Маргарет Уэйс - Легион призраков

Маргарет Уэйс

Легион призраков

Предостережение Сагана

Улыбка сошла с лица Дайена. Он взглянул на свою ладонь: пять шрамов вздулись и покраснели. Дайен быстро сжал пальцы в кулак, закрыв ими воспаленные отметины.

– Вы видели его, – резко повторил Саган.

– Кто он? – спросил Дайен, понизив голос.

– Ваш кузен, сир, – сказал Саган. – Единственный сын вашего покойного дядюшки, короля.

– Сын? – удивился Дайен, не веря своим ушам. – Мой дядюшка никогда не был женат. Он умер бездетным.

– Женат не был. Но не был и бездетным. Оставил после себя сына.

– Вы говорите… Так что же, мой кузен – законный наследник престола?

– Нет, Ваше величество, – сказал Саган, – у него нет законных прав на престол. Но боюсь, сир, что это его не остановит…

Всем, кто любит. И был любим.

Король и его народ – что голова и тело. Там, где немощна голова, немощно и тело. Где правление короля не добродетельно, народ утрачивает добрые нравы и мораль.

Книга первая

Все, все – за короля! За жизнь, за душу,За жен, и за детей, и за долги,И за грехи – за все король в ответе!Я должен все снести. О тяжкий долг,Близнец величия, предмет злословьяГлупца любого, что способен видетьЛишь горести свои! О, скольких благ,Доступных каждому, лишен король!А много ль радостей ему доступно -Таких, каких бы каждый не имел,Коль царственную пышность исключить?

Глава первая

Каменные стены, пол и потолок тесной и темной монашеской кельи дышали холодом. Все убранство ее состояло из грубо сколоченной кровати, стола, стула и маленького алтаря, чтобы молиться, когда звон колоколов пробуждал братьев, призывая их к заутрене.

Служба давно закончилась. Наступил предрассветный час, время, когда сон уже не приносит покоя и сновидения становятся тревожными и похожими на явь.

В сумрачном, пугающем мире таких видений пребывал сейчас обитатель этой кельи. Его голова беспокойно ворочалась из стороны в сторону, как у слепца, бредущего на ощупь в окружающем его бескрайнем мраке. Внезапно спящий выбросил вперед правую руку и крепко сжал пальцы, как будто взявшись за рукоять меча. С исказившимся, словно от боли, лицом он застонал, прижав к груди левую руку.

Призрачная хранительница его сна вздохнула и, приподнявшись со стула, на котором сидела, протянула руку, собираясь разбудить монаха, но так и не прикоснулась к нему. Жалость и сострадание переполняли ее, но она не плакала. Ее слезы – она знала – вызовут его гнев, но не принесут ему утешения, как не принесет ему утешения и ее прикосновение.

Ей ничего не оставалось, как, еще раз вздохнув, снова сесть на стул – скорее инстинктивно, чем от усталости. У нее давно уже не было тела, которое тяготило бы ее своими страданиями и болью. Ее дух мог бы парить в воздухе, еще более невесомый, чем дым от мерцающего пламени лампады. Но она сидела на стуле, потому что так поступают живые, и, казалось, это снова соединяет ее с миром живых.

Из ночи в ночь сидя на этом стуле, охраняла она сон монаха, хоть эта охрана была бессильна прогнать мучившие его ночные кошмары и избавить от страданий дневных. Но нынешней ночью, видя его мучения, хранительница чувствовала, как закипает в ней ярость. Кусая губы, помрачнев, она, казалось, на что-то решилась и, встав, шагнула к двери кельи, но тут внезапно спящий сел на своем грубом ложе, широко открыв изумленные глаза и издав хриплый возглас.

Мейгри испугалась, что он увидит ее, и, задев по дороге стул и стол, поспешила в угол кельи. Потом она догадалась, что он не проснулся, и заметила, что его неподвижный взгляд устремлен не на нее, а куда-то в пространство, где он видит нечто, открывшееся ему одному.

Монах спал не раздеваясь. В сутане, под старым грубошерстным одеялом – единственной защитой от холода в промозглой келье. Несколько секунд просидел он на краю своего ложа. Потом сбросил одеяло и поднялся.

Мейгри осторожно и неслышно вышла из своего темного угла и приблизилась к монаху, остановившись рядом с ним, как в тех многочисленных сражениях, что довелось им вести при жизни. Сострадание охватило ее, сострадание, гнев и отчаяние. Она испытывала искушение нарушить тяготевший над ней запрет и заговорить с ним.

Мейгри была близка, так близка ему, что чувствовала всю тяжесть его страданий. Она вздрогнула, ощутив, как невидимая искра промелькнула между ними, и вдруг ей открылось то, что грезилось ему… Она сразу же поняла, что видит и слышит, а он… Нет, смысл видения не доходил до него. И значит, напрасны были бы любые предостережения.

Монах снова заговорил, вытянул вперед левую руку и проснулся. Не сразу придя в себя, он инстинктивно приготовился снова от кого-то защищаться и поднял руку, которую видел во сне держащей меч. Но вот – при слабом свете лампады – к нему вернулось ощущение реальности. Он узнал свою келью и увидел, что никакого меча в его правой руке нет.

Дерек Саган выпрямился, нахмурился и огляделся вокруг. Его суровое недовольное лицо стало еще мрачнее. Он смахнул холодный пот, собственная ладонь мелькнула у него перед глазами в полумраке кельи. Взгляд Сагана от изумления сделался неподвижным. Упав перед алтарем на колени, Саган приблизил руку к свету лампады.

Мейгри с мягкой укоризной покачала головой.

– Нет, – прошептала она. – Не надо.

На правой ладони Саган виделось пять шрамов от игл гемомеча – оружия тех, в чьих жилах текла королевская кровь.

Три года прошло с тех пор, как ловец душ Абдиэль принудил Дерека Сагана бросить гемомеч в горящее озеро на далекой планете в галактике каразианцев. Три года прошло с тех пор, как рука Сагана последний раз касалась этого оружия. Ладони его успели покрыться мозолями, огрубели от тяжелого физического труда в монастыре и стали гладкими за те долгие часы, когда он сжимал их в страстных и безнадежных молитвах. Пусть не в душе, но на руке шрамы исчезли.

Но этой ночью при свете огонька лампады они казались свежими, как будто Саган только что выпустил из руки меч. Темные струйки крови сочились из ран.

Не веря своим глазам, смотрел изумленный Саган на ладонь. Потом он сжал пальцы в кулак, и, вернувшись на свое ложе, лег, отвернувшись к стене.

Теперь он остался в келье один, хотя и не заметил этого. Безмолвная хранительница его сна исчезла.

Светлый Вестник шагал по просторным и гулким коридорам из белого мрамора и золота. Сосредоточенный, важный, погруженный в мысли о своем поручении, он не сразу заметил тень, пересекающую его путь. Светлый Вестник отвел взгляд в сторону, вместо того чтобы направить его на тень, а та приняла определенную форму и материализовалась, став похожей на живое существо, каковым когда-то была, – на худощавого мужчину в синем одеянии Звездных Стражей. Мужчина был рослый и сутулый, приятное лицо его казалось грустным и озабоченным.

– Дитя Бога, – представился Светлый Вестник.

– Платус, – произнес свое имя призрак, покорно и одновременно со спокойным достоинством склоняя голову.

– Чем я могу быть вам полезен, Платус? – спросил Вестник.

– Если бы… если бы я мог поговорить с ней… – робко высказал свою просьбу Платус.

– Думаете, из этого вышло бы что-нибудь путное? – подумав, спросил Вестник.

– Я хорошо знаю и понимаю ее, – сказал Платус, – и, думаю, она прислушается к тому, что я ей скажу.

– Не знаю, сын мой, – усомнился Вестник. – Здесь очень многое поставлено на карту.

– Да… да, конечно. Но если бы мне только попытаться…

Вестник, поразмыслив, выразил одобрение.

– Возможно, так будет лучше всего. Что ж, идите, и да пребудет с вами Его благословение.

Платус продолжил путь. Вестник же направился в другую сторону, влекомый делами и обязанностями.

Воинственный топот чьих-то сапог и приглушенное бряцание оружия нарушили мирную тишину, царившую под этими сводами. Платус пошел туда, откуда доносились эти звуки. Теперь он двигался медленно. Он мог бы достигнуть своей цели с быстротой мысли – ни время, ни место, ни расстояние не были помехой призраку. Но когда замедлялся ход его мыслей, то замедлялась и скорость движения. Платус был далеко не столь решительным существом, каким хотел казаться Вестнику.

Когда ему стало более или менее ясно, о чем предстоит говорить, Платус сразу же оказался возле места, откуда исходил гулкий звук шагов, и увидел Мейгри, шагающую взад и вперед в пустом и ненавистном для нее зале. Фигура Мейгри, ее походка и черты лица выражали гнев и неукрощенный дух.