Сергей Снегов - Люди как боги (Художник Ю. Чигирев)
Вскоре мы проникли в обширную пещеру, озаренную сиянием стен. На полу копошились араны. Их было так много, они так плотно прилегали друг к другу, что создавалось впечатление, будто в пещере одно громадное, мерцающее, шевелящееся тело. И мы втиснулись в это тело, стали частью его, шевелились вместе со всеми, как одно целое — разом наклонялись то вправо, то влево, разом то приподнимались, выпрямляя полусогнутые ноги, то снова приседали. Никто не обратил на нас внимания, никого мы не заинтересовали, мы были такие же, как все, — пульсировали общим для всех движением.
— Оор! — произнес Оан очень ясно. Никто не обернулся, слова Оана донеслись только до нас.
В центре пещеры один из паукообразных упал на спину и вытянул вверх ноги. А на двенадцатиногий пьедестал взобрался другой аран, уперся своими выпрямленными ногами в живые колонны, задергался и замерцал. Он накалялся и погасал, раздувался и опадал. Он держал речь — слова ее, переводимые Оаном, отчетливо звучали в нашем мозгу. Это был Оор, Верховный отвергатель конца.
— Ужасно, Эли, они осуждают гибель, потому что восславляют прозябание. Против восторга конца они обращают ликование от тягот! — в недоумении прошептал Лусин, конечно, мысленно, обычной речью он не произнес бы такой складной фразы и за месяц.
— Паукообразный космический Экклезиаст этот Верховный отрицатель конца, — поддержал его Ромеро. Павел не мог не щегольнуть непонятным словечком «Экклезиаст» из любимого архива древностей.
Вначале Оор призывал к спасению тех, кто должен завтра погибнуть, и с ненавистью нападал на ускорителей. Ускорители — мятежники. Они ненавистники — себя, и жизни, и всего мира. В них — зерно уничтожения, вырастающее в ядовитый плод гибели.
Потом Верховный отвергатель конца пропел гимн существованию на планете. Я не силен в философии, но согласен с Лусином, что мироощущение отвергателей исчерпывается восторгом прозябания. Существование во имя существования — такова эта философия.
— Ах, радуйтесь пыли, упивайтесь мраком! — вещал со своего двенадцатиногого подергивающегося амвона Верховный отвергатель конца. — Ибо восхитительна удушающая пыль! Ибо вдохновенна глухая тьма! Не ищи благ, вечные блага отупляют обоняние, и вкус, и зрение. Стремись к недостаткам, вечные недостатки безмерно обостряют сладость любого блага! Тьма, окружающая тебя, порождает наслаждение искоркой света. Ты создан для существования. Существуй, существуй. И пусть густеет мрак и плотнеет пыль! Вдохновенна, великолепна, божественна тягота! Прекрасна, прекрасна борьба за существование, так существуй во имя борьбы за существование. Чем уже возможности, чем губительней окружающее, тем сладостней час, минута, секунда бытия! Чем меньше поводов наслаждаться, тем острей наслаждение по всякому поводу. Ах, уйти во мрак, ликуя, что способен ощущать мрак! Ах, задыхаться от пыли, мучительно жаждать чистого воздуха — и наслаждаться, что способен так страстно жаждать! Бежать, бежать от мстительных молний яростной Матери-Накопительницы. Бежать от хищных тварей океана и ликовать, что способен бежать, что не станешь, не станешь, не станешь фокусом электрического разряда, добычей хищника! И, почуяв зловоние, ликуй, что отличаешь дурной аромат от хорошего. Окунись в зловоние, окунись, в отвратительности его ты откроешь способность радоваться доброму запаху, без зловония нет сладости благовония. О, как прекрасны тяготы и страхи, муки и лишения! Они неизбывности существования, они самоусилители утверждения! Славьте тяготы! Наслаждайтесь мукой! Осуществляйте высочайшее в себе — способность всеполно унизиться. Так низко припасть, чтобы Жестокие боги не видели, не ощущали, не знали тебя! Гордись своим бытием, оно — наперекор всему. Самое высшее в жизни — жить! Самое святое в существовании — существовать. Так существуй! Живи, живи! В борьбе со всем, против всего. О Мать-Накопительница молний, рази! Мы устоим! Мы устоим!
— Какая страшная философия, Эли! — снова прошептал Лусин.
— Он говорит не то, что ты рассказывал об отвергателях конца, — обратился я с мыслью к Оану.
Он ответил мне из мозга в мозг:
— Верховный отвергатель убеждает не жаждать конца. Это только одна из наших главных задач. Другая — найти разумный выход из нынешней безысходности. Заметь, что Оор нигде не утверждает, что ликование прозябанием должно длиться вечно. Но для нынешнего поколения оно неизбежно. Освобождение может прийти только для наших потомков.
Объяснение было не из ясных, но я не стал требовать уточнений. В пещере разыгралась новая сцена. Длинная речь Оора шла под рев и клекот, судорожные дерганья тел, судорожные всплески сияния, ошалелое размахивание руковолосами. А после речи, закончившейся все тем же истерическим воплем «Существовать! Существовать!», Оор возгласил:
— Сейчас, о братья низкие из нижайших, приступим к обращению в праведники пленного ускорителя, жалкого и преступного самосожженца!
В пещере снова заметалось лихорадочное сияние, тысячи голосов проклекотали, провизжали, провыли:
— Вознести на позорную высоту! Унизить возвышением! Наказать! Наказать!
Над толпой шаром взлетел один из аранов. От страха он сложил все ноги и плотно прижал руковолосы к голове. Его вытолкнули из толпы в углу и стали проворно перебрасывать на середину. Около Оора опрокинулся на спину второй аран, образовав еще один двенадцатиногий постамент. Пленника вознесли рядом с Оором. Пленник судорожно пульсировал сиянием и объемом — тело то погасало, то разгоралось, то раздувалось, то опадало. При волнении все араны не удерживаются от резких телодвижений и световой смятенной пульсации.
Оор начал торжественный допрос пленного ускорителя:
— Уул, вы замыслили?
— Да, великий Оор, замыслили.
— Самосожжение?
— Да, великий Оор, самосожжение.
— Публичное?
— Да, великий Оор, публичное.
— Завтра, во время Темных Солнц?
— Завтра, во время Пыльных Солнц.
— Темных или Пыльных, презренный Уул?
— Пыльных Солнц, великий Оор, Пыльных! Я не осмелился бы солгать тебе.
— Ты способен, жалкий ускоритель конца, скрыть точное время, чтобы мы не явились на ваше отвратительное празднество.
— Я счастлив открыть вам точное время, чтобы и вы приняли участие в нашем восхитительном празднестве.
— Сколько несчастных вы завтра подвергнете ужасной каре?
— Сто три счастливца сподобятся завтра великолепного венца.
— Сто три охваченных ужасом уничтожения? Ты не врешь, презреннейший из презренных?
— Сто три исполненных восторга смерти, сто три ликующих от предвкушения конца! Я не лгу, величайший из великих!
— Но ты, нижайший, не собирался сам быть среди ликующих обреченных? Ты отказываешь себе в наслаждении гибелью? Не потому ли, отвратительнейший Уул, что до тебя дошло сознание мнимости наслаждения небытием?
— Нет, достойнейший Оор, я всех полнее сознаю радость самоистребления. Но мне пока отказывают в восторге небытия. Я еще не сподобился награды. Я должен доставить на костер еще тридцать удостоенных блаженства самоубийства, прежде чем буду награжден разрешением на собственную смерть. Я по званию хвататель второго ранга, о мудрый Оор, любимейший сын Отца-Аккумулятора и Матери-Накопительницы.
— Мы поймали тебя, когда ты разбойнически опутывал своими хищными волосами бедного Яала, чтобы утащить его в темницу казнимых!
— Вы схватили меня, когда я дружески обнимал ласковыми волосами хилого Яала, чтобы отвести его перед лицо мудрейших, которые разъяснили бы ему, сколько он потерял, оставаясь в несчастных живых, когда мог сотни, тысячи раз великолепно самоуничтожиться. И он уже склонился душой к радостной гибели, когда вы исторгли его из моих нежных рук для продолжения унылого существования.
— О негоднейший из негодяев, ты отрицаешь блаженство тусклости, восторг самопотерь, радость самосохранения? Подумай, в какую ересь впадаешь, безрассудный Уул!
— Я возношусь в истинное понимание, святейший из заблуждающихся!..
— Твои речи отвергают твое лжепонимание.
— Вы не дали мне проискрить речь. Вы допрашиваете меня.
— Мы не боимся твоих речей. Искри. Исчерпывай свое ублюдочное электрическое поле, коварный дар недоброго Отца-Аккумулятора. Отвратительная яркость твоих откровений сама раскроет таящуюся в них глубину заблуждений. Сверкай! Истина в сумраке, а не в свете!
Пленник вдохновенно засиял яркой речью. Оан быстро переводил ее, нам оставалось лишь любоваться неистовыми прыжками Уула на живом пьедестале и исступленным сиянием его тела. Пленник каждому утверждению Оора противопоставлял свое, но странно противопоставлял, мне все больше казалось, что говорят они, в сущности, одно и то же, им только воображается, что они разнодумающие. Два конца одной палки, сказал я себе.
