Марина Голубева - Клык Фенрира
– Их сиятельство хоть и француз, а русские щи очень уважает, и когда в Россию приезжает, почитай, каждый день велит их готовить и обязательно в глиняной плошке подавать. И, стало быть, не серебряной ложкой, а непременно деревянной кушать изволит. Так что, уж не обессудь, я и тебе, как господину графу, подал.
Алексей закивал и, прикрыв глаза от удовольствия, заработал ложкой. Щи были горячие и удивительно вкусные, с мелко покрошенным мясом и душистыми приправами. Действительно, после первых ложек на Алексея спустилось какое-то умиротворение и спокойствие, и к концу трапезы парень уже почти смирился со своим пребыванием в прошлом. То ли вкусная еда так повлияла, то ли убаюкивающий говорок Семена, а может, и вообще какая-нибудь нехитрая житейская магия.
Утолив голод телесный, молодой человек решил порасспросить старого солдата о графе. Любопытство росло по мере того, как отступал голод. Имя «Сен-Жермен» Алексей уже слышал. Но все его знания сводились к тому, что жил в восемнадцатом веке странный человек с этим именем, то ли маг, то ли авантюрист, то ли еще кто. И был он настолько известен и популярен, что память о нем сохранилась в истории.
– Семен, а ты давно служишь графу? – спросил Алексей, облизывая ложку и пододвигая к себе тарелку с мясом. – Ведь он же не местный, француз, ты говорил.
– Ну, может, и француз, а может, англичанин или еще кто. Господин граф много путешествует, и во всех странах на тамошнем языке разговаривает, как будто оттуда родом. Про француза это я так сказал. Иностранец он, стало быть. А у графа я, почитай, пять лет. Их сиятельство в России и раньше бывали.
– Ты, дядя Семен, говорил, в армии служил, как же у графа оказался?
– Служил… На двадцать пять лет, стало быть, забрили, совсем еще молодой был, ожениться и то не успел. Помотало меня, и в Европе воевать довелось, и с турками. Потом наш генерал меня к себе денщиком взял. Ну, там, амуницию ему чистить, порты грязные стирать, с похмелья рассолом отпаивать… и так всяко разно. Вот тут-то я понял, что с турками-то воевать проще… Они, турки-то, тоже ведь люди… Другие только маленько, но люди…
Так вот, на счастье мое, генерал-то картежник был. Ну, и проиграл как-то раз по пьянке меня графу в карты. Уж не знаю, как там генерал это дело обставил. Чай, записал меня в убитые – и дело с концом. На то его генеральская воля. Может, и панихиду отслужили, как по всем убиенным. Так это и вовсе, говорят, к долголетию да удаче. Ну, когда еще живого случайно отпевают, – пояснил Семен Алексею. – Был у нас как-то случай. Один флигель-адъютант, то ли Галушкин, то ли Малушкин его фамилия была – уж не припомню, – попал из штаба к нам на передовую, видно, с каким-то письмом от своего генерала. Да в самое пекло и угодил: пушки палят, солдаты орут, все вонючим пороховым дымом затянуло. Ад кромешный! Ну, он с перепугу утащил из штабной палатки бутыль немецкого шнапсу да и напился в зюзю. Его за мертвого и посчитали да в список убиенных внесли, а флигель-адъютант-то очухался и к своему генералу обратно укатил. Только батюшка всех по списку отпевал, ну и его отпел. Так, говорят, флигель-адьютанта потом ни пуля, ни сабля не брала.
А господин граф мне даже документ выправил, как мастеровому, стало быть… – Голос старого солдата дрогнул, а в уголках глаз блеснули слезы. Он помолчал немного, видимо вспоминая свое нелегкое житье, а потом широко улыбнулся. – Так что я теперь вольный человек и их сиятельству до самой смерти служить буду. И все равно тот карточный выигрыш не отслужу.
Алексей как-то неловко себя почувствовал. Вот ведь время – человека можно в карты проиграть, как вещь какую-то. Нет, он, конечно, знал про крепостное право, про жестокость помещиков, про пожизненную службу в армии. Но вот столкнувшись с человеком, хорошим, добрым человеком, для которого все это не книжные слова, а самая что ни есть реальная жизнь, испытал непонятное чувство вины и поспешил перевести разговор на более интересную для себя тему:
– А господин твой, граф Сен-Жермен, он кто, чем занимается?
– Их сиятельство – ученый человек, науки всякие изучает и путешествует. – Семен гордо приосанился, словно ученость графа была его личной заслугой. – Для него нет ничего невозможного, он даже простой металл в золото превратить может. И еще, – Семен понизил голос, – он многие сотни лет живет, а то и все тысячи. Слыхал я, как он рассказывал одному господину, что с самим Исусом Христом встречался и беседовал.
– С Христом? – удивленно хмыкнул Алексей. – Ну, это же невозможно! Может, граф, того… прихвастнул маленько.
– Ты, барин, мне про их сиятельство такого не говори! – рассердился Семен. – Скажешь тоже, «прихвастнул». Ни к чему господину графу хвастаться, не перед кем кичиться, для него нет ничего невозможного. Господин граф – великий маг!
– Маг? Это колдун, что ли?
– Почему это колдун-то?! – кипел от возмущения старый солдат. – Чему вас только в ваших университетах учат? Колдовство – это бабкины сказки да суеверия всякие, а магия – наука.
Глава 4
Санкт-Петербург – капризный город. Словно ветреная, избалованная красавица, которая сначала дарит улыбки, а потом ускользает, скрывшись в пестрой толпе. Сегодня она мила и игрива, а уже завтра на что-то обижена. Не угадаешь, не поймешь и не застрахуешься от неожиданных перемен настроения. Такие же чудеса творятся с погодой в Санкт-Петербурге. Только что светило солнце, миг – и резко потемнело, наползли низкие тучи с Невы, и начался дождь. Мелкий, моросливый, по такому не поймешь, то ли он закончится с минуты на минуту, то ли будет надоедать сутки.
Лужа у дома графа Воронцова из-за таких природных коллизий не высыхала никогда. Карета остановилась прямо перед ней. Сен-Жермен выглянул на улицу, примерился начищенным ботинком, понял, что перепрыгнуть не сможет, и забрался обратно, велев кучеру проехать немного вперед. Впрочем, грязь оказалась коварной. Эту лужу граф миновал, но поскользнулся на обочине и съехал в следующую, испачкав не только ботинок, но и белый чулок.
Мужчина раздраженно выругался, посмотрел по сторонам и, не заметив нежелательных свидетелей позора, принялся затирать пятно пальцем. Лучше не стало – только размазал грязь по тонкой ткани. Сморщившись от досады, Сен-Жермен нагнулся, прикрыл бурые разводы рукой и прошептал заклинание. Пятно исчезло, граф поправил полы кафтана и направился к парадным дверям.
Он не ждал откровений от этого заседания, просто хотел переговорить с Романом Илларионовичем – Мастером Великой провинциальной ложи и обладателем одной необходимой Сен-Жермену вещи. Остальное графа беспокоило мало, хотя определенное любопытство он испытывал – русские масоны были весьма своеобразны. Впрочем, Сен-Жермен успел убедиться, что русские любое влияние извне способны подстроить под себя, свои убеждения и вкусы. В России не служили Делу – в России играли в масонов. Вступали в орден, чтобы подчеркнуть свой социальный статус, ради интереса, для удовлетворения амбиций. Российское общество видело в масонстве лишь модную забаву, освященную в глазах знати ее заграничным происхождением. Часто людей интересовала чисто внешняя, обрядовая сторона масонства – символика и ритуалы. Перстни с адамовой головой, напоминающие о бренности всего земного, заколки в галстуках, запонки, ленты, фартуки, перчатки, молотки, наугольники, циркули – во всем находили завораживающую экзотику.
Это было забавно и занятно, особенно потому, что самого Сен-Жермена с орденом связывало как раз то, что русское общество предпочитало игнорировать – тайные знания. Богатый, накопленный веками капитал. Часть масонских реликвий находилась здесь, в России, прямо под носом у тех, кто забавы ради именовал себя Вольными Каменщиками.
До начала собрания ложи оставалось еще около получаса, гости разбрелись по зимнему саду и холлу дома Воронцовых. Основная масса людей собралась в саду с диковинными растениями. Цветы требовали большого ухода, времени и знаний, но, услышав однажды о подобном чуде от английских гостей, зимним садом увлеклась супруга Воронцова. Это была ее головная боль и любимое детище. Все хлопоты по содержанию оранжереи окупались, когда приходили гости и выражали восторг и удивление.
Сад не отличался разнообразием растений, по-настоящему экзотичной была, пожалуй, лишь привезенная откуда-то с юга пальма, но зато интерьер был продуман до мелочей и красив. И кадки, расставленные по стенам, и плющ, ползущий по краю огромного окна, и небольшой пруд.
Граф подобной красоты за свою жизнь повидал немало и поэтому в зимний сад не пошел, оставшись лениво разглядывать картины на стенах в холле. На некоторое время потерял бдительность и тут же оказался взят в оборот вечно ноющим поэтом, автором пьес и жутчайшим занудой, но обласканным нынешней властью.
Сен-Жермен поискал в толпе более приятного собеседника, но наткнулся взглядом на того, кого увидеть здесь не ожидал. Пришлось затаиться, отступить в угол за колонну и выслушивать унылые жалобы на жизнь. Поэт с печальным взглядом был успешен, почитаем и близок ко двору, но при всем при этом почему-то считал себя обделенным то ли деньгами, то ли славой. Сен-Жермен не вникал, он с участливым видом кивал, а сам ловил обрывки фраз, доносящихся из другого конца холла. Человеческий слух слишком слаб, чтобы слышать разговор на таком расстоянии, но есть средства, позволяющие его немного усилить.
