Цитадель Гипонерос - Пьер Бордаж
— Мы применим ваши принципы, рыцарь: мы подстроим обстоятельства под наши нужды. Превратим врагов в друзей!
— Не время шутить…
— Это была не шутка.
Коридор вывел в сводчатую залу библиотеки с книгами, попадавшими на бетонный пол с перевернутых стеллажей. Открывшиеся от удара книгофильмы валялись вперемежку с трупами. На крошечных экранчиках, впрессованных в ламинированные страницы, беспорядочно мелькали изображения. Сопровождающие их через встроенные динамики звуковые комментарии сливались в нестройный фоновый шум.
Мешанину синтетических голосов перекрыл стон. Двое мужчин замерли и навели стволы своих волнобоев на чудом устоявший вертикально стеллаж, от которого донесся звук страдания. Фрасист Богх под влиянием порыва двинулся к раненому: умирающий не бывает ни другом, ни врагом, а лишь человеком, борющимся со страхом и болью. Он обошел вокруг стеллажа, потом шагнул чуть вперед, и увидел лежащее у стены тело. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте, сгустившейся здесь даже сильнее, чем в других частях здания.
Фрасист проскользнул в тесное пространство и присел рядом с раненым. Представшее зрелище заставило его затрепетать с головы до ног. Человеку — осгориту, насколько он мог судить, — снесло половину лица. Он ясно различал белые линии нижней и верхней челюстей под разверзшейся завесой мяса, тканей и свернувшейся крови. Продолжая его разглядывать, Фрасист Богх понял, что умирающий к тому же потерял плечо, руку, часть бедра и ногу. Его окутывал, подобно зловещей тени, запах разложения. Здоровая рука раненого неловко попыталась ухватить запястье Фрасиста Богха, который рефлекторно уклонился, но тут же осознал позорность своего жеста и сам взялся за дрожащее предплечье.
В глазах раненого — разбитых зеркалах заблудшей души — все еще сияло хрупкое пламя жизни.
— Кто… кто… вы?
— Фрасист Богх.
Это имя, похоже, не вызвало отклика у его собеседника. У Паньли подошел ближе и, встав у стеллажа, смотрел на происходящее взглядом укоризненным, но заинтригованным.
— Я больше известен как Барофиль Двадцать Пятый…
Оживившийся осгорит потратил последние резервы сил на то, чтобы выпрямиться и с обожанием уставиться на Фрасиста Богха.
— Ваше… Ваше Святейшество… Вы живы… Слава Крейцу… Я могу умереть спокойно… Могу я… поцеловать ваше кольцо, джулианский кориндон?
— Я отдал его тому, кому удалось покинуть дворец в деремате из ремонтной мастерской.
— А почему… не… вы не… перенеслись?
Его голос — иссякающий ручеек звуков — едва был слышен.
— Викарии отключили цепи магнитной энергии. Дерематы сейчас бесполезны. Придется покинуть дворец в поисках нового транспорта.
— Вы… можете… взять… ма… ма… машины сети…
Фрасист Богх наклонился вперед и приник ухом ко рту умирающего.
— Где нам их найти?
— В доме… 67 по…
Тело раненого свело жестокой судорогой. Из уголка его губ на облеган хлынула струйка крови. Фрасист Богх яростно помотал головой, а затем закатил ему оплеуху, чтобы тот не думал сдаваться и задержался среди живых на несколько секунд.
— Адрес. Скажите мне адрес.
Мужчина приоткрыл рот, его вырвало новой струей крови.
— 67… улица Микели-Анг… Романтигуа… Третий этаж… Код… код… Мальтус… Мальтус… Благословите… благословите меня, Ваше… Ваше…
Фрасист Богх ясно ощутил, как в последний раз сократились его мускулы, напряглось тело, угасли жизненные силы, словно лопнула пружина. Он осторожно закрыл умершему глаза, беззвучно прочел крейцианскую молитву за усопших и с бесконечной ласковостью уложил его на землю.
Избавился в свою очередь от маски и У Паньли. Двое мужчин пересекли большую, полностью разоренную залу библиотеки. Деревянные изделия, драгоценные свидетельства секретов древнего мастерства, были сожжены, сметены взрывами, изрешечены разрушительными лучами, а оголенные, облупившиеся стены украсились внушительными трещинами. Разбросанные старые бумажные книги и книгофильмы покрывал слой обломков. От этой комнаты, некогда гордости муффиев — богословов и церковных ученых, — практически ничего не осталось.
Замкнувшийся было несколько последних минут в молчании У Паньли внезапно его нарушил:
— Начинаю думать, что вы были правы.
— Относительно чего?
— Превратить врагов в друзей…
— Этот человек не был врагом.
— Я имел в виду превращение неблагоприятных моментов в моменты благоприятные. Настоящее превращение свинца в золото.
— Это же ваша идея, рыцарь!
— Вы смогли эффективно ее применить, куда лучше, чем сумел бы я. У меня-то была только теория. Теория и Кхи. Мне еще многому нужно поучиться у Кхи…
— Нам всем нужно учиться друг у друга. Колонны разбросаны по разным местам, но все они поддерживают здание.
— Как двенадцать столпов храма света… — прошептал У Паньли.
Они перебрались через груды щебня и вступили в коридор, который вел прямо во внутренний дворик башни Муффиев. В маленьком дворике, выложенном цветочными узорами, толпились полицейские, наемники, гвардейцы, кардиналы, викарии, экзархи, слуги и послушники, но середина второй ночи, полное отсутствие искусственного освещения, неразбериха и неопределенный цвет их покрытых пылью, кровью и копотью комбинезонов чудесным образом объединились, обеспечивая им изрядную неузнаваемость.
*Квартал Романтигуа, исторический центр Венисии, ликовал.
Ликование по-сиракузянски выражалось в необычайной болтливости и восторженности. Они приходили в экстаз от разыгрываемых перед ними представлений, аплодировали трюкам 3D-иллюзионистов, танцам сохорго, экстатическим песнопениям, сценкам классического иссигорского театра. Эти проявления радости, которые в обычное время были бы сочтены неуместными, неправильными, вульгарными (паритольскими), показывали, до какой степени венисианское население обрадовано исчезновению скаитов Гипонероса. Они долгое время жили под гнетом всевозрастающего террора чтецов, инквизиторов, стирателей, и, хотя были пылкими крейцианами, любящими сыновьями своей матери — Святой Церкви, сиракузяне претендовали на право иметь сокровенные секреты, право поддаться этим бесчисленным искушения, которые несут радость грешникам и отчаяние исповедникам.
То там, то тут собиралась в кружки ребятня, и к светящимся кронам пальмин взлетали бессердечные детские считалки. Пять ночных спутников, все еще низко висящих в небе, обрамляли своим зыбким светом ломаную линию крыш. Внутри обзорного пузыря бесполезной теперь вышки ментального контроля, возвышающейся над землей на несколько десятков метров, размахивали руками какие-то силуэты. Плавающие светошары, подталкиваемые кориолисовым ветром, летали над улицами и проспектами и заливали их сверкающим золотом.
— Маркитоль мертв, Хыр триждый мертв, скаиты мертвы… — бубнила маленькая девчушка.
— Хыр триждый? — спросил У Паньли.
— Прозвище Императора. Мой секретарь,
