Йен Стюарт - Наука Плоского мира
– Типа дыханья богов, что ли? – кисло спросил Чудакулли.
– Ну, не то чтобы богов, но…
– А по-моему, с точки зрения булыжников они тоже по-своему особенные, – продолжал бурчать Чудакулли, перечитывая записку ГЕКСа.
– Нет, сэр. У камней никаких точек зрения не бывает.
Ринсвинд очень осторожно поднял осколок камня, готовый отшвырнуть его при малейшем намеке на клыки или когти.
– Глупости, – сказал он. – Нет здесь никого.
– Вообще? – голос Думминга раздался в шлеме.
– На некоторые булыжники налипла какая-то склизкая мерзость, если это доставит тебе удовольствие.
– Какая еще мерзость?
– Ну, такая… Вроде блевотины.
– ГЕКС тут подсказывает, что все появившееся сейчас одновременно и живое, и не живое, – сказал Думминг, не слишком впечатлившийся блевотиной.
– Передай ему, я в восхищении.
– Неподалеку, похоже, наблюдается некоторая концентрация… Мы попробуем передвинуть тебя поближе, чтобы ты смог рассмотреть…
В глазах у Ринсвинда поплыло, а мгновение спустя поплыло и все остальное тело. Он снова оказался под водой.
– Не переживай, – успокоил его Думминг, – несмотря на огромную глубину и давление, тебе больно не будет.
– Ладно.
– А кипящая вода покажется тебе чуть тепленькой.
– Отлично.
– А поднимающийся со дна ядовитый минеральный поток не может повредить тебе, потому что на самом деле тебя там нет.
– Ну что ж, вот, значит, и пришло время посмеяться, – мрачно сказал Ринсвинд, вглядываясь в тусклый свет перед собой.
– Это боги, тут и говорить не о чем, – заявил Аркканцлер. – Стоило нам отвернуться, и они туда прошмыгнули. Другого объяснения быть не может.
– В таком случае они довольно непритязательны на сей раз, – хмыкнул Главный Философ. – В смысле, предполагались как бы люди, а тут какой-то… кисель. От киселя не приходится ждать, что он падет ниц и начнет отбивать тебе поклоны.
– По крайней мере там, где он сейчас, – добавил Чудакулли. – Вся планета в трещинах! Нельзя зажигать огонь под водой, это же противоестественно!
– Куда ни глянь, везде плавают капли киселя, – продолжил Главный Философ. – Повсюду.
– Кисель, говоришь, – произнес Профессор Современного Руносложения. – А вот интересно, способен ли кисель молиться? Или воздвигать храмы? Сумеет ли он развязать священную войну против менее просвещенных капель?
Думминг огорченно покачал головой. Результаты, полученные ГЕКСом, недвусмысленно гласили: ничто материальное не может пересечь границу Круглого мира. С помощью дополнительного волшебства удастся добиться лишь пренебрежимого эффекта, и только. Все идеи на тему: «А не послать ли туда творческую мысль?» – вдребезги разбивались тем, что в данный момент в голове у волшебников крутились сплошные глупости. «Кисель» – не самое подходящее слово для описания того, что плавало в теплой морской водичке и стекало с камней, поскольку в этом слове чересчур много лихорадочного веселья и возбуждения.
– Они там даже не двигаются, – заметил Чудакулли. – Только колышутся немножко.
– Колышутся словно кисель, ха-ха, – мрачно сказал Главный Философ.
– А нельзя ли им… как-то подсобить? – спросил Профессор Современного Руносложения. – Ну, типа помочь стать более прогрессивным киселем? Ведь как-никак, мы несем за них ответственность.
– По-моему, они уже достигли пределов кисельного совершенства, – сказал Чудакулли. – Что там у нас со стариной Ринсвиндом?
Все оглянулись. Конечности фигуры в призрачном туманном кругу выписывали замысловатые кренделя.
– А если по здравом размышлении, действительно ли отправка крошечной копии Ринсвинда в Круглый мир была хорошей идеей? – спросил Аркканцлер.
– Но как еще мы смогли бы увидеть ту скальную литораль, которую хотел показать ГЕКС, – ответил Думминг. – И кроме того, у Ринсвинда нет никакого определенного размера. Размер вообще понятие относительное.
– Считаешь, именно поэтому он кричит «Мама!»?
Думминг подошел к кругу и стер несколько ключевых рун. Ринсвинд рухнул на пол.
– Какой идиот меня туда отправил? – завопил он. – О боги! Это было ужасно! Ну и размерчик у тех тварей!
– Да они же совсем крошечные, – успокаивал его Думминг, помогая подняться.
– Только не тогда, когда ты сам меньше их!
– Дружище, они не могли ничем тебе повредить. Тебе нечего было бояться, кроме собственного страха.
– Ах, так? Считаешь, ты мне помог? Вроде как утешил? Вот что я тебе скажу: некоторые из этих так называемых страхов были огромны и крайне отвратительны…
– Успокойся же, прошу тебя.
– В следующий раз я хочу быть большим, ясно?
– А они не пытались установить с тобой контакт?
– Они просто шевелили своими усищами! Хуже, чем повздорившие волшебники!
– Да, я тоже сомневаюсь в их интеллекте.
– Точно, и твари из того водоема им не блистали.
– Одно мне интересно, – произнес Думминг, сожалея, что у него нет бороды, которую можно было бы задумчиво оглаживать, – могут ли они со временем… поумнеть?
Глава 24
Как бы то ни было…
КАК БЫ ТО НИ БЫЛО, ГОЛУБОЙ ЦВЕТ МОРЯ КРУГЛОГО МИРА вовсе не был химическим. По крайней мере не в обыденном понимании слова. Это было скопление так называемых цианобактерий, или сине-зеленых водорослей. Название может ввести в заблуждение, поскольку современные нам сине-зеленые водоросли красные или коричневые. Однако в древности они, вероятнее всего, были именно сине-зелеными. На самом деле, конечно, это бактерии, а не водоросли, которые состоят из клеток с ядрами и потому бактериями отнюдь не являются. Сине-зеленый цвет образуется благодаря хлорофиллу, отличающемуся, правда, от хлорофилла растительного и смешанному с желто-оранжевым пигментом каротиноидом.
Бактерии появились на Земле как минимум 3,5 миллиарда лет назад, то есть всего лишь через несколько сотен миллионов лет после того, как Земля остыла до температуры, при которой могли выжить живые существа. Мы узнали об этом благодаря особенным слоистым структурам, найденным в осадочных породах. Такие слои могут быть плоскими и неровными, могут образовывать разветвленные колонны или быть скручены, словно кочаны капусты. Толщина некоторых отложений составляет полмили, и они тянутся на сотни километров. Возраст большинства из них датируется двумя миллиардами лет. Однако группа Варравуна, обнаруженная в Австралии, имеет возраст 3,5 миллиарда лет.
Сначала никто не знал, что это такое, пока в 50–60‑х годах ХХ века отложения не были идентифицированы как остатки бактериальных колоний, в основном цианобактерий.
Цианобактерии собираются на мелководье, образуя огромный плавающий ковер, похожий на войлочный мат. Для защиты от ультрафиолетового излучения они выделяют липкую субстанцию, к которой пристают минеральные остатки. Когда пласт осадка становится настолько плотным, что блокирует свет, бактерии образуют поверху новый слой, и так далее, и так далее. Отвердевшие слои превращаются в строматолиты, похожие на большие диванные валики.
Волшебники совершенно не готовы были обнаружить в Круглом мире жизнь. Ведь он следует жестким правилам, а жизнь, как им представляется, их не признает. Они думают, что между живым и не-живым существует непреодоломая пропасть. Это все та же самая проблема: стремление отыскать границы в превращении, связанное с идеей, что все окружающее можно легко разделить на живое и неживое. Между тем это невозможно, даже если не забыть о времени, в течение которого живое превращается в мертвое, и наоборот. Так, облетевший и как бы мертвый лист больше не является частью живого дерева, но вполне может содержать несколько жизнеспособных клеток.
Митохондрия, бывшая ранее самостоятельным организмом, ныне является той частью клетки, которая генерирует химическую энергию. Жив ли вирус? Он не может размножаться без бактерии-носителя, но ведь и ДНК не в состоянии репродуцироваться без химической лаборатории клетки.
Люди создавали простые химические модели для имитации процессов в живой природе, в надежде, что некая химическая система разовьется, став самодостаточной и самовоспроизводящейся. Вспомните концепцию первичного бульона: множество простых химических веществ, растворенных в океане, беспорядочно сталкиваясь друг с другом, случайно соединяются во что-то более сложное. Впрочем, оказалось, что все было не совсем так. Не нужно пытаться усложнить химические процессы в реальном мире, они и без того сложны. Изготовить сложные химические вещества просто, и в природе их полным полно. Проблема в том, чтобы поддерживать организацию на сложном уровне.
Так что же такое жизнь? Каждый биолог зазубривал список ее характеристик: способность к воспроизводству, восприятию окружающей среды, использованию внешней энергии и так далее. Затем мы пошли дальше. Аутопоэзис, то есть способность создавать химические вещества и структуры, ответственные за воспроизводство, – неплохое определение жизни, за исключением того, что современная жизнь переросла свои древние потребности. Сейчас биологи предпочитают избегать этого вопроса и определяют жизнь как некое свойство молекулы ДНК, что, в свою очередь, поднимает куда более глубокий вопрос, касающийся определения жизни как общей категории процесса. В итоге может получиться, что нынешнее определение жизни подобно определению научной фантастики: это всего лишь то, что мы решим назвать этим термином[50].
