Злая, злая планета - Николай Алексеевич Гусев
– Ладно, давайте только выспимся, а там решим окончательно, – вынес свой вердикт Кирсанов.
Мы вшестером набились в багажник. Оставлять кого-то на часах не имело смысла – кому придёт в голову бродить в такую непогоду, да и к тому же мы быстро станем похожи на снежный нанос со стороны.
Разбудил нас всех Дима. Спросонья я не сообразил где мы. Все высыпали на улицу и открыли рты, застыв в изумлении.
Мы стояли на опушке леса, под куполом бархатного темно-синего неба, усыпанного яркими звездами, а где-то совсем недалеко от нас виднелись тусклые огоньки маленького посёлка. На небе не было ни единого облачка…
А потом тишину разорвал торжествующий клич Володи. Он принялся скакать по снегу вокруг танка, размахивая в воздухе руками и кричать, что мы спасены. Никто не пытался его урезонить, Кирсанов вдруг вернул на своё лицо извечную добродушную ухмылку и даже Дима утратил, казалось, обычную свою раздражительность. Они закурили, а мы с Юлей просто стояли на снегу и смотрели вперёд, на видневшиеся вдали огни.
Вечером Кирсанов и Володя отправились в посёлок. Они отсутствовали недолго, но вернулись не с пустыми руками.
– Ешьте, – сказал Кирсанов, грузно забравшись в кабину и поставил на заднее сиденье, между мной и хиншу, увесистый сверток.
Мы набросились на снедь, уплетая за обе щеки, пока Дима, Кирсанов и Володя разбирались с нашим местонахождением на карте. Это оказалось нетрудно, поскольку Кирсанову удалось узнать название посёлка и примерное направление. Но местные сообщили, что вдоль Уссурийской трассы идёт хороший зимник до самого Хабаровска. Им мы и воспользовались.
Каким-то чудом мы оказались к цели гораздо ближе, чем рассчитывали. Как это произошло – никто не мог себе даже вообразить. Но вместо расчетных пятиста пятидесяти километров, до Хабаровска оставалось около трёхсот. Это обстоятельство чрезвычайно воодушевило нас и мы напрочь забыли, что немногим ранее готовы были бросить вездеход. Теперь об этом не могло быть и речи.
И мы ринулись навстречу новым испытаниям, готовые пережить что угодно, но во что бы то ни стало достичь цели.
Погода стояла безоблачная всю ночь и весь следующий день. В темное время мы двигались осторожно, Володя часто останавливался и Дима открывал люк в потолке, высовывался наружу и долго вслушивался в ночь, не слышно ли за нами или впереди нас звука моторов.
Но все шло благополучно. К рассвету Кирсанов сменил Володю и, по мере того, как над миром разгорался день, вездеход делал все меньше остановок, пока, наконец, Кирсанов не плюнул на осторожность и не промчал оставшиеся десятки километров до города на крейсерской скорости. Дима этот последний отрезок пути провёл с винтовкой на коленях на переднем сиденье. Но мы не встретили ни души, если не считать пары автобусов и нескольких снегоуборочных бригад. А сам по себе, патрульный танк-сторожевик подозрений вызвать не мог – континентальные трассы и их окрестности патрулируются на всем их протяжении, и почти везде на Дальнем Востоке такие танки-вездеходы – штатные машины.
В сам Хабаровск мы заезжать не стали, даже не въехали в пригороды. Остановились недалеко от маленькой деревушки и отправились на разведку. На этот раз с Кирсановым и Димой пошёл я.
Мы вошли в посёлок около полудня, под звон церковных колоколов. Стоял крепкий мороз, на небе ослепительно сияло солнце и на улицах было полно народу. В центре деревни была небольшая церковь и, похоже, вся деревня была здесь. Народ заполнил церковный двор, на улице вовсю резвились дети.
– Какой сегодня день? – Пробормотал Кирсанов.
– Судя по всему, воскресный, – буркнул в ответ Дима.
Кирсанов неожиданно направился прямо к церкви и Дима, на секунду растерявшись, поспешил за ним.
– Куда это ты направился?
Но Кирсанов ничего не ответил. Войдя через калиточку во двор, он поклонился, торопливо перекрестившись. Я, на всякий случай, последовал его примеру. Мы поднялись по каменным ступеням паперти, Кирсанов потянул на себя тяжелую чугунную дверь и мы вошли.
В церкви уже почти никого не было, только чей-то силуэт безмолвно застыл у икон, кто-то протирал подсвечники, снимая огарки свеч. Сквозь высокие, узкие окна косо падали прямо на амвон яркие, слепящие столбы солнечного света. Было очень тихо, но малейший шорох разносился эхом под куполом храма и становился слышимым.
Кирсанов приблизился к старушке, протиравшей тряпицей икону и что-то спросил у неё. Немного послушав, старушка отложила тряпицу и направилась к выходу, накинула шерстяное пальто и вышла из церкви. Мы направились за ней. Она обошла храм и мы увидели небольшой домик на заднем дворе. Старушка постучала в окошко, вскоре открылась дверь и мы вошли.
Кирсанов и бабушка ушли, а мы остались в сенях. Ждать пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась и показался старый священник, очень худой и усталый на вид. Он рассеянно оглядел нас лучистыми серыми глазами, ничего не сказал, только благословил. Надев шапку и пальто, он взял посох и вышел во двор, отправившись в деревню.
Мы подошли к одному из домов недалеко от храма, тоже на центральной улице, священник погремел калиткой и закричал во двор:
– Марья! Степан!
Девчушка в валенках резво пробежала по двору к дому, на ходу крикнув:
– Сейчас позову, батюшка!
Показался пожилой мужчина, проводил нас в избу. Мы втроём сели на скамью за столом. Я оглядывал помещение. Все было очень просто, даже бедно обставлено. Мебель деревянная, почти никакого металла и пластика. Современный быт выдавали только «умные модули» на стенах, кабели энергетических систем под потолком, и кое-какие обиходные мелочи вроде атомной хлеборезки, видеофона и лазерного ружья в углу у входа – вещи, занесённые на нашу планету чужой культурой и приобретённые хозяином на чёрном рынке. У него явно не хватило бы денег купить себе бластер в официальном магазине. Но даже и то, что есть у него, для многих – непозволительная роскошь…
Я не замечал ничего дикого в представшем перед нами контрасте смешанных культур и разных бытов, но заметил, какое выражение лица было у Кирсанова, когда он оглядел незамысловатое убранство дома и упёрся взглядом в ружьё около двери. Николая Степановича ещё не было на свете, когда пришельцы бомбили Землю, но о дне Прибытия он знал со слов родителей, которых хорошо помнил. Потерянное детство, годы лишений и невзгод отточили в нем ненависть к захватчикам. Он никогда со мной не говорил об этом, но, судя по слышанному о нем от других людей, я догадывался, о чем он думает, глядя сейчас на это ружье в углу. Что он вспоминает, что видит внутренним
