Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер

Девушка перепрыгнула через спинку банкетки, бросилась на Фрасиста Богха и принялась кромсать ногтями ему лицо.

— Вы чудовище! Мой папа не должен был поступать к вам на службу!

Чтобы ее нейтрализовать, мужчинам пришлось объединить усилия. У Паньли заломил ей руку за спину, не давая пошевелиться. Тогда она попыталась пнуть Фрасиста Богха, но все усиливающаяся боль заставила ее сдаться. Беспорядочные рывки девушки привели к тому, что она оказалась полностью раздетой, и Фрасист Богх заметил, что ее пупок украшен красным кориндоном.

— Мне все равно, что вы обо мне думаете, — громко объявил он. — Если бы Мальтус Хактар все еще был жив, он бы вам объяснил, на какие хитрости пустились викарии Церкви. Однако, как член подпольной сети, вы сами должны бы знать, что манипуляция — любимое оружие власти!

Она плюнула ему в лицо.

— Просто покажите мне, где найти ваш деремат, — сказал он, вытирая щеку ладонью.

— Да пошли вы оба, и вы, и ваш сообщник!

Он не мог больше сдерживаться и влепил ей пощечину. Она снова разрыдалась, и все ее тело сотрясла дрожь.

— Уйдите… оставьте меня… — простонала она.

— Где ваш деремат?

— Отпустите меня. Я вас проведу…

Дочь Мальтуса Хактара закрыла за собой дверь, оставив двух мужчин наедине в крохотной гостиной с дерематом; этот продолговатый аппарат служил для сугубо личного пользования, однако обладал радиусом действия достаточным для того, чтобы перенести их прямо на Мать-Землю.

— Теперь я понимаю страх охранника, — сказал Фрасист Богх. — Я навсегда останусь убийцей муффия Барофиля Двадцать четвертого. Чудовищем.

— Я-то знаю, что вы чистосердечное чудовище, — ответил У Паньли.

Рыцарь протянул собеседнику руку поверх округлого кожуха деремата. Фрасист Богх принял ее и горячо пожал.

— Мы не во всем сходимся, но я рад знакомству с тобой, — добавил У Паньли.

Фрасист Богх улыбнулся ему, но эмоции лишили его дара речи.

Глава 21

Жизнь восторжествует, жизнь восторжествует,

Жизнь восторжествует во всех своих обличьях,

Отпразднуем торжество жизни,

Пусть открываются раковины,

Пусть набухает Соакра,

Пусть изливаются плодородные волны,

Пусть смешаются солнца и луны,

Пусть соединятся ночь и день,

Жизнь восторжествует, жизнь восторжествует,

Отпразднуем торжество жизни,

Старость участвует в жизни,

Болезнь участвует в жизни,

Смерть участвует в жизни,

Жизнь участвует в жизни.

Пусть созревают гаметы,

Пусть растут животы,

Пусть расцветают побеги,

Пусть рождаются дети,

Отпразднуем торжество жизни.

Торжество жизни,

Торжество жизни.

Обезумевшие полицейские, не чувствуя боли, словно одержимые сами себя кусали и царапали, выдирая кожу целыми клочьями. Некоторые кастрировали себя камнями, и между ног у них обильно потекла кровь. Но этого самоистязания им было недостаточно, и они продолжали с невероятной жестокостью колотить по собственным телам: по рукам, по туловищу, по лицу. Окружившие полицейских тропики — мужчины, женщины, дети, — пронзительными завываниями подстрекали их рвать себя и дальше на части. В Гранд-Нигер стекали багровые ручьи, и рыбы, привлеченные запахом и цветом крови, а равно обрывками плоти, дождем падавшими в мутную воду, собирались у берега, чтобы урвать долю добычи.

— Неужели вы ничего не сможете сделать, чтобы остановить этот ужас? — спросила побледневшая Афикит.

Мышцы рук у нее занемели от веса Йелли, а несмолкающие вопли бавалохо заставили ее перейти на крик.

— Они облили их особенным растительным веществом, — ответил Эктус Бар. — Ядом, который просачивается через поры кожи и доходит до нервных центров. Они не остановятся, пока не погибнут! У тропиков это зовется моэ тохи ажумбе, отвратительная смерть, которую человек причиняет себе сам. Это худший из концов, судьба, уготованная для трусов, предателей или пришельцев, попирающих обычаи. Кардинал сам себя приговорил к смерти, так жестоко оттолкнув ту женщину.

— Почему они не кинулись на нас?

— Они даже не знали, что вы там были. Они вами не одержимы.

— Вы так о них говорите, будто они еще и способны различать…

— Тропики употребляют чары, управляющие мозгом. Они использовали полицейских как машины, как роботов, они запрограммировали их сначала на убийство Красно-Фиолетового и его друзей, а затем на самоуничтожение. Сила платонианских растений безгранична.

Скаиты исчезли в самый неподходящий для кардинала Киля и двух его экзархов момент, но духовенству было некогда сокрушаться. Полицейские налетели на них, словно дикие звери, и в несколько минут расчленили их на куски. Они не притронулись к свои волнобоям, они разделали крейциан голыми руками, они располосовали их одежду, распороли своими ногтями животы и выгребли внутренности, которые принялись пожирать как голодные животные. Кардинал и экзархи извивались на земле, издавая истошные стенания. Миссионер же, их единоверец, похоже, упивался их агонией с несомненным удовольствие.

После полицейские с перепачканными в крови и экскрементах губами размозжили камнями черепа своих начальников, а затем, все более разъяряясь, начали увечить себя. Сан-Франциско и Феникс с равнодушием наблюдали за этим ужасающим зрелищем: их детство и юность отметила своей печатью жестокость. Долгие годы они смотрели на израненные, замороженные, окруженные багровыми облачками тела мужчин и женщин, залитых в ледяные столбы Ториала.

На провал Бавало постепенно спускалась ночь, размывая цвета и очертания. Небесные смерчи окрасились в мягкие тона от бледно-зеленого до темно-синего. Цветы буг-буга раскрылись и выпустили облака пыльцы, ее острый горький аромат перекрыл более тяжелый запах крови. Засветились биолюминесцентные папоротники, отдавая накопленный за день свет; их переплетающиеся побеги украсили стены провала золотыми гирляндами.

Афикит вгляделась в безучастное лицо Йелли, резко выделявшееся бледностью в темноте. Корунд в перстне муффия оставался безнадежно тусклым, похожим на стекляшку, словно угасал вместе с девочкой. Из глаз Афикит потихоньку катились слезы, прочерчивая на щеках обжигающие следы. Она больше двадцати лет не плакала, потому что отец, Шри Алексу, воспитал ее в строгом соблюдении сиракузянского этикета, и она долго считала эмоциональные проявления признаком слабости, но ей чудилось, что злорадная судьба подбрасывает ей возможность наверстать упущенное.

— Как вы думаете, тропики могут вылечить мою дочь? — спросила она миссионера.

— Они настолько искушены в растениях, что такая вероятность есть, но их реакции непредсказуемы, часто непонятны постороннему, — ответил Эктус Бар. — Хотя я работаю с ними более пятнадцати лет, я регулярно ошибаюсь относительно их намерений. Мое официальное прозвище Желто-Белый, но еще они меня зовут Дома Бурибе, человек, который почти ни о чем не догадывается… Эта бойня становится нестерпимой. Не хотите отдохнуть внутри миссии?

Полицейские в центре арены, образованной тропиками, рухнули, но даже лежа на ковре травы и листьев, даже наполовину погрузившись в воду Гранд-Нигера, они методично продолжали себя калечить, вгрызаясь зубами в собственные руки, отдирая целые куски мяса, постепенно обнажая плечевые кости. Кровь толчками хлестала из разорванных артерий и вен. Их бесстрастные лица, невыразительные глаза, их механические жесты подтверждали, как прав был Эктус Бар, говоря о них как о роботах. Что-то неотвратимое, неумолимое было в манере, с которой они лишали себя жизни. Бледные отсветы от газовых смерчей и люминесцирующих папоротников слегка отблескивали на темной коже тропиков, оглушительные крики которых возносились к огромному устью провала.