Иэн Бэнкс - Материя
— Старый, хотя и надежный рауэл, ваше высочество. А для вас...
— Хубрис, мне грозит страшная опасность!
Хубрис поскреб себя за ухом.
— Гмм. При всем моем уважении, ваше высочество, вы, верно, не знаете, что мы-таки победили.
— Мне это известно, Хубрис! Я не идиот!
Хубрис нахмурился, но промолчал.
— Ты абсолютно уверен, что вокруг никого нет?
Хубрис повернулся к маленькой двери, потом поднял взгляд к небесам.
— Видите ли, ваше высочество, вокруг довольно много людей. Половина Великой армии приводит в порядок окрестности или зализывает раны после великой победы. — Хубрису вдруг пришло в голову, что ему, возможно, придется взять на себя деликатную миссию — известить принца о гибели его отца. А это, конечно же, означало, что Фербин стал королем, хотя Хубрис и знал, что люди порой странно воспринимают плохие либо хорошие известия. — Но я один, ваше высочество. Не знаю, что еще вам сказать. Не лучше ли вам спуститься?
— Да! Я не могу торчать здесь вечно. — Высота была небольшой, но Фербин не стал прыгать: он развернулся и принялся осторожно спускаться на земляное основание; Хубрис вздохнул и встал рядом, чтобы помочь принцу. — Хубрис, у тебя найдется попить и поесть? Я умираю от жажды и голода!
— Вино, вода и солонина, ваше высочество, — сказал Хубрис, подставляя сцепленные ладони под ногу Фербина. — Мои седельные мешки набиты, как у маркитанта.
Фербин поставил ногу на руки слуги, едва не оцарапав его шпорой.
— Вино? А какое вино?
— Крепленое, ваше высочество. Укреплено гораздо лучше этого места.
Принц всем своим весом опустился на ладони Хубриса, и тот крякнул от боли, ставя его на землю.
— Ты в порядке? — спросил Фербин, оказавшись на земле.
Вид у него был испуганный, лицо посерело от беспокойства, или потрясения, или чего-то еще. Одежда на принце перепачкалась, длинные волосы перепутались и торчали клочьями. Ко всему прочему, от него пахло дымом. Хубрис никогда еще не видел его в таком состоянии. А еще он сутулился, и Хубрис, привыкший смотреть на принца снизу вверх, теперь оказался одного с ним роста.
— Нет, ваше высочество, не совсем. Вчера в суматохе меня придавил мой жеребец.
— Конечно! Я это видел. Давай спрячемся здесь. — Фербин потащил Хубриса в сторону, где росли высокие кусты. — Хотя погоди... принеси что-нибудь поесть и попить. Если кого увидишь, не говори, что я здесь!
— Да, ваше высочество, — сказал Хубрис, решив пока ублажать своего господина. Возможно, тому надо было просто набить живот.
* * *Когда предатели и цареубийцы, убравшись из здания и вытащив оттуда трупы, принялись поджигать старую фабрику, Фербин стал искать выход.
Ошарашенный, ошеломленный, он чувствовал себя полумертвым. Поле его зрения сузилось, или, может, глаза плохо двигались в орбитах — казалось, он мог смотреть только прямо перед собой. Уши его, похоже, решили, что он находится вблизи высочайшего водопада или в высокой башне во время шторма: Фербин слышал страшный рев, зная, что это лишь обман слуха, — словно МирБог, даже сам мир зашелся криком ужаса от немыслимости случившегося в этих страшных развалинах.
Когда раздались выстрелы, убившие священника и молодого медика, принц ждал, что в здание вот-вот ворвутся преданные сторонники короля, но никто так и не появился. Пришли другие, но они казались спокойными и бесстрастными — просто помогли вынести тела, а еще принесли немного хвороста и трут. Здесь все предатели, подумал Фербин. Если бы он показался людям сейчас, то погиб бы, как остальные.
Он отполз в сторону, ослабев, чуть не заболев от всей этой жути. Едва держась на ногах, он вскарабкался на следующий этаж по лестнице у задней стены здания, а преступники тем временем разводили внизу огонь. Дым поднялся наверх быстро. Сначала он был серым, потом почернел, заполняя и без того темные пространства древней фабрики еще большей темнотой. Фербин начал задыхаться. Поначалу дым почти всей массой устремлялся к громадной дыре в торце здания, но потом начал сгущаться вокруг принца. В носу и горле у него защипало. Если бы пламя внизу не ревело и не трещало так громко, кашель Фербина вполне могли бы услышать снаружи. Он искал окно на той стороне здания, по которой уже карабкался и полз, но ничего не мог разглядеть.
Нашлась лестница, которая вела еще выше — видимо, на чердак, где он на ощупь пошел вдоль стены, кашляя теперь с каждым вдохом. Наконец Фербин нашел что-то вроде окна. Он распахнул внутренний ставень, выдавил треснувшее стекло. Дым устремился наружу, обволакивая его. Принц высунул голову наружу, глотая прохладный, свежий воздух.
До чего же высоко! Даже если бы у этого фасада никого не было, как спрыгнуть, не убившись? Он выглянул наружу, стараясь держать голову ниже клубов дыма и жара, выходивших из здания по сторонам от Фербина и над ним. Фербин думал, что четырьмя этажами ниже окажется дорога или двор, но вместо этого обжегся о липкий от дождя трескучий кустарник. Он свесился вниз, руки ощутили влажную землю. В сумрачном красноватом сиянии давно зашедшего солнца он увидел, что каким-то невероятным образом снова оказался на уровне первого этажа. Здание было расположено на очень крутом берегу реки. На одной стороне было полных четыре этажа, а на другой, выходившей на склон, — только один.
Принц вылез из окна, продолжая кашлять, и пополз по мокрой от дождя глинистой земле, чтобы затаиться в ближних кустах, дождаться, когда сгорит заброшенное здание.
* * *— При всем моем уважении, ваше высочество, простите, но вы не сошли с ума?
— Хубрис, клянусь МирБогом, клянусь телом покойного отца, — все так, как я сказал.
Хубрис Холс уже и раньше отметил, когда его господин, закинув голову, отхлебывал вино из бутылки и отрывал ломти хлеба зубами (казалось, что, лишившись стола, он лишился и аристократических манер), что принц был безоружен. А при Хубрисе, конечно же, имелся его верный нож с коротким лезвием, не говоря уже об армейском пистолете, полученном пару дней назад. Хубрис «забыл» его вернуть, и теперь тот был заткнут за пояс. И это все, не говоря — а Хубрис об этом говорил крайне редко — о маленьком, но очень остром ноже, который успокаивал его своим присутствием за голенищем сапога. Теперь эти факты из малозначительных, пожалуй, стали немаловажными: судя по всему, он имел дело с сумасшедшим совершенно особого рода.
Фербин поставил бутылку вина, уронил ломоть хлеба себе на колени и прислонился головой к стене, словно вглядываясь в листву кустарника, — он настойчиво пожелал спрятаться в этих зарослях, прежде чем прервать свой пост.
— Даже ты мне не веришь! — в отчаянии воскликнул он и, уткнув лицо в ладони, зарыдал.
Хубрис ужаснулся. Он никогда еще не видел, чтобы принц так рыдал, по крайней мере будучи трезвым (всем было известно, что алкоголь увеличивает гидрографическое давление в теле, вытесняя природные жидкости из всевозможных телесных отверстий, так что рыдания в пьяном виде не считались).
Следовало утешить принца. Может, тот чего-то не понял. Надо было выяснить.
— Ваше высочество, вы и в самом деле хотите сказать, — начал Холс и оглянулся, словно тоже боясь подслушивания, — что тил Лоэсп, лучший друг вашего отца, перчатка на его руке, острие его меча и так далее, убил вашего отца? — Слово «убил» он произнес шепотом.
Фербин посмотрел на него с такой свирепой яростью и отчаянием, что Хубриса передернуло.
— Сунул свой грязный кулак в грудь отца и выжал все жизненные силы из его бьющегося сердца! — сказал Фербин; голос его звучал, как никогда прежде, — взволнованно, хрипло, взбешенно. Он сделал жуткий, прерывистый вдох, словно каждый атом воздуха задерживался у него во рту, не решаясь проникнуть в легкие. — Я видел это так же четко, как вижу тебя. — Принц покачал головой, глаза его наполнились слезами, губы искривились. — И если бы в моей попытке забыть, убедить себя, что я ошибся, бредил, галлюцинировал или спал наяву, случившееся превратилось в ошибку, бред, галлюцинацию, — господи, как бы я ухватился за эту возможность! Обеими руками. Лучше бы я тысячу раз сошел с ума и знал, что это игра моего больного воображения! Но невыносимо знать, что мое расстройство происходит от виденного мной наяву!
Последнюю фразу он прорычал прямо в лицо слуге, ухватив Хубриса за воротник. Тот завел одну руку за спину, чтобы опереться и не упасть, а также побыстрее выхватить — если понадобится — армейский пистолет. Потом лицо Фербина обмякло, из принца словно вынули стержень. Он положил руки на плечи слуги, уронил голову на его грудь и зарыдал.
— Ах, Хубрис! Если ты мне не веришь, кто тогда поверит?
Хубрис почувствовал жар Фербинова лица у себя на груди, почувствовал, как намокает от слез рубашка. Он поднял руку, собираясь погладить Фербина по голове, но решил, что так уместно вести себя лишь с женщиной или ребенком, и снова уронил руку. Хубрис был потрясен. Даже пускаясь во все тяжкие или в пьяном угаре жалости к самому себе, принц никогда еще не выглядел таким потрясенным, таким сломленным, таким страдающим. Ничто прежде так его не трогало — ни смерть старшего брата, ни потеря любимого скакуна на пари, ни сознание того, что отец считает его дубиной и пустышкой. Ничто!
