Александр Зорич - Пилот-девица
Не знала Василиса и крайне очевидных для всякого русского хитов застольного вытия: ни про ямщика, которому не следует гнать лошадей, ни про далекие степи Забайкалья, где золото моют в горах, ни про Стеньку Разина, что топит княжну ради счастья единения с собутыльниками.
Меж тем, обоим так хотелось огласить богатый эхом сосновый бор жизнерадостным распевом на два голоса!
Наконец — чистым чудом — такой общий для представителей двух таких разных ветвей русской культуры мотив был найден.
И дядя Толя, поднявшись во весь рост, «для диафрагмы», как он сам пояснял, принялся выпевать, как бы вытягивать из себя, песню:
На речке на речке на том бережочке
Мыла Марусенька белые ноги
Мыла Марусенька белые ноги
Белые ноги лазоревы очи…
А Василиса, тоже вставши и закрывши глаза, подпевала ему:
Плыли к Марусеньке серые гуси
Кыш вы летите воды не мутите
Воды не мутите свекра не будите
Свекор Марусеньку будет бранити.
А затем они пели в унисон: «Свекор Марусеньку будет брани-и-ти!»
Когда они повторили песню три раза, дядя Толя наконец почувствовал себя почти трезвым.
— Послушай, егоза, — сказал он, наливая зарумянившейся, блаженной Василисе воды из обнаруженного неподалеку родника, — а не пора ли тебе, кстати домой? Ночь уже. Там твои волнуются, небось. А то будут тебя «бранити», как ту Марусеньку из песни.
Василиса кивнула ему.
При одном воспоминании о семье, глаза у Василисы сразу же стали усталые, соловые. Будь ее воля, она бы осталась тут, на поляне, до самого утра. Дядя Толя — он ведь добрый, он точно одолжил бы ей свой волшебный кокон, в котором можно спать даже на снегу. Да и ночи теплые…
— Я бы тебя, конечно, проводил… — извинительно сказал дядя Толя, поглядывая на наполовину опустошенную бутылку «Народного вече» («И когда только успели? Ну, егоза!»).
— Да куда вам провожать… Сами ковыляете, будто инвалид, — сказала Василиса и, бросив на дядю Толю, стоящего с виновато-придурковатым видом у костра, прощальный взгляд, тяжело вздохнула и нырнула в темноту.
Нет, лесного зверья она не боялась. Не зря ведь Волхв ее от лютого зверя заговаривал!
Она боялась отца с братьями.
И, как показало самое ближайшее будущее, правильно делала.
«Кыш вы летите, воды не мутите… Воды не мутите, свекра не будите…» — вертелось на языке у нее. Она так спешила домой, что даже забыла переодеться на подходе к родному селу в свое обычное, латаное и застиранное, исконно муромское платье.
Глава 6
Замуж?
Февраль, 2621 г.
Деревня Красноселье.
Планета Таргитай, система Дена, держава Большой Муром.
После того концерта с «Молочком бешеной коровки» Василиса не появлялась на поляне у дяди Толи три долгих дня.
И хотя дядя Толя был по характеру не из тревожных, даже он начал думать о самом худшем и винить в этом худшем себя.
Поэтому когда звонкий голосок Василисы произнес слова приветствия, дядя Толя был рад не для виду.
Он даже в сердцах кинулся обнять егозу. Но вовремя одернул себя: как бы не подумала чего эдакого, чего у него совсем не было на уме!
Под глазом у Василисы сиял изрядный фингал. Вид у девушки был изможденный, розовые веки набрякли от слез.
И никакого тебе комбинезона! Никаких рюкзачков! И даже серьги — золотые гвоздики — куда-то задевались.
Снова сарафан, притом самый заплатанный и грязный. А ноги? Куда девались парусиновые туфли? Василиса пришла босой!
— Похоже, досталось тебе, егоза, — понимающе сказал дядя Толя.
Он сам провел отнюдь не безоблачное детство и отрочество в обществе живодера-отчима, оператора мясокомбината, и оттого такие вещи чуял нутром.
— Еще и как досталось, дядя Толя!
— Били?
— Учили… Но битие — оно не самое страшное! — всхлипнула Василиса.
— А что тогда самое? В смысле… самое страшное? — спросил дядя Толя. Он чувствовал себя виноватым. Да, пожалуй, и был им.
— Самое страшное — это то, что меня просватали, — упавшим голосом сказала Василиса.
— Ну, это ж такое дело, — с некоторым облегчением вздохнул дядя Толя.
После годов, проведенных в обществе трапперов, под «самым страшным» он был готов разуметь ну как минимум групповое изнасилование. А тут какое-то сватовство… Вдобавок юридической силы не имеющее!
Едва сдержав вздох облегчения, дядя Толя спросил:
— Хоть за хорошего человека просватали, или что?
— Да за Юлиана Бобрынича, сына кривой мельничихи! Вот за какого хорошего человека! — выкрикнула Василиса. В голосе у нее клокотала обида.
— А что не так с этим Юлианом? Хромой? Кривой, в мамашу уродился? Или лицом непригожий?
— Лицом-то он ничего. Не хуже многих. И не хромает… Богат вдобавок, силен… И нрава доброго, рукоприкладствовать не станет, — перечисляла, загибая пальцы, Василиса. — Но не люб он мне! Не люб — и всё!
— А кто тогда люб? — поинтересовался дядя Толя, мысленно приготовляясь к длинной исповеди нежного девичьего сердечка.
— А никто.
— Вот совсем никто-никто? Совсем-совсем нелюб? — с недоверием переспросил дядя Толя.
По его наблюдениям девушки — это такие создания, которые способны часами, часами говорить о любви и чувствах. Даже когда нету ни особенной любви, ни особенных чувств.
— Совсем. Ну, ни капельки. Никто, — твердо отвечала Василиса.
— Но хоть был кто-то люб? Когда-то?
— Ну, когда в школе еще… В мужской половине парень один был, из деревни Березовка, Михаил. Встречались мы. Дролечкой его звала… Но потом охладела.
— Без причины охладела? Или напортачил твой Михайло?
— Без причины. Просто скучно мне с ним стало. Он только про хозяйство и мог говорить. Что и где посеет, когда батюшка его землей наделит… Какие у себя на дворе порядки заведет… Кого выгонит взашей из работников… Кого возьмет… А потом все интересовался моим приданым… Спрашивал, можно ли сватов ко мне по осени заслать…
— А ты?
— Не до чего мне были его сваты, дядя Толя… И замуж я не хотела… И этот Юлиан проклятущий — тоже не до чего! — сказала Василиса и… разрыдалась, уронив голову на колени.
Дядя Толя утешать ее не спешил. По опыту общения с дочерью Ангелиной он помнил: эти утешения ведут только к удвоению мощности и прочувствованности рева. И надо просто переждать, когда настроение переменится.
Настроение и впрямь переменилось. Хотя и не радикально.
— В общем, позавчера смотрины были, — продолжила Василиса, очень этнично высморкавшись в подол своего сарафана. — Всё как всегда. «Молодой гусачок ищет себе гусочку. Не затаилась ли в вашем доме гусочка?» — спрашивали сваты. А мой тятя отвечал им: «Есть у нас гусочка, но она еще молоденька.» Ну и так далее, как положено… В общем, согласился батюшка! Пообещал меня сватам! Даже у меня не спросясь! Даже слова мне не сказавши! Как будто я скотина какая, навроде ярочки или гусыни! А вчера батя с братьями ездили на мельницу к матери Юлиана, вдовице, хозяйство ихнее смотреть. Как будто раньше не видели. Батюшка пожелал лично удостовериться, что житься мне там привольно будет… Сундуки их как следует прошерстил… В кладовых прогулялся, в подвалах… Можно подумать, в сундуках да кладовых дело! Да как по мне, хоть там у них в горницах из золота всё! Хоть смарагдами всё облеплено! Не люб — значит не люб!
— И что теперь?
— А ничего. На завтра запоруки объявлены, — замогильным голосом произнесла Василиса.
— Что еще за «запоруки»?
— Ну, это когда обе стороны — мой батя и Юлианова матушка — о том, что по рукам ударили нас с Юлианом поженить, народу нашему сказать должны. После этого уж к свадьбе готовиться будут. Мы с Голубой и другими подружками милыми приданое разбирать станем — белье да рубахи, скатерти да занавеси… Бабы начнут снедь к свадебному дню готовить, сарафан мне шить. А там и торжество… Поедем свадебным поездом по всей деревне. После — пир… Первый день — сплошное пьянство да чревоугодие, второй день — чревоугодие да пьянство, ну может еще мордобитие, если повезет… А после второго дня все будут считать, что таперича рохля и нюня Юлиан — мой законный супруг. И может из меня веревки вить до самого последнего моего дня!
Последние слова Василиса почти прокричала, голосом, в котором так много было возмущения и обиды!
«А вот не прокалывала бы себе уши в Усольске, отец небось еще пару лет потерпел бы с этим замужеством дурацким. Глядишь и подобрал бы кого-нибудь поприличней этого мельничихина сына Юлиана», — огорченно вздохнул дядя Толя.
Они говорили еще долго.
И теперь настала очередь дяди Толи проявить заботу.
Он угощал воеводину дочь шоколадным драже из своих рюкзачных закромов. Кормил черникой, кое-как собранной на ближайшем болоте. Поил студеной ключевой водой.
