Николай Романов - Гвардеец

Николай Романов

ГВАРДЕЕЦ

Когда незнающий избранник

Свой путь во мгле пустой найдет,

Дотоле незабвенный странник

В страну забвения уйдет.

Гвардеец дает присягу на верность Отчизне.

Он остается верен данной присяге до конца.

Пролог

– Какое сегодня удивительное небо! – сказала мама. – Жалко, папа не смог с нами выбраться!

Миркин оторвал взгляд от песчаной дорожки, по которой они двигались (в песке оставались круглые ямки – следы маминых каблуков), поднял голову и посмотрел – сначала на маму, а потом еще выше. Ничего удивительного там не было. Голубое и белое, небо и облака, и точки летящих куда-то птиц…

А мама продолжала говорить: о том, что когда папа вернется вечером со службы, они пойдут купаться на речку Широкую; о том, что всего через два года Миркин пойдет в школу и как хорошо, что у соседа, старшего лейтенанта Спиридонова дяди Толи, Женечка, дочка – Миркинова ровесница, и раз их будет двое, первоклашек, то школьному глайдеру поневоле придется залетать на нашу улицу; о том, что завтра суббота и не папина очередь нести по графику боевое дежурство и можно будет слетать в город Сосновоборск в детский парк культуры и отдыха…

Миркин вспомнил, что еще совсем недавно он иначе представлял себе, как именно папа несет по графику боевое дежурство. График был очень похож на замощенный плиткой уличный тротуар, а боевое дежурство – на черный чемоданчик, с которым папа ходил на службу, и нес он это боевое дежурство в вытянутой правой руке, печатая строевой шаг, а когда надо было поздороваться с кем-то из встречных друзей, то перекладывал в левую…

Теперь, правда, Миркин знал, что боевое дежурство – вовсе не чемоданчик, и несут его не в руке. Нести боевое дежурство означает сидеть наготове возле огромных пушек, которые защищают всю планету от врага, чтобы успеть в него выстрелить, потому что если не сидеть возле них, то надо будет к ним бежать, а пока бежишь, враг может сделать свое черное дело. Он очень быстрый и коварный, враг этот… Потому офицеры и солдаты и сидят на боевом дежурстве. Как на диване в гостиной… А называются они сложным словом артиллеристы!

– Там, помимо карусели, есть качели и разные другие аттракционы, – сказала мама. – Мы покачаемся, покатаемся, постреляем в тире. Помнишь, как в прошлый раз катались на карусели?

Миркин помнил. Такое трудно забыть. Как про боевое дежурство… Под ним была настоящая лошадь – правда, не живая, – и мимо проносились и мама, и папа, и другие люди, и их дети, боящиеся сесть на каруселю. А когда катание закончилось, и он спустился на землю, папа улыбнулся и сказал: «У тебя хороший вестибулярный аппарат, Миркин»…

– У меня холосый вестибулялный аппалат, плавда, мама? – проговорил Миркин.

– Да, – мама погладила его по голове. – У тебя очень хороший вестибулярный аппарат.

Миркин снова посмотрел на нее. Мама у него была красивая, не то что тетя Валя Спиридонова, про которую сам дядя Толя, пьяный, как-то сказал: «Мой любимый крокодил»… Хотя на крокодила тетя Валя совсем была не похожа – она была не зеленая, у нее были человеческие зубы и не было хвоста…

– А что такое вестибулялный аппалат, мама?

– Это… – Мама подняла правую руку, пошевелила пальцами. Будто на карусели лошадка ножками. – Это у человека есть такое свойство… – Она опять пошевелила пальцами-ножками.

И тут за спиной завыла сирена. Мама резко остановилась и повернулась в сторону городка. Сирена продолжала выть, голос ее становился все громче и пронзительнее. Миркину сделалось страшно, и он схватился за мамину юбку.

– Внимание! – сказал кто-то. – Внимание, боевая тревога!

Миркин не сразу сообразил, что это проснулся браслет на маминой левой руке. Когда придет время идти в школу, такая штучка появится и у него, Миркина…

– Личному составу прибыть на места согласно боевого расписания, – продолжал браслет. – Населению военного городка – немедленно в укрытия!

Мама схватила Миркина на руки.

– Дьявольщина! – крикнула она. – Слишком далеко бежать! Неужели проспали, сволочи?

Покрутившись на месте, она все-таки побежала, а Миркин, подпрыгивая у нее на руках, снова смотрел в небо.

Небо было все то же – голубое с белым, и по нему летали точки-птицы, – но Миркину казалось, что там, в голубой глубине, за белыми облаками, что-то есть, там скрывается коварный враг, которого Миркин представлял себе в виде плохого дядьки, безусого, нестриженого и в нательном белье, потому что дядька, одетый в мундир или китель, никак не мог быть плохим. Тем более если у него усы, как у папы или дяди Толи Спиридонова…

Вдали что-то грозно и громко загудело, и это гудение заставило маму ускорить шаги. Теперь они бежали не по дорожке, а прямо по траве. Шея у мамы стала мокрая-мокрая, а платье – сырое, и Миркин понял, что ей тяжело, и хотел уже сказать: «Мама, давай я сам побегу» – но тут гудение оборвалось, и что-то тяжело-тяжело ухнуло, и земля содрогнулась под ними, и мама споткнулась, каким-то образом умудрившись упасть так, что Миркину ничуть не было больно. Хотя, ему и не могло быть больно, потому что под ним была мамина грудь, а она никогда не делала больно. Потом мама сняла его с себя, положила на землю рядом и легла сверху, но так, чтобы не придавить.

И снова ухнуло, и снова содрогнулась земля.

И так несколько раз. Миркин умел считать до пяти, но ухало больше.

Потом все затихло.

– Ты лежи, – сказала мама, освобождая Миркина. – Хоть ударная волна и мимо идет, но лучше лежать.

И он послушался, только перевернулся на спину.

В небе сверкали серебряные звездочки, они были красивые, и звездочек было так много, что их бы не пересчитал и папа…

– Класивые, – сказал Миркин.

– Что? – ответила мама не своим голосом. Она сидела рядом с Миркиным и смотрела на браслет.

– Звездочки класивые. В небе.

Мама подняла голову. Лицо ее стало грустным-грустным.

– Это защитное поле врага. Боже, как близко…

– И папина пушка не может попасть в него?

– Да!.. Черт, что же делать?

– А ты позвони папе, – посоветовал Миркин.

– Не могу. Боевая тревога. Доступ со штатских говорильников к военным заблокирован. Что же делать?

Снова тяжело ухнуло, так что содрогнулась земля, и опять в небе засверкали серебряные звездочки.

– Надо бежать домой, – сказала мама. – Туфли прочь! Вставай, Остромир! Тут мы больше все равно ничего не вылежим.

Мама поднялась на ноги, скинула туфли, отряхнула платье и протянула к Миркину руку, но тут на месте звездочек зажегся яркий огонь, и устремился к Миркину, и он зажмурился. А потом бабахнуло, и земля содрогнулась так, что мама упала прямо на Миркина, больно прижав его к траве.

– Лежи, не шевелись!

– Ты же меня задавишь, – пропыхтел Миркин.

– Не задавлю.

И снова бабахнуло. И опять, и опять, и вот уже над Миркиным и мамой пронесся порыв горячего ветра…

– Остронаведенным бьют, – сказала мама, таким голосом, что Миркину захотелось заплакать. – Не по площадям…

И Миркин заплакал.

Потом он помнил только отдельные картины.

Мама бежит куда-то, держа его на руках… Снова бабахает, и проносится над их головами горячий ветер… И Миркин понимает, что на карусели завтра они уже не покатаются… Уже давно бабахать перестало, но они продолжают бежать… «Мы домой?» – спрашивает Миркин… «Нет, – говорит мама. – Там теперь опасно»… Вот мама снова несет его на руках, и снова они падают, и опять Миркину не больно… «Черт, нога! – кричит мама не своим голосом, и Миркин вдруг вспоминает, что говорить таким голосом называется „стонать“… Мама ковыляет, держась за палку, а Миркин идет рядом с нею, и ему хочется только одного – лечь и заснуть, потому что вокруг уже темнеет… Они спят, и Миркин просыпается и слышит, что мама стонет… Он снова просыпается, теперь уже вместе с мамой, потому что откуда-то доносится свист… Вокруг светло.

– Черт, – стонет мама. – Глайдер.

– Это папа нас нашел, – говорит Миркин.

– Нет, это не папа. Это враги.

– Тогда давай сплячемся. Папа говолил, когда влаги надо замас… замасликоваться.

– Бесполезно, – стонет мама. – У них есть сканеры… Ладно, другого выхода уже нет. Сейчас замаскируемся!

Она достает из сумочки маленькую серебристую штучку, ковыляет к большому толстому дереву и кладет штучку на траву возле него.

– Иди сюда, – стонет мама.

Миркин подбегает к ней.

– Встань рядом с этой коробочкой.

Миркин послушно делает то, что она говорит.

Мама наклоняется к нему и целует.

– Прости меня, Остромир! Это все, что я могу для тебя сделать. – Она наклоняется и касается пальцем коробочки. – Прости! И прощай! – Она ковыляет прочь.

Миркин не понимает, почему она прощается с ним, и хочет кинуться следом, но что-то невидимое отталкивает его, и ему остается только кричать: «Мама, подожди!» Но она не оборачивается, она ковыляет прочь, босая, опираясь на поднятую с земли ветку. А потом сверху падает тень, и прямо перед мамой на землю опускается глайдер. Из него выскакивают люди, держа в руках оружие. Миркин знает, что это оружие, которое папа и его друзья называют гасильником. У людей на лице маски, как на новогоднем маскараде, и люди эти плохие, потому что они наставляют гасильники на маму.