Илья Стальнов - Нереальная реальность
– Об этом не может быть и речи, – отчеканил Лаврушин. Он понял, что юлить смысла нет.
Недобрые огоньки в глазах Комсуса рен Таго теперь пылали кострами.
– А это мы посмотрим, – с угрозой произнес он и поднялся с кресла легко, как мальчишка. – Вынужден вас оставить. Срочные дела. Но я думаю, мы еще продолжим этот разговор.
Он быстро вышел из комнаты. Рыжий, простоявший все время разговора у двери, подошел к землянам.
– Не обижайтесь на старика, – сказал он. – С ним бывает.
Неожиданно он улыбнулся, протянул руку – на Химендзе этот знак означает то же, что и на Земле, и представился:
– Строн.
– Лаврушин Виктор, – Лаврушин пожал руку.
– Карпушкин Степан.
– Будем друзьями, – сказал он. – А сейчас мне надо идти.
У выхода Строн обернулся:
– И не обижайтесь на старика.
Остаток дня земляне зализывали душевные и физические раны. Им отвели комфортабельную спальную с двумя просторными кроватями. Вокруг них крутилось двое парней, один из которых представился доктором. Возможно, он действительно имел отношение к медицине. Во всяком случае смазанные им какой-то синей мазью ссадины и царапины, полученные пациентами в лесу, стали заживать на глазах, и через три часа от них не осталось и следа.
Хозяева дома были вещами в себе. На их лицах не отражалось никаких эмоций. Лаврушину даже показалось, что это роботы. Но роботов такого класса на Химендзе не производили, зато аборигены славились бесстрастностью.
Когда стемнело, Лаврушин устроился на кровати. Он думал, что предпримет Комсус рен Таго. Он же должен понимать, что склада оружия он от гостей не получит. За этими мыслями землянин сначала легонько задремал. Проснулся. И провалился в глубокий черный сон.
Утром его разбудили рано. Низкое солнце еще не поднялось над деревьями.
– Ляпота, – глупо произнес Лаврушин, глядя на людей у кровати.
Положив руки в перчатках на автоматы, с невозмутимым выражением на лицах перед ним стояли солдаты «золотой роты» Службы спокойствия…
* * *Стены огромного зала уходили вверх и растворялись в небесной выси – во всяком случае возникало именно такое ощущение. Однако разум подсказывал, что это всего лишь умелая иллюзия. На самом деле высота потолка идеально круглого зала наверняка не выше тридцати-сорока метров.
Гостей принимали здесь, потому что на них хотели произвести впечатление. И это удалось.
В центре зала в неестественном изгибе вцепилась острыми когтями в постамент Птица Дзу. Точнее, ее скульптурное изображение из желто-зеленого, мастерски обработанного великим художником камня. Если эта пташка когда-то и существовала, то была довольно неприятной тварью.
Рядом со скульптурой возвышался сложный аппарат в форме куба стороной метра три. В чудовищно сложных переплетениях трубок, ламп, тускло светящихся деталей глаз плутал, как в лесу с заколдованными тропинками. На пульте устройства было множество кнопок, веньеров и индикаторов. Лаврушин опытным взором человека, который сам создал немало не менее абсурдных механизмов, попытался определить, что это такое. Но тут же понял, что сей агрегат – это некое подобие абстрактной картины, в которой каждый зритель может увидеть, что хочет – под настроение.
Еще в углу помещения стояла банка высотой метра четыре из непрозрачного матового стекла. Пол был зеркальный, от этого казалось, что не только над головой бесконечная голубая высь, но и под ногами бездонная голубая бездна.
Но самым интересным и самым главным в этом месте были не предметы, а люди. И какие люди! Не каждому дано увидеть воочино самого Звездоликого и его банду.
Кунан нисколько не походил на свои многочисленные портреты. Не было у него того знаменитого чеканного гордого профиля. Не было того знакомого каждому пылающего искреннего взора античного героя. И вообще мифического и страшного диктатора не было. А был низенький (как положено великому), вертлявый, с замашками дешевого комика человечишка. Он по природе своей не мог вызвать страха и уважения, его стихией была роль растяпы, предмета насмешек и шуток. И в глазах его плясали веселые искорки.
Земляне не прошли тех школ, которые прошли жители Химендзы прежде, чем научились всерьез воспринимать этого человека. Друзья не гнили в «районах обновления личности». Не воспитывались в школах-казармах с развешанными в классах, коридорах, душевых – везде! – портретами Кунана. Не заучивали по ночам цитаты его мистических откровений. Не разбивали костяшки пальцев, в исступлении молотя руками об пол на массовых молитвах во славу Звездоликого. Чужие страхи кажутся не такими уж и страшными. А чужая боль не такой уж и болезненной.
Земляне не раз видели портреты основных политиканов планеты. Рядом с диктатором, засунув руки за спину и слегка согнувшись, стоял советник первого ранга Друвен. Его отличала болезненная худоба. Впалые щеки были выбриты до синевы. Глаза выражали полное безразличие – казалось, окружающий мир для него не существует, что этот человек самодостаточен и замкнут навсегда в заколдованном кругу своих сокровенных мыслей. Даже по сравнению с другими приближенными Звездоликого, среди которых ягнят не было, этот человек отличался особыми изощренностью, умом и подлостью. Он принадлежал к одному из семисот древнейших родов Джизентара, получил великолепное классическое образование, был автором нескольких глубоких философских трактатов, в числе которых труд об «Изменении изменений» и эссе «Падение падений». Даже Кунан его немного побаивался, близко к делам не подпускал, но не брезговал пользоваться его прозорливыми советами.
По другую руку Звездоликого возвышалась медведеобразная, расплывшаяся от жира фигура Кунджина. На его лице раз и навсегда застыло тупое солдафонское выражение. Впрочем сейчас он смотрел на гостей с детским непосредственным наивным интересом – так детсадовская кроха разглядывает ящерку перед тем, как оборвать ей хвост, лапки, а потом и голову. Диктатор ценил своего главнокомандующего за собачью верность, привычку не считаться с чужими жизнями, в каком бы исчислении они не выражались. И еще было у «главвоена» одно бесценное качество – бескрайняя дремучесть. Звездоликий же натерпелся от умных помощников. От того же Сан рен Лаза, бывшего главнокомандующего, который вместе с шайкой заговорщиков гонял диктатора по дворцу, а тот прятался в закоулках, спасся только чудом и зарекся впредь никогда не быть столь добрым к людям.
В стороне стоял высокий, не первой молодости, перепоясанный ремнями, подтянутый офицер «тигров» второй ступени – по званию он принадлежал к верхушке Службы Спокойствия. Лаврушин впервые увидел его в вертолете, в котором пленных доставляли в Джизентар. Похоже, именно этот человек был руководителем операции. По сравнению с ним остальные, в том числе и Друвен, все, которых за невозмутимость можно было принять за биороботов, были просто истеричками. От офицера исходило какое-то мертвецкое спокойствие, которое не сдвинешь даже тяжелым танком и не разобьешь из корабельных орудий космического линкора. В своей невозмутимости он был само совершенство.
За спиной диктатора неподвижно, как мраморные изваяния, стояли три охранника, похожих на горилл. Этих людей (если, конечно, можно было их считать таковыми) с десяти лет подвергали специальной физической и психологической обработке. Из их сознания изгонялись ненужные эмоции и мысли, слова любовь, доброта становились для них ругательными. В них оставалась доведенная до рефлекса преданность Звездоликому. Ни жалости, ни трусости, ни колебаний, ни, по большому счету мозгов у них не было. Зато они обладали огромной физической силой и молниеносной реакцией. Это были машины для убийства.
В общем, компания была еще та.
– Ну, как дела на Тании? – жизнерадостно осведомился Кунан.
Лаврушин неопределенно пожал плечами. С таким собеседником лучше не трепать языком лишнего.
– Не знают, – хохотнул Кунан. И как-то по домашнему, мило погрозил пухленьким пальцем. – Ух вы, проказники. Так с чем пожаловали?
– Я не понимаю, о чем разговор, – виновато развел руками Лаврушин.
– А-а, не понимает… Невежливо это, – продолжал ломать комедию Кунан. – Я же очень терпелив. Ох, как же я терпелив.
Он обошел землян, разглядывая их, за ним неотрывно следовали телохранители.
– Нормальный человек из себя бы вышел, – продолжил он. – Ногами бы затопал. А я – само долготерпение.
– Мы – жители Джизентара и ваши подданные, Звездоликий, – Лаврушин поклонился низко, как положено по ритуалу. Больше всего он боялся за Степана – что тот из упрямства отчебучит что-то.
Положение землян было аховое. Надеяться, похоже, не на что. Но пока человек жив – может что-то измениться. Главное, не терять самообладания. Пока что это получалось. Психологи Тании ели хлеб не даром.
