Олег Авраменко - Реальная угроза
Сидевший рядом со мной Вебер не удержался и присвистнул.
— Ни фига ж себе! — пробормотал он под нос.
— Целиком разделяю ваши эмоции, лейтенант, — согласился Павлов. — Наши земные коллеги заполучили настоящую дойную корову, притом ни с кем её молоком не делятся. Это, кстати, факт второй — военные к участию в проекте не допускаются ни под каким соусом. И, наконец, третье, для нас, пожалуй, самое главное — проект «Атлантида» связан со звездой Аруной. Поэтому задача наша проста и незамысловата — выяснить, что там происходит. Именно затем была засекречена цель нашего полёта. Руководство не хочет, чтобы земляне, предупреждённые заранее, успели основательно замести следы и скрыто от нас что-нибудь важное. — Он сухо кашлянул. — Это всё, что я имел вам сказать, дамы и господа. Это всё, что нам известно. Вы можете строить всевозможные догадки на сей счёт, но боюсь, что все они будут далеки от истины. Начальников всех подслужб, отделений и спецгрупп прошу пройти в канцелярию старшего помощника. Вам будет выдана запись нашего брифинга, чтобы вы довели его содержание до сведения своих подчинённых из рядового и сержантского состава.
Капитан Павлов вышел из кают-компании. За ним последовали командор Томассон и старпом Крамер.
— Вот это да! — произнёс кто-то за моей спиной. — Оказывается, мы ведём шпионские игры с Землёй.
— Шпионские или нет, — заметил мичман из службы систем жизнеобеспечения, — но это не игры. Земляне открыли что-то серьёзное. Может, нашли артефакты какой-то древней цивилизации.
Топалова раздражённо фыркнула:
— Будь моя воля, я бы запретила это слово. Чуть что, сразу «артефакты». После каждой экспедиции родственники достают меня расспросами об этих мифических артефактах.
— Но что-то там есть, — сказал я задумчиво.
— Ясное дело, — отозвался Вебер. — Что-то такое, от чего Земная Астроэкспедиция зашибает нехилые бабки. А наше начальство решило примазаться к их открытию, чтобы и себе заполучить от правительства толстую денежную сиську… Атлантида! — Он мечтательно прищурился. — Должен признать, звучит очень заманчиво. И многообещающе.
2
Вскоре жизнь на корабле вошла в колею и потянулись обычные полётные будни — для кого рутинные, а для меня праздничные. Каждый раз я приходил на вахту, как на первое свидание, а когда наступало время покидать мостик, я наряду с усталостью испытывал лёгкую горечь перед предстоящей разлукой. А в выходные, положенные по трудовому законодательству (потому-то, собственно, наш штат и был увеличен до четырёх групп), я с нетерпением ждал следующего дня, чтобы опять окунуться в работу.
Ещё во время предэкспедиционных сборов и тренировок мне удалось доказать Томассону и Топаловой, что я отлично справляюсь с обязанностями оператора погружения, и в конечном итоге я сменил на этом посту Гарсию, которому пришлось перекочевать в кресло помощника штурмана — наименее престижное место из всей вахтённой четвёрки. И хотя мы время от времени менялись постами, контроль над вакуумными излучателями всё же оставался моей постоянной обязанностью, тогда как Гарсия, садясь за пульт погружения, чувствовал себя лишь гостем. В виду всего этого, большой любви он ко мне не питал, но мне было наплевать — в друзья к нему я не набивался.
В конце концов командор Томассон заметил, что неприязнь ко мне со стороны Гарсии всё возрастает, внося нервозность в нашу работу, и быстренько перевёл его в другую группу. Новый помощник штурмана, суб-лейтенант Козинец, на моё место не претендовал, так что мы с ним неплохо поладили.
Через две недели после отлёта у меня, помимо основной работы пилота, появилось ещё одно занятие. Узнав, что в колледже моей сопутствующей специальностью была биология, руководитель научно-исследовательской группы предложил мне посещать семинары ксенобиологической секции. Просто ради интереса я сходил один раз, другой — а затем увлёкся.
Семеро ксенобиологов, входивших в состав экспедиции, сильно отличались от университетских преподавателей, которые приходили в наш колледж читать лекции и проводить лабораторные занятия. Эти люди были не учителями, а исследователями, помешанными на своей науке энтузиастами. Раньше я почему-то считал, что в начале экспедиции учёные большей частью бьют баклуши и лишь по прибытии на место принимаются за дело — собирают данные, анализируют их и так далее. Но не тут-то было. Наши ксенобиологи располагали массой ещё не обработанного материала из предыдущих экспедиций, да и сама космическая биология таила в себе множество нерешённых проблем, и все семеро учёных буквально дневали и ночевали в своей лаборатории, ставя бесконечные опыты, устраивая дискуссии, предлагая гипотезы и тут же разнося их в пух и прах.
Я помогал им то в качестве лаборанта, то просто мальчика на побегушках, а иногда набирался смелости и участвовал в обсуждении особо интересных проблем. В основном я говорил глупости или предлагал идеи, уже давно проверенные и либо принятые, либо отвергнутые, но никто надо мной не смеялся — напротив, меня поощряли к «свободному, раскованному мышлению». Руководитель секции как-то сказал, что я очень способный парень, и грозился за год-полтора подготовить меня к сдаче экзаменов на степень магистра.
Против этого я не возражал, так как уже знал, что в Астроэкспедиции поощряется многопрофильность. Например, старпом Крамер был доктором психологии — впрочем, это полагалось ему по должности. Яна Топалова тоже была психологом, капитан Томассон имел степень доктора физических наук, даже периодически публиковал статьи по вопросам взаимодействия вакуума с материей, а старший навигатор Вебер готовился защитить докторскую по математике, причём в самой отвлечённой и наименее практической области — теории чисел. Остальные лётчики были магистрами по разным прикладным специальностям — термоядерная и вакуумная энергетика, сетевые коммуникации, кораблестроение и прочее. Я рассудил, что в нашей лётной команде не окажется лишним дипломированный ксенобиолог.
Элис искренне радовалась моим успехам, а я так же искренне переживал за неё. Впрочем, пока она держалась молодцом и даже пыталась находить удовольствие в своей работе. Я верил, что в реакторном отсеке ей интересно, однако понимал, что все её помыслы устремлены к рубке управления.
На корабле мы с Элис стали ещё ближе, чем были раньше, когда учились в колледже и жили в одной квартире. Мы проводили вместе бóльшую часть своего свободного времени — благо старпом Крамер, основываясь на наших анкетных данных, постарался максимально синхронизировать её вахты с моими. Но, увы, наша близость по-прежнему оставалась сугубо платонической. Ещё до отлёта у Элис появилась новая подружка — Лина Каминская из интендантской службы, стюардесса, которая обычно дежурила на мостике во время наших вахт. В её обязанности входило готовить нам кофе и сандвичи, а также исполнять разные мелкие поручения; кроме того, она работала и в медсанчасти, рассчитывая со временем переквалифицироваться из стюардесс в медсёстры. Это была милая юная особа, принадлежавшая к тому типу девушек, которые служат молчаливым украшением любой компании. В нашем обществе Лина вела себя тише воды ниже травы и не претендовала на то место, что я занимал в жизни Элис, а вполне довольствовалась свободным местом в её постели. Я же, как и раньше, довольствовался тем, что был для Элис самым дорогим и близким человеком…
Вопреки моим надеждам и расчётам командора Томассона, перевод Гарсии в другую группу, хоть и снял напряжение на вахте, окончательно проблемы не решил. Гарсия давно зарился на постоянную должность оператора погружения, и с уходом моего предшественника он уже решил было, что это место у него в кармане. Но тут появился какой-то сопляк (в смысле, я) и потеснил его.
В своей новой группе Гарсия тоже стал помощником штурмана, что его отнюдь не удовлетворило, и с каждым днём он становился всё более злым и раздражительным, часто жаловался знакомым, что к нему относятся несправедливо. В своих бедах он винил то моё коварство, то происки Топаловой — дескать, она положила на меня глаз и воспользовалась своим влиянием, чтобы обеспечить мне быструю карьеру.
По совету старшего помощника, командор Томассон часто сажал Гарсию на место штурмана, и в итоге получалось, что добрую треть своего вахтённого времени тот возглавлял группу. Другой бы на его месте только радовался (например, я), но в голове у Гарсии, похоже, сломался какой-то переключатель, и он счёл это жалкой подачкой. В результате его неприязнь ко мне переросла в откровенную враждебность, и он задался целью сделать мою жизнь на корабле невыносимой.
К сожалению, Гарсия был старожилом на «Марианне», а я всего лишь новичком, и многие в экипаже, если не поддерживали его, то относились к нему с сочувствием, а ко мне — с предубеждением. Единственное меня утешало, что это не касалось лётно-навигационной службы. Поскольку конфликт начался на профессиональной почве, лётчики быстро разобрались, что к чему, и встали на мою сторону — кто из убеждённости в моей правоте, а кто из-за того, что Гарсия вёл себя неэтично, предавая огласке наши внутренние проблемы, образно говоря, вынося сор из избы.
