Пол Уиткавер - Вслед кувырком
– А чего мы такие особенные? – тут же спрашивает Джилли. – Отчего это только мы знаем правду?
– Ну, Джилли! – Дядя Джимми пожимает плечами. – Мне что, все самому придумывать? Подслушали их разговор, или… – Он затягивается, выдыхает. – Знаешь, это ж без разницы, откуда мы знаем; просто знаем, и все. Входит в условия игры. Произвольно заданные начальные условия – они в каждой игре есть.
– Все равно не понимаю, что это будет за игра и как нам в нее играть.
– Цель игры простая: определить, кто мутанты.
– Это до меня дошло, дядя Джимми. Только как? Они же с виду нормальные, да? Так как узнавать, кто они, или кто кем управляет? Откуда мне знать, что ты сам не мьют и не зомби?
– А ниоткуда. – Дядя Джимми улыбается так простодушно, будто он и не взрослый совсем. – Это как раз самое интересное.
Джилли закатывает глаза, не сразу соображая.
– Так, давай уточним. Никто больше в убежище в игру играть не будет. И никто не будет знать, что в нее играем мы. Даже не будут знать, что есть какая-то игра.
Дядя Джимми одобрительно кивает.
– Ладно. Теперь допустим, что мы играем, и я почему-то решаю, что вот кто-то – кто угодно – мьют. Как мне это доказать? Никак. Но и вы все не сможете опровергнуть. И даже если мы согласимся, что такой-то и такой-то – мьют, сделать мы все равно ничего не можем.
– Смотри-ка, догадалась!
– Так как же выигрывать?
– А кто сказал, что надо выигрывать?
– Дядя Джимми, в игре должен кто-то выиграть, – произносит она снисходительно, чуть с презрением. – А то на фига вообще играть?
– Есть куча игр, где никто не выигрывает и не проигрывает. Игр, в которые приходится играть, хочешь ты того или нет.
– Назови хоть одну.
– Пожалуйста. «Мьюты и нормалы».
Джилли качает головой:
– И я должна играть, даже если не хочу? Не думаю.
– Ладно, а жизнь? Нет, не дурацкая настольная игра с таким названием, а вот все вот это, – он обводит рукой. – Просто – жить.
– Жить – это не игра.
– Я бы на твоем месте не был так категоричен.
– Послушай, дядя Джимми, – говорит она, будто объясняет очень тупому инопланетянину, – в игре есть правила, ты согласен? И есть цель. Что-то такое, что надо сделать, или какая-то точка, куда надо добраться. В скрэббле цель – набрать больше всех очков. В шахматах – поставить мат королю противника. В игре есть начало и есть конец. Есть победитель и побежденный. Иногда можно даже целый эпизод переиграть заново! Когда игра кончается, можно сыграть еще раз, а можно отложить и заняться чем-нибудь другим. В жизни ничего такого нет. – Она проглатывает зевок, быстрым кошачьим движением заводит прядки за уши. – Нет, я понимаю, что в каком-то смысле – да, игра. Но на самом деле – нет.
– А я думаю, что твой дядя может чуть больше разбираться в играх, чем ты, Джилли, – говорит Билл, не отрываясь от телевизора. Он как загипнотизированный смотрит на непрестанную пургу помех, где вроде бы движутся зернистые фигуры, размытые, неясные, и так же неясно, что они там делают. – Он, если ты помнишь, ими на жизнь зарабатывает. – Билл мельком смотрит на сводного брата. – Надо отдать тебе должное, Джим: ты единственный из моих знакомых, которому платят за то, что он целыми днями играет в игры. И никогда ты не вырастешь, Питер Пэн на зарплате.
– Некоторые сказали бы то же самое про твое «Ниже Пояса».
– «Внутри Пояса».
– Извини, – скалится дядя Джимми. – Но не о том речь. Я в эту версию «мьютов и нормалов» давно уже играю в нашем Голодном Городе. – Так дядя Джимми называет Нью-Йорк – за то, что он тебя обгладывает и выплевывает кости. – Жизнь становится куда как интереснее. У вас бы глаза на лоб полезли, знай вы, каких я мьютов находил на Пятой авеню!
– Псих ты, дядя Джимми! – говорит Джилли уже не в первый раз и не без нежности.
А Эллен тем временем издевательски улыбается:
– А я прямо сейчас знаю парочку мьютов.
– Ну и заткнись! – отвечают ей в унисон Джилли и Джек.
– А я уже все сказала.
Близнецы укрываются за щитом тлеющего презрения от взрыва смеха за столом. Их взаимопонимание без усилий, которое иногда кажется невозможным им самим, – это как публичная демонстрация чего-то, что должно остаться между ними, нежелательное напоминание другим, насколько те на самом деле одиноки, не имеют якоря в этом мире, никого, кто облегчил бы им бремя всего плохого или улучшил бы все хорошее просто фактом своего существования – без необходимости в словах, прикосновениях, даже взглядах. Их физическое сходство – всего лишь верхушка айсберга, а то, что под поверхностью, людей тревожит, провоцирует, как будто каждый человек в мире – выжившая половинка разделенного целого, миллионы людей с кровавыми ранами, которые они остро ощущают, но не могут ни увидеть, ни вспомнить, откуда эта рана взялась, беспомощные и недоумевающие, как жертвы автокатастрофы без видимых повреждений, слоняющиеся в шоке с внутренним кровотечением. Если бы не смех, их можно было бы и пожалеть. Но смеются всегда: и дома, и в школе. А презрительные шепотки еще во сто крат хуже. Уже много лет Джилли и Джеку ясно, чего хотят другие на самом глубинном уровне – это чтобы они стали такими же инвалидами: убрать все то, что выделяет их, и оставить их такими же, как все – два разных носка в вертящейся бельевой сушилке этого мира, которые могут слипаться как хотят, но никогда не станут настоящей парой.
Отчаянно желая как-нибудь огрызнуться, Джек берет пять букв со своей и Джилли подставки и выкладывает их на доску, приставляя к уже имеющейся букве «Е», чтобы получилось слово «insect».[6] Это будет, сейчас посмотрим, одно, два, три, четыре, семь, восемь очков, плюс удвоение слова на букве «i», что дает всего шестнадцать. Будь у них еще одна «S», он бы закончил, и еще второе слово было бы с удвоением, всего тридцать шесть, и тогда они бы вырвались на четыре очка впереди Билла, действующего чемпиона, который, как всегда, без партнера, выиграл первую игру шутя и в этой второй тоже ведет. Ну ладно, думает Джек, шестнадцать очков тоже на дороге не валяются. В конце концов, нас еще рано сбрасывать со счетов.
Или нет? Кресло вдруг резко скрипит, подобно дому, когда Билл, вроде бы не обращавший внимания, наклоняется резко, как атакующая кобра, и выкладывает свои буквы. Еще не видя первую букву, просто по быстроте игры и из-за одновременного укола отчаяния от Джилли Джек понимает, что сделал глупость.
Естественно, Билл, начиная с буквы «S», выкладывает все буквы со своей подставки под хор стонов одушевленных и неодушевленных. Он не торопится, строит слово задом наперед, щелкая каждой буковкой о доску, и выкладывает «Е», «Т», «О», «G», «Y», продлевая торжество, пока Джек глядит в душевной муке, ужаленный им же выложенным «инсектом». И потом кладет последнюю букву.
– Черт! – восклицает дядя Джимми. – Три удвоения слова!
Джилли тычет локтем в больную руку Джека – сильно.
– Ты за кого играешь?
– Стоп! – заявляет Эллен. – А вообще есть такое слово?
Билл натягивает идеальную маску игрока в покер: все знают, что он не прочь иногда подсунуть туфту, добиваясь победы блефом с помощью отцовского авторитета и подавляющего словарного запаса, и даже когда на него нажмут, хотя правила его к этому не обязывают, придумывает определения, которые звучат вполне экзотично, чтобы оказаться правдой, иногда даже ею оказываются, и поэтому трудно бывает решить, когда он блефует, а когда заманивает.
– Это требование проверки?
– Брось, Эл, – говорит дядя Джимми, на которого она оборачивается в поисках ответа. – Точно есть такое слово.
– А что оно значит?
– Ну, это… это… – Он водит сигаретой в воздухе. – Что-то вроде какой-то клетки.
– Па?
– Посмотри, Эл. Рядом с тобой лежит отличнейший словарь. Прямо на столе.
Эллен листает словарь, а Джек подсчитывает очки у Билла – пытается подсчитать. Буквы расплываются, будто в глазах слезы. Этого только не хватало, думает он. Вот еще и так опозориться. Он сердито моргает.
– Кажется, сто сорок восемь очков, – говорит Билл. – Тебе бы лучше было поставить «nicest»,[7] Джек, – добавляет он с самой своей козырной улыбкой телеведущего «Внутри Пояса», как будто Джек уже сам этого не сообразил, спасибо, что подсказал.
Зрение, и без того неясное, расплывается еще сильнее. Буквы дрожат, потом доска раздваивается, обе доски наложены друг на друга, как отражения в пруду. Джек трет глаза, пытаясь совместить раздвоенные изображения, сдвинуть их как надо, но без толку. И слов ни на одной доске он рассмотреть не может – они какие-то полусформировавшиеся, нефиксированные, отдельные буквы всплывают и тут же тонут, будто в каком-то супе из алфавита.
Он поднимает взгляд, вспоминая ту минуту в душе, когда точно так же плыло лицо Джилли. Но мир настолько тверд и един, насколько может быть в сердце урагана. Вроде никто не замечает ничего необычного. Даже Джилли, которая смотрит на него так сердито, что он прячет глаза, не в силах встретиться с ней взглядом, хотя то, что за этим взглядом – отлично воспринимает: ее обвинение и недовольство тычет его, как тот же локоть, только посильнее. Джилли любит проигрывать еще меньше, чем он.
