Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)
— У тебя просто нет всех неизвестных, — Рик снова перескочил с одного на другое. — Да, ты все принимаешь не так. Вы исчезли, но благодаря вам я выбежал к Разлому, благодаря вам оказался там, где ждал меня лерниец Барх. О, он считал, что вероятность появления на Эгиде землянина ничтожна, но не пренебрег ею. Успокоил меня и отвел в свое жилище. Они знают толк в жизни, эти лернийцы. Но ты, не умея считать, не верь им. Каждая ведьмы скажет тебе лишь то, что нужно услышать. Они — цыгане Вселенной. У Барха под снегом целые хоромы, у этого паломника есть все. Только еда жуткая: белковые концентраты, совершенно безвкусные и склизкие. Представь себе, у лернийцев нет вкусовых рецепторов, им все равно, что употреблять в пищу, от чего в их запасах лишь самые рациональные и удобно сохраняемые формы белка. Уроды.
Я предостерегающе глянул на Стаса, давая понять, что теперь его общество лишнее, и дядя, все поняв верно, встал:
— Пойду-ка, еще немного поработаю, а то до сих пор в медотсеке все вверх дном.
— Я зайду поблагодарить тебя чуть позже, Змей, как только выдастся минутка, — кивнул я.
— Было бы за что, смотрите, не простыньте тут — холодает.
Стас хлопнул меня по плечу и скрылся на корабле.
— Пора поговорить тет-а-тет? — уточнил Ирин, проводив врача долгим взглядом.
— Да, Мари кое-что рассказала мне.
— Ты не понимаешь, — Рик скривился как от зубной боли, нервно потер челюсть. Его пальцы дрожали. — Я видел собственный труп, Доров, Змей показал мне. То, что я живой, еще не значит, что я жив. Мне здесь не место!
— Не понимаю, в чем проблема, — я покачал головой.
— Ну же, Доров, пораскинь мозгами! — в отчаянии Рик повысил голос. — От чего все это, откуда?! Мы же сами виноваты, мы придумали все сами! Погоди, молчи. Вспомни, какие книги мы теперь читаем, какие смотрим фильмы? О чем думаем? Ненавижу этих толстых пожирателей гамбургеров и «КокаКолы», пассивных и злобных от своей тупости! Я готов убить их всех. И вот пришел тот счастливый миг: они все могут умереть! Одного нашего промедления достаточно, чтобы ничего не изменить, пусть все идет, как идет. Тогда они все: мой сосед, чья безмозглая собака писает на мой газон; и тот дурак повар в закусочной, который специально кладет мне в яичницу томаты, которые я терпеть не могу; и многие другие, те, кто поцарапал мою машину, кто ткнул меня когда-то локтем в бок, кто совращает детей и убивает женщин — они все будут мертвы. Не этого ли я хочу более всего?!
«Но тогда, — говорю я себе, — погибнет та девчушка, что всегда мило поет, проходя мимо моего дома. Она, может быть, станет великой певицей, и уж без сомнения чудесной матерью, поющей колыбельные своему чаду. И погибнет старик, которому я всегда помогаю перейти улицу. Этот старик столь умен, что никогда не благодарит меня, словно чувствуя, что я этого не люблю, но всегда приглашает зайти в гости на пирог с черносливом, испеченный его женой! И мой любимый писатель тоже погибнет. И певец. И актер! Так почему же я позволяю себе подобные мысли?! Это они привели нас к краху. Это мысли уничтожают нас.
— Рик, ты знаешь куда больше, чем я.
— Да, Антон. Я знаю теперь многое. Я знаю, что каждый из нас может погибнуть сегодня, но все это насмешка. Над нами смеются, понимаешь?! Нас выставляют дураками, но мы такие и есть, если верим в происходящее! Все это — игра. Нами управляли, чтобы позабавиться! Мы умирали, чтобы чьи-то планы превратились в жизнь, чтобы чьи-то выдумки стали реальностью! Боже, мы сами виноваты! Все это придумали люди!
Мне кажется, я один лишь знаю, что судьба зависит от маленького человека, который сидит на трапе и сжимает в покрасневших пальцах сигарету.
— Немного поздно, Рик, чтобы что-то делать, — возразил я.
— А кто сказал, что дело в тебе?! — Рик встал, швырнув в сторону окурок. — Может быть Миссия — это я?
— Нет, — я покачал головой, глядя на него снизу вверх. — Не ты, не я. Это было бы слишком просто. Мы все создаем судьбу мира, вот и все.
— Ты можешь быть великим теоретиком, Доров, твой ум может быть гениальным, а язык острым, но когда придет беда, тебе это не поможет!
— И снова ты говоришь загадками, Рик.
— Потому что я не могу выбрать! — отчаянно вскрикнул пилот. — Это так трудно: решать за всех. Я не хочу предсказывать и создавать, не хочу знать тех, кто управляет моей судьбой! Я схожу от этого с ума! Потому что стать богом теперь может каждый, поучись немного у лернийцев и поймешь, о чем я.
— Но кто тебе сказал, что рассчитанные тобой ответы верны? У нас по-прежнему есть великолепное оружие защиты…
— Какое? — пилот отчаянно взглянул на меня, словно он тонул, а я стоял рядом, сжимая еще не брошенный, но уже занесенный спасательный круг.
— Мы можем не верить, — я пожал плечами.
— И разбиться о скалы, перелезть через которые не в силах? — Рик поник, словно я обманул его ожидания и надежды.
— Все в жизни — фарс, — медленно сказал я. — Ни к чему не стоит относиться серьезно, потому что впереди у нас — смерть. А пока мы живем, можем творить все, что угодно, ведь это все в конечном итоге мелочи.
— Теперь я не понимаю тебя, капитан! — Рик засмеялся совершенно другим, чистым от бреда смехом, и я впервые в жизни поверил в силу слов. — Я не нуден Мари такой, другой.
— Любовь, знаешь ли, это искусство принимать человека таким, каков он есть. Если ты изменился, а любовь Мари сильна, это вряд ли что-то изменит.
— Но мне казалось, куда важнее контролировать действия лернийцев, я собираюсь с ними…
— Тогда их расчеты окажутся верны, не хочешь ли ты угодить им? Ублажить их самомнение?
— Они еще ни в чем не ошибались, понимаешь? — неуверенно возразил пилот.
— Все когда-нибудь должно случиться впервые. То, что они в чем-то уверены, не обязывает тебя это делать. Лернийцы хотят, чтобы я что-то узнал, скажи?
— Хотят.
— И что, ты долго говорил с Бархом до этого, Рик?
— Достаточно.
— И многое им рассказал о себе и Земле?
— Да.
— А теперь расскажи мне то, что необходимо.
— Не могу. Тогда все будет так, как они рассчитали.
— Рик, — позвал я.
— Ну?
— Ты ведь знаешь, что я очень вредный?
— Ну? — снова тупо согласился пилот.
— Послушай меня Рик, я все понял. Я знаю, в чем причина. Все эти сомнения в твоей душе лишь для того, чтобы ты промолчал. Сейчас ты все мне расскажешь и уйдешь просить прощения у Мари, которая так расстроена из-за тебя, осла тупоголового. Запомни раз и навсегда: только счастье отдельного человека делает мир светлее и счастливее. Начни с себя, к черту мир — они присоединится! А с остальным я разберусь…
— Ворон, вербальное обращение. Ну, здравствуй, старый друг.
— Здравствуй, капитан.
— Ворон, ты готов снова потерять меня?
Я вошел в свою каюту и облегченно уронил тело на кровати. Снова дома! Так далеко от Земли этот корабль заменил мне все.
— Я буду тебя защищать. Ты должен вживить ТУСа.
— Хватит! — я приподнялся на локтях, это было уже слишком. — Я сказал уже, что в этом нет необходимости. Я и без того понимаю тебя, а ты по-прежнему можешь говорить со мной. Каков прогресс энергии?
— Очень медленный набор, капитан. Что-то поглощает вырабатываемую энергию. Запас сорок шесть процентов.
— Ты забыл, что жизнеобеспечение медотсека поглощает львиную долю твоих сил?
— Даже с учетом этого я ощущаю сторонний отбор энергии.
Хорошо так говорить с кораблем. Я никогда не беседовал с ним как с человеком. Он всегда был для меня лишь машиной, умеющей говорить.
— Мы сможем взлететь, когда энергия превысит семьдесят процентов, — беззаботно проговорил я.
— Расчетное время восемь часов.
— В пространстве есть следы звездолетов?
— Я не пеленгую кораблей около Эгиды.
— Еще восемь часов, — пробормотал я. — Что-то будет! Знаешь, Рик собирался погибнуть за место меня. Думаю, ему куда полезнее будет сделать с Мари ребеночка.
— Нельзя входить в подпространственый прыжок после первого месяца беременности женского организма — ребенок погибнет. Нужны соответствующие препараты. На ККЧП подобный набор не предусмотрен.
— Значит, мы поторопимся, чтобы через месяц она оказалась на Земле.
— Пилот по-прежнему нестабилен, — возразил Ворон. — Я чувствую в нем сомнения. Он солгал тебе, капитан, я его не узнаю.
— Нет, не врал он.
— Я — машина, я должен иметь прямую связь с экипажем через капитана. Но теперь все по-другому! Немедленно вживи ТУСа, капитан, или я сделаю это без твоего желания.
И как бы ни были страшны для меня эти слова, я не почувствовал в них ни капли угрозы.
— Ты не сделаешь этого, — спокойно возразил я, — потому, что я — твой капитан.
— Ты МОЙ капитан, ты принадлежишь мне, но я не живу более в твоем разуме. Потеря контроля недопустима.
