, и он покачал головой и посмотрел на Медузу.
— Я должен признать, что я не смею даже предположить, чем именно это должно закончиться, — сказал он, постучав одним пальцем по распечатке дипломатической ноты, лежащей на столе перед ним рядом с его копией доклада коммандера Дентона.
— Я думаю, что по крайней мере часть этого довольно очевидна, господин премьер–министр, — сказал Грегор О’Шонесси. — Я понимаю, что Новая Тоскана на самом деле на пять дней ближе к Шпинделю, чем Пекуод, но тот факт, что гнусность Вежьена мы получили здесь меньше чем через двадцать четыре часа после доклада коммандера Дентона, по–прежнему говорит о довольно многом. Даже если эта капитан Сеген, плюнув на торговцев, ринулась без остановки на своем легком крейсере, у нее по-прежнему должно было занять почти пять с половиной дней, чтобы просто попасть домой в Новую Тоскану. То есть они умудрились провести ЭТО «расследование» Вежьена, обсудили свою реакцию и отправили на свою проклятую ноту менее чем за один стандартный день. Сколько таких скорых на подъем правительств вы знаете, которым было бы под силу такое?
— Не знаю, — мрачно сказал Альквезар. — Или по крайней мере, если там действительно не было никакого расследования.
— Я думаю, мы можем принять как данность, что нет необходимости в каких–либо расследованиях, — вставила со своего места Мишель Хенке справа от Хумало, и ее хриплое контральто было гораздо мрачнее, чем обычно.
Медуза взглянула на нее, и баронессе точно не понравилось то, что она увидела. Мишель была на Шпинделе менее стандартного месяца, и Медузе было очевидно, что ужасающие потери Флота, полученные в Битве за Мантикору ударили по ней особенно жестоко.
«Ну, конечно, а ты как думала! — выругала себя Медуза. — Сколько этих людей, она знала лично? Сколько близких друзей были убиты? И даже если попытаться отстраниться от этого, она — офицер Флота Королевы. Флота, который должен был не допустить того, чтобы кто–либо когда–либо сделал что–то вроде этого в домашней системе».
И даже если абстрагироваться и от этого, раздумывала баронесса, Мишель Хенке была командующим Десятым Флотом. Структуры, официально сформированной после прибытия Айварса Терехова — сэра Айварса Терехов, напомнила она себе, — и его крейсерской эскадры на Шпиндель, и, как командующий Десятым Флотом, вице–адмирал Золотой Пик была слишком хорошо осведомлена о том, как дикие потери, понесенные Королевским Флотом Мантикоры, повлияют на доступность подкреплений здесь в Талботте. Это было вполне возможно — на самом деле, почти неизбежно — поскольку многие из кораблей, которые были запланированы на получение ею, были задержаны или были отправлены в другие места службы в отчаянных попытках Адмиралтейства заполнить все дыры, которые Битва за Мантикору внесла в боевые порядки.
Все это делало время для маленькой операции новотосканцев, что бы за ней ни стояло, даже больше, чем… неудобным.
— Такое ощущение будто они уже знали о том, что произошло на Мантикоре, не так ли? — размышлял вслух Терехов, словно жуткое эхо мыслей Медузы. Он сидел в удобном кресле в одном углу ее стола, с новой, сине–белой лентой Парламентской медали «За Доблесть», венчавшей «фруктовый салат» на груди кителя.
— Давайте не увлекаться, приписывая им сверхсилы, Айварс, — сказала Мишель.
— О, я не боюсь, мэм, — Терехов коротко улыбнулся. — Просто именно сейчас это особенно досадно.
— Вот что я называю мастерским преуменьшением, сэр Айварс, — криво добавил Бернардус Ван Дорт.
