Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский
«Хайк?»
«Не трогай, тебе говорят, нож! – повторяет Хайк. – Руку убери с ножа! Вот так. Привет, Марк!»
«Привет, Хайк, – отвечаю я, мне всё ясно, сделать ничего нельзя, жаль, только жаль, что я был убит не мушкетёром, а мертвецом. А голова моя у меня на плечах (шишка свидетельствует), и, значит, ничем от мертвеца я теперь не отличаюсь, а Хайка послали, вероятно, помочь мне перенести ужасную правду, поддержать меня в тяжёлую минуту. Не соображу только, хорошо это или плохо – что голова при мне. Может ли мертвец (согласен, ещё совсем свежий) сам себе отрезать голову? Сам себя похоронить? Бред – говорите вы? Перед смертью организм вбрасывает в мозг шоковую порцию адреналина, анестезируя его, не давая погибающему сойти от боли и страха с ума. Все мы умираем в здравом уме – под защитой своеобразного наркаута. Видимо, смысл в этом есть. То есть хочется верить, что смысл вообще хоть в чём-нибудь есть. Или был. Или будет».
Хорошая мина при плохой игре делается так.
«Ну что, Хайк, я умер, что ли?» – спрашиваю я весело. Блю-э… бля бу… блюду стиль.
«Ты давно уже умер, Марк. Щ-11 тебя убила тогда, на пороге моей бутылочки».
«Я подозревал», – я стараюсь, чтобы прозвучало глубокомысленно, с оттенком небрежности.
«Ничего ты не подозревал, – говорит Хайк раздражённо. – Даром я, что ли, тогда с тобой возился? Подозревал он. Полсебя на тебя потратил, а Рину и Ксаву – целиком».
Значит, такое дело тут, реябта. Все вы спали, почти все вы – хоть раз в жизни видели сон. Выносимые иногда обо сне воспоминания вас, если вы человек серьёзный и положительный, заставляли испытывать примерное, немного ностальгическое недоумение. И – сожаление. Законы сна универсальны и дружественны чрезвычайно. Нет, кошмары есть, и вас едят, я не об этом, когда говорю о дружественности. С точки зрения бодрствующего, сны наполнены нелепостями и несуразностями, – но как же глубоко внутренне они обоснованы, и образом очевиднейшим! – когда вы спали. Вы летали – и удивляло вас, что ваши ночные шлёпанцы вам жмут, словно новые ботинки, – но в самом полёте-то ничего удивительного, летим, всё нормально, всё ясно, подумаешь; все летают.
Я совершенно понимал слова Хайка. Они меня не удивляли. И нож у меня в груди неудобен, но неудивителен. Я сижу, спиной чувствую клятый валун, которого здесь, на устеленном этаким туманцем десяти сантиметров от полу полу, набранном из мраморных плит, – нет. Неудивительно. Мраморный пол на ощупь под туманцем – мокрая холодная земля. Разумеется. Мраморный пол и туманец принадлежат неудивительному коридору, уходящему в точку. Коридор имеет профиль многократно увеличенной арки, оправляющей Хич-Хайка. Своды коридора остро смыкаются в чудовищной, зенитной вышине. Хич-Хайкова арка не одинока. Их тысячи на протяжении коридора. Сам коридор и состоит из тысяч островерхих арок в тысячу ярусов. Совершенно неудобописуемо – но выглядит всё вполне устойчиво, удобно для зрения, мозгом переворачивается без труда и несбойно, – словом, коридор имел свои логику, историю и предназначение и не удивлял. Построено всё из мрамора. Чистый белый мрамор, немного больничный. Но нестерильный, живой, как огонь в фонаре обсли, только цвета не костёрного. Спим, словом, космачи. Туманчик на полу светится… но основной свет – от мрамора. Пахнет тоже мрамором. Откуда я знаю, как пахнет мрамор? Спим, космачи, спим: всё знаем.
«Осмотрелся», – утверждает Хич-Хайк.
«Осмотрелся. Пусть будет… Стало быть, ты меня тогда оживил», – утверждаю я в ответ.
«Воскресил, Марк. Вот точное слово».
«Так ты у меня, Хайк, типа бога?»
«Не богохульствуй, Марк. Бог – это очень серьёзное слово. Пореже с ним. Да и ни при чём оно тут. В нашей миссии Бог не участвует».
«ОК, Хайк, тебе видней. Тут ты серьёз, а я девственник. Теперь что – по этому коридору мне, и не бояться света?»
Хайк хмыкает.
«Извини, что тебя убили, Марк».
«Да ладно».
«Идиоты, что тебя послали, не знали, что ты старый хобо, с запахом. А мы тоже не сообразили! Привычка, видишь ли – что в хобо принимают грунты. Вообще мы думали, что с тобой только завтра встретимся. Ну, накладка. Извини, Марк. – Хайк пожимает плечами. – Все мы, по сути, земляне. Накладки у нас – образ жизни. Двигатели не заводятся, спички гаснут, прокладки текут, а музыканты – ублюдки… Что молчишь?»
«Слушаю тебя. Ума набираюсь. У меня это теперь хроническое».
«Вот как. Невопросно тебе?»
«Ты знаешь, Хайк, что я знаю, а чего не знаю. Да и спасибо за то воскрешение, раз так».
«Мы квиты по умолчанию, Марк, благодарность не принята. И ты очень удачно ко мне тогда попал – вторая тысяча лет ещё не истекла. Так что это я тебе должен».
«А! – говорю я. – Сокровища царей земных?»
«Ты не подозреваешь, Марк, насколько ирония всегда права».
«Так ты – „джинн“, всё-таки?»
«Конечно. Но и бенганном я не притворялся. Я им стал, когда тебя воскресил. Я джинн, похожий на бенганна».
«ОК, – говорю я. – Но ты мне тогда ничего не должен. Я тебя спас – ты меня. Останемся друзьями».
«Но ведь ты же не нарочно умер?»
«А что, можно было подгадать?»
«Нет. Я о том и говорю. Ты не виноват, что умер. Виновата лотерея. Пять к одному и трём. Не забыл ещё? А твоя нестандартная реакция на Щ-11 – случайность в полной мере, над случайностью и боги не властны».
«Кстати, моя нестандартная реакция таки в теории описана – я отыскал. Но теория не предусматривает, наоборот, отрицает выживание пациента».
«Но тебе хватило времени войти ко мне в балок. Ты – мой аладдин. Не кто иной, как ты, откупорил бутылку. Ну, не один ты, конечно, вы все понемножку, но с остальными я расплатился».
«А, твоё чутьё на отказы».
«Да. Девять жизней я сохранил Палладине. Долг с большими процентами, плюс бонус. Но бутылку открыл ты».
«Сокровища царей земных», – повторил я.
«Старые сказки не лгут».
«А она старая?»
«Доледниковая, Марк. Но давай поговорим о насущном».
«А до сих пор мы витийствовали?»
«Не понял».
Я объяснил ему. Это слово я знал давно. Наконец нашёл где ввернуть, и с удовольствием.
«Ну, можно сказать и так. Перейдём от небес к земле».
«Я должен потрудиться
