Надежда Мамаева - Неприятности по алгоритму

Глава 1

В погоне за наглостьюО пользе трагедий скажу я два слова.На дно ты попал - и не жди уж иногоКак с кровью, локтями, когтями, клыкамиКарабкаться, падать, сгорать, словно пламя,Что дорого было, терять безвозвратноИ знать - не вернуть уж былого обратно.И, проходя по дороге проклятий,Вбирать в себя силы охранных заклятий,Тех, что помогут выстоять в битве;Слов, что накроют охранной молитвой.Ты станешь сильнее, взлетев, словно птица,И невозможного сможешь добиться.

Стоя в кабинете директора, я сверлила глазами пол. Делала это исключительно ради того, дабы владелец сих шикарных апартаментов (в углу между плинтусами, кстати, в паутине застряли две мухи-акселератки, размером с полмизинца каждая) не усомнился в степени моего раскаяния. Ну да, глупо попалась. Раскаивалась я именно в том, что попалась, а не в том, что взяла без надлежащего разрешения слетать до ближайшего спутника на внешней орбите новый флайер с усиленной гравитационной подвеской. Но директору об этом знать не обязательно. Меж тем Тонар Радвин продолжал свою пламенную речь, призванную усовестить меня.

- В кои-то веки наше училище оснастили современной техникой! С выходом для JT-порта. И как раз накануне ежегодных гонок. Это единственный случай, когда министерство расщедрилось для нас на целый и почти новый флайер. И в первый же вечер я узнаю о том, что его угнали! И кто? Кадет училища, выпускник! Тэри Ли, Вы осознаете всю степень вины?

Я мысленно ехидно комментировала каждую фразу директора. Ну да, выделили аж целый флайр, только не уточнили, что это драгстер - сверхбыстрый в квалификации и ненадежный в гонке. Такой после десятка кругов скатывается в хлам, останавливается и дымит на обочине. Еще вариант: перед остановкой может потерять управление и пару сотен метров нестись, как таракан перед дихлофосом, сшибая все и вся на своем пути. Зато галочку в графе «укомплектовано новейшим аэрокаром» напротив названия нашего училища начальство из министерства смело может поставить. А то, что для ежедневных тренировок курсантов целого потока машина не годиться – плевать.

- Осознаю, – попытавшись добавить в голос как можно больше печали и покаяния, протянула я. Похоже, переиграла: директор сморщился, как от зубной боли.

«Не поверил, а жаль», - промелькнула вертихвостка-мысль, которую тут же вытеснил неожиданный вопрос директора.

 - И как флайер в деле? – провокационно-заинтересованная интонация меня не насторожила

- Машина - огонь! - оптимистично начала я (не уточняя при этом, что имела ввиду проводку, которая искрит где только можно и где нельзя – тоже искрит). - Стартует плавно (ага, как беременная черепаха), клапана не западают (потому как их нет), работы цилиндров вообще не слышно (иногда они просто не работают, как не желай обратного), и такая резвая (по причине плохо работающих тормозов), но зато инерционные гасители – отличные (и этот факт настораживает еще больше в свете предыдущих «заслуг» флайера).

Глаза Радвина заблестели и директор, резко сменив тон, ухмыльнувшись, добавил:

- Небось, через JT соединялась?

Джейтишки – голубая мечта любого пилота, негласный пропуск в элиту космоавиации. Заслуженная награда и нелегкое испытание. Мне порты достались иной ценой, нежели остальным. Вновь нахлынули воспоминания о дне, разделившим мою жизнь на до и после. И слова отца:

- Тэри, слушай меня внимательно. Это была не учебная тревога, – голос отца был предельно строгим и четким. На мгновение остановившись и тяжело выдохнув, он продолжил: – Через несколько часов базу атакует десант мирийцев. Они уже выдвинули свои требования, но наше командование не будет их выполнять…

Папа взял мое лицо в свои руки и посмотрел в упор, поверх очков. Взгляд полный решимости, отчаяния, раскаяния и боли. Так смотрит тот, кто решился перепрыгнуть через пропасть. Так смотрит тот, кто готов убить, защищая свое, или умереть. Этим взглядом он сказал больше, чем словами, суть которых понимаешь умом, но не принимаешь сознанием.

- Сейчас идет эвакуация избранных… это дети из гражданских, зачисленные в летную Академию, и дети военных. Ты не относишься ни к одной из категорий.. пока. Именно поэтому я хочу вживить тебе порты. С тремя JT тебя должны будут взять на корабль, как перспективную - его голос  был надтреснутый.

Не теряя больше ни минуты, он встал с колен и отвернулся, склонившись над инструментами.

- Будет больно, ты потерпи. Так надо. Это все, что я могу сделать, чтобы спасти тебя, доченька. Так у тебя хотя бы будет шанс.

Кресло стерильно-белой палаты велико для девятилетней девочки, да и рука для зажима слишком тонкая, но отец кладет под локоть валик и резко стягивает фиксаторы. В глаза бьёт яркий пучок света. То, что сейчас будет со мной происходить, я видела не раз, но тогда на этом месте сидели бывалые пилоты, изрядно повидавшие и пережившие на своем веку.

 - Сначала я найду один из периферических нервов, что рядом с лучевой костью, а затем, в пресинаптическую щель введу зонд с окончанием порта. Потом небольшой надрез кожи и мышц, через который выход порта необходимо будет вживить в тело. Затем края нужно будет обработать антисептиком, стимулирующим регенерацию. Вот и все – рассказывая порядок действий при операции имплантинга, отец старался отвлечь скорее себя, нежели меня.  

Обычно вживляли джейтишки пилотам, налетавшим не одну тысячу часов в военных рейдах, доказавших целесообразность того, чтобы правительство Земного Союза тратило на них дорогостоящие импланты. Да и сам процесс вживления проходил весьма болезненно. Это внешне казалось, что делают просто укол большой иглой и на коже вместо следа от прокола остается выход JT -порта. Я видела, как кричали и дергались в конвульсиях те, кому приходилось побывать в кресле этой операционной. Половина из них, промучившись несколько месяцев от непроходящей боли, получала вердикт: «отторжение импланта». С таким диагнозом долго на этом свете не задерживались.

Как-то раз я спросила папу: «Почему им не вколоть обезболивающее, чтобы пилоты так не мучились?». На что отец ответил, что тогда блокируются нервные окончания, и срастание порта с нервной системой человека становится невозможным.

Я внимательно смотрела на отца. Его каштановые волосы, основательно выбеленные сединой, ссутулившаяся худощавая спина, съехавшие на нос очки. Раньше операции по восстановлению зрения папа проводил каждые полгода. Но из-за постоянной работы за поляризационными мониторами оно вновь уходило в минус. В итоге он-таки смирился и начал носить доисторические окуляры, заявив, что так удобнее, чем наклеивать линзы или постоянно ходить к окулистам.

Сейчас его руки слегка подрагивали, когда он вводил код на сенсорной панели дверцы сейфа.

-  При входе покажешь правую руку с имплантами, этого должно быть достаточно, чтобы тебя взяли на корабль.  И... – отец резко выдохнул, как перед прыжком. – Постарайся вести себя как мальчик, хотя бы до того момента, пока не взлетите.

- Почему?

Просьба меня поначалу удивила. Чаще всего на базе меня и так принимали за пацана: короткие каштановые вихры, вечно исцарапанные руки, разодранная в самых неожиданных местах одежда. Все это - результат драк с мальчишками моего же возраста или кульбитов на опорной арматуре. Нет, я не была беспризорницей, и отец меня любил. Просто тяжело талантливому нейрохирургу, ученому, привыкшему к лаборатории Академии, на военной базе, где все подчинено уставу, уследить еще и за столь активной дочуркой. В общем, предоставленная зачастую сама себе, я и так была вылитым мальчишкой, зачем притворяться-то? Но потом подумала, что раз спасать будут только детей военных, которым с рождения ставится особое тату на виске (а такового у меня не имелось и в помине), и гражданских, зачисленных в Академию, среди которых только мальчики семи-десяти лет, просьба отца была весьма актуальна.

Таких, как я, на базе было мало: только от безвыходной ситуации родители берут с собой детей на военные объекты. Да и тот факт, что наемные работники, каковым был мой отец, привозят с собой жен и детей, не приветствовался. Об этом  нам и сообщил в весьма нелестной форме один из начальников мед части. Но деваться было некуда. Мама умерла, когда мне было восемь – случайно разбилась кабина переноса, когда она ехала домой. Это было еще на Вилерне. После ее смерти отец резко осунулся и постарел…. Нет, он не ронял скупую мужскую слезу, уткнувшись по ночам в подушку, но круги под глазами и седина, основательно запорошившая темные до того времени виски стали напоминанием о ней. Той, которую уже никогда не вернуть. Некоторое время мы жили еще на Вилерне, но потом проект отца перенесли на Микад – планетку, где из достопримечательностей (она же единственное на данном космическом теле поселение) лишь военная база за номером 364 S . Здесь отец занимался своими исследованиями, и, если в этом была необходимость, проводил имплантацию, в том числе и JT -портов. Вот так мы и оказались на одной из военных баз периферии Союза.