Галина Манукян - Ученица чародея
– А Этьен?..
– Я уже сказал тебе всё об Этьене! – вспылил лекарь. – Или тебя посадить под замок, чтобы не лезла в чужие дела?!
Я сжалась от сухого окрика и помотала головой.
Мсьё Годфруа созвал всех в кухню и поставил передо мной полный кубок. Я взяла его обеими руками и начала пить. Во рту стало противно от кислого привкуса вина, но я глотала, пока не увидела дно. Лекарь стоял надо мной, скрестив руки.
Я вытерла рот тыльной стороной ладони и впервые поймала нечто, идущее от мсьё, – он показался мне окутанным бурым туманом с грязными потёками, похожими на злость и тёмные помыслы. Жуть. Похоже, лишь жажда метафизического эксперимента удерживала мсьё Годфруа от того, чтобы вытрясти из меня все внутренности.
Лекарь наполнил кубок снова. Я покорно опустошила и его. В голове слегка затуманилось. Серой неприятной зыбью всколыхнулся напротив меня страх и недоверие Софи. Напряжённая, как струна, она тоже пила вино, делая это безо всякого удовольствия – лишь бы выполнить приказ хозяина. Суровая и спокойная Женевьева сидела рядом. Она неторопливо потягивала вино из большой чаши с продольной трещинкой – служанке и, правда, было на всё наплевать. Себастьен разом выглушил полную кружку и вторую. Он бы осушил ещё, раз хозяин позволяет, но не решался. Только косился на меня с опаской.
– Ну, давай, вызывай свой жар, – потребовал лекарь. – Посмотрим, на что ты способна.
Сконцентрироваться не получалось, от вина на пустой желудок всё вокруг закружилось.
– Не могу, мсьё, простите.
Я старалась казаться меньше.
– Конечно. Тебе нужна эмоция. Сильная эмоция, – лекарь обвёл глазами кухню, взял нож и вдруг занёс его надо мной и заорал прямо в лицо: – Так я продырявлю тебя так же, как ты моего сына! Что? Хочешь? Хочешь?!
Я втянула голову в плечи и разрыдалась.
– Простите, мсьё, простите! Я, правда, не хотела… я не знала… клянусь вам…
– Чёрт! – лекарь швырнул нож на пол. – Мне от тебя нужен твой огонь внутри, а не слёзы с извинениями. Сосредоточься немедленно!
Ничего не вышло. Я плакала взахлёб и не могла остановиться. Лекарь, наконец, потерял терпение и буркнул:
– Ясно. Чтобы ты не самовольничала, похоже, нужно держать тебя пьяной.
Сквозь хмельной туман я испугалась еще сильнее: что он имел в виду – держать пьяной? Как собаку на привязи, чтобы не кидалась?
Но мсьё Годфруа произнёс гораздо мягче:
– Успокойся, Абели. На сегодня ты свободна. Извини, я был груб, но… ты и сама понимаешь… – он махнул рукой и обратился к слугам: – Софи, отопри комнаты Этьена. Кровать подготовь. Женевьева и Себастьен, помогите перенести его наверх.
Едва они вышли, я стрелой взлетела по винтовой лестнице к себе в комнату. Меня обуревали смешанные чувства: я сама не могла разобрать, в чём виновата и виновата ли. Кажется, Этьен не сожалел бы, даже увидев, как меня четвертуют… Можно ли наказывать и винить меня за попытку защититься, за те силы, которые творят, что хотят, и за то, что я не могу удержать их в себе? Откуда они взялись? В кого или во что я превращаюсь? Неизвестно.
Единственное, в чём я почти не сомневалась, было осознание, что у лекаря есть на меня планы. Им движет вовсе не стремление помочь. Но что? Я не понимала. Интерес ученого, алчность, месть или что-то ещё? И от этого непонимания во мне зародился страх – тот самый, холодный, материальный, который можно зачерпнуть из воздуха ложкой.
Всё расплывалось вокруг, но я не чувствовала себя пьяной. Я села к окну и решила: дождусь, когда все отойдут ко сну, и найду в кабинете мсьё Годфруа тот потрёпанный вековой фолиант. Если лекарь не собирается помочь мне вернуться к нормальной жизни, значит, сделаю это сама.
* * *Прикрывая ладонью свечу от сквозняков, я пошла вниз по винтовой лестнице. Меня пошатывало, но я старалась ступать неслышно.
В кухонном очаге тлели угольки, переливались в груде пепла золотым и алым, будто россыпь драгоценных камней. Дрожащее пламя на чёрном фитиле высветило шкафы и полки, накренившийся полупустой мешок, перевернутый кверху дном котёл.
Есть хотелось ужасно. На столе я обнаружила плетёную корзинку, накрытую полотняной салфеткой. Под ней пряталась круглая буханка с небрежно обломанными краями. Я отставила свечу и оторвала ломоть. Впилась зубами в мягкий, ароматный хлеб и закрыла глаза от удовольствия. Боже! Когда голоден, нет ничего вкуснее хлеба!
Незаметно для себя я съела бóльшую половину булки. Ещё бы попить… Сунула нос в кувшин на окне, пахнýло сладковато-кислым запахом перебродивших яблок – сидр!
Я и так пьяна, так что плевать. Доела оставшийся хлеб, запивая сидром. В желудке благостно потяжелело, на душе стало теплее. Надо будет днём присмотреться, где у них что лежит, и впредь наносить ночные визиты в кухню, не то с экспериментами лекаря я скоро из платья буду на ходу выскакивать. Я сгребла крошки со стола, отправила их себе в рот напоследок и встала. Ножка стула мерзко проскрежетала по каменному полу, заставив меня вздрогнуть.
Я затаилась на пару минут, навострив уши. Похоже, никто не услышал.
Со свечой, плачущей крупными восковыми слезами на медный подсвечник, я направилась к кабинету, выдумывая отговорки на всякий случай. Скажу им: не спалось, и я решила почитать что-нибудь полезное для работы.
В мрачных лабиринтах коридоров было так тихо, что даже шорох моих юбок казался ужасающе громким. Возле палаты для бедных я вздрогнула и схватилась за живот. Закрутило в пояснице, внутренности стали тяжёлыми. Я заставила себя переставлять ноги. За углом выдохнула с облегчением: отпустило.
Несомненно, там кто-то был. Та же женщина, что лишилась ребенка? Или кто-то ещё?
Вот и приёмная. Я дёрнула ручку, и дверь в кабинет легко поддалась. Я застыла со свечой в руке, глядя на уставленные полками книги, и тяжело вздохнула: здесь можно веками искать то, что тебе нужно. Проще начать со стола. К моему изумлению, потрёпанный гигантский фолиант со странными знаками вместо названия лежал на самом видном месте.
От предвкушения тайн и загадок, которые откроются мне, по спине побежали мурашки. В волнении я положила руки на затёртую чёрную обложку. Книга будто отозвалась – иначе откуда бы возникло это жаркое покалывание в пальцах? Такое ощущение испытываешь, когда замерзшие на морозе руки опускаешь в горячую воду. У меня перехватило дыхание. Книга была живой! Невероятно!
С трепетом я открыла ее, и на меня тут же накатило разочарование – всё было исписано непонятными знаками. Магическая тайнопись или заморские иероглифы?
Тщетно я переворачивала жёлтые страницы в поиске хоть чего-то понятного. В самом начале книга изобиловала рисунками растений и цветов. Неужели про мою болезнь писали китайские садовники? Я, конечно, тот еще розан, однако мне уже не до шуток. С досадой я захлопнула фолиант. То ли пылинки взвились в воздух, то ли свеча дала такой странный эффект, но с уголков фолианта облачком всплыли серебряные искры. Я встряхнула головой – даёт о себе знать сидр с вином?
Искр больше не было. Я наклонилась к древнему фолианту и еще ярче почувствовала невидимую силу, окружающую его.
– Книга, а книга, – шепнула я, почти касаясь губами тёртой кожи с выдавленными иероглифами, – подскажи мне, пожалуйста: кто я? Что мне делать?
Я зажмурилась, представляя свой вопрос в светящемся золотом шаре, и направила его внутрь книги. Показалось, что он нырнул туда и растворился, словно мёд в кипятке.
Задержав дыхание, я наугад перевернула толщу страниц где-то посередине.
В глаза мне бросились схематичные контуры человеческих фигур, разделённые тремя осями там, где должен быть позвоночник. Жирные стрелки указывали какое-то движение вверх и вниз по этим осям. Всё это было непонятно, но отчего-то знакомо.
У меня даже перехватило дух, когда на следующей странице я увидела на двух иллюстрациях, как стрелки, исходящие из живота нарисованного человека, создавали вокруг себя облако. Внутри него находились крошечные фигурки людей. На одной те были изображены со злыми рожицами, скалившими нереально большие зубы, на другой – окружающие человечки спали. Вокруг всё было исписано иероглифами.
«Зачем, скажите, зачем нужно было столько лет учить латынь, чтобы потом самое важное оказалось на тарабарском?!» – в отчаянии подумала я.
Последующие страницы были испещрены человеческими контурами, схемами стрелок, закрученными вовнутрь и вовне. У меня захватывало дух, и колотилось сердце от нетерпения раскрыть описанную иероглифами тайну. Что же, придётся применить хитрость и найти подход к секретничающему лекарю. Я бы ещё долго рассматривала непонятные изображения, но внезапно так сильно захотелось спать, что я решила отложить мои исследования на следующую ночь.
Позёвывая, я пустилась в обратный путь. Свеча догорала. Свернув в очередной проход, я услышала голоса в кухне. Святые угодники! Это были мсьё Годфруа и Женевьева. Тоже хлебушек воруют по ночам?
