Водородная Соната - Иэн Бэнкс
Коссонт, лежавшая на своей кровати с кубом на подушке, подняла брови, но пропустила последнее высказывание мимо ушей.
— Ваша старая подруга по имени Тефве навестила вас там, — сказала она, — пытаясь убедить вас рассказать о том, что произошло в момент формирования Культуры, когда Гзилт почти присоединился.
— Вот тебе и клятва старых любовников хранить тайны и уважать частную жизнь.
— Но о чем, черт возьми, вы думали? Вырвать свои собственные глаза? Оставить их Ксимениру!?
— И что же? Наверняка в тот момент это казалось мне хорошей идеей. И не менее очевидной, чем оставить данные с разным информационным барахлом на орбитале Оспина. Например.
— Что вы пытались скрыть?
— Кто знает? Может быть, мне лучше без воспоминаний. Итак, позволь узнать: мы направляемся в Ксаун?
— Да — тихо сказала Коссонт кубу. — И идем к Ксимениру, в Поясной Город, чтобы попытаться вернуть ваши глаза, ваши воспоминания.
— Интересно то, что я не хотел, чтобы воспоминания были уничтожены полностью, просто сокрыты. Какими бы они ни были… Конечно, если глаза на месте, это не значит, что в них сохранились воспоминания. Я мог их предварительно стереть… Что-то стало тихо. Ты здесь?
— Это было бы слишком даже для вас, Нгароэ.
— Все равно. Думаю, я бы не стал этого делать.
* * *
— Мне нравится, что я вижу тебя и прикасаюсь к тебе, знаю, что ты рядом, где-то всего в одном вдохе, я чувствую каждый этот выдох, как зыбкое дуновение, пронёсшееся по земле, слышу каждый удар сердца вблизи, и ты настолько близко, что я ощущаю тепло. Моё присутствие, мой обет… Я живу ради этих мгновений. И умираю при мысли, что они могут кануть в Возвышенном.
— Ты говоришь мне самые приятные вещи, какие я когда-либо слышала. Я бы хотела говорить об этом так же красиво.
— Ты черпаешь их из меня, потому что ты их муза, их истинный созидатель — мы творим их меж собой. Я безнадежный прозаик и заика, и всегда им был. Так что ты должна принять на себя половину приписываемых мне тобою заслуг. По меньшей мере.
— Если ты говоришь, что я должна — я должна, но мне неловко, что ты так говоришь, так много даешь мне, а я не могу восполнить твой дар.
— Слова — всего лишь форма, Вирисс. Лишь один из языков, один из способов выражения. Ты говоришь глазами, говоришь своими сладкими устами и нежными пальцами, всем своим телом. Вот так. Что?
— Нет, я просто… обними меня, обними. Будь моим присутствием. Я сделаю всё для тебя. Мне нужно это. Ты же не ненавидишь меня за то, что я так нуждаюсь? Да, я знаю, что нуждаюсь. Моя собственная нужда выдаёт меня.
— О, моя дорогая. Мне нравится, что ты нуждаешься во мне так же сильно, как и я. Отчаянно. Но не расстраивайся. Что?
— Ты ведь не думаешь, что они лгут нам, Сублимированные, не думаешь, что они нас обманывают?
— А это…? Ни на миг. Прошу, успокойся, Вирисс. Конечно, нет. Неужели я рискнул бы потерять тебя? Если бы я хоть на мгновение допустил, что существует хоть какая-то опасность, возможность того, что они нам лгут, что то, что нам предлагают, неправда, и мы можем просто умереть или быть развеяны как туман, я бы никогда даже не подумал об этом, ради себя, тебя, ради нас, ради всех людей.
— Разве Присутствие, нависшее над нами, не угроза? Иногда я смотрю на него, парящее над городом, и оно вызывает во мне дрожь.
— Иногда, признаюсь, и у меня перехватывает дыхание. Что я могу сказать, Вирисс? Обещания принимают разные формы, и чем более… судьбоносными они являются, тем более угрожающе могут выглядеть. Все великие обещания — угроза тому, что происходило до момента, когда они были озвучены. Они угрожают спокойному течению жизни, и мы внезапно становимся консерваторами, хотя и хотим, а порой и нуждаемся в том, что несут перемены. Поэтому над нами, над самим парламентом, нависает эта огромная серая фигура как напоминание о том, что именно здесь было принято окончательное решение, именно здесь мы свернули на предназначенный нам путь. И она напоминает нам, что есть силы, которые находятся вне нас, что сами мы лишь в процессе обретения полноты бытия и ради этого совершаем новый большой скачок.
— Уже слишком поздно?
— Что? Прости, любовь моя, я не…
— Слишком поздно для того, чтобы мы могли передумать?
— Ну, очевидно, нет, не поздно. Мы все можем передумать, вплоть до самого последнего момента.
— Должны ли всегда существовать какие — то силы вне нас?
— О, они всегда были. Сублимированные существуют уже десять миллиардов лет, Старейшины тоже. Мы всего лишь один из видов, которому предназначено быть здесь какое-то время, после которого надлежит уйти, как и всем остальным, кто был до нас. Но мы всегда осознавали, что есть определённая ценность в том, чтобы быть собой, теми, кто мы есть. Мы обрели, получили способ символизировать это в Книге Истины, но настоящая правда в том, что каждый вид чувствует то же самое, и каждый по-своему прав.
Мы все думаем, что мы особенные, и в каком-то смысле так оно и есть, но в то же время, это ощущение того, что мы особенные, является одной из вещей, общих для всех, объединяющих и делающих нас похожими друг на друга. И когда это чувство… особенности ставится под сомнение, мы естественно чувствуем угрозу. Мы все чувствуем. Я чувствую. Приближается Сублимация, и уже собираются военные корабли пришельцев: уже прибыли корабли Культуры — еще два сегодня вечером, "Эмпирик" завтра — и через несколько дней прибудут Лисейдены и Ронте, и оба, кажется, видят друг в друге интервентов, в то время как мы считаем, что и те и другие по сути захватчики нашего наследия. Глаза галактики устремлены на нас, и это должно быть время покоя, размышлений и размеренной подготовки, время оглянуться назад с кроткой гордостью за всё, чего мы достигли…
И ещё… нападение на штаб полка и тысячи убитых, и над нашими головами идет недостойная возня за трофеи, и всевозможные абсурдные слухи и истории, но в то же время…
— Я просто беспокоюсь. О том, что мы как-то слишком увлеклись, всполошились из-за этого, не продумали… а некоторые люди убедили нас сделать то, к чему мы, возможно, ещё не готовы.
— Ну, септаме Банстегейн очень убедительный человек, надо
