Винсент Килпастор - Беглый
— Ну, я-то понимаю… я не узколобый. Ты же знаешь, я у тебя умный, Анна. Просто хотелось бы, чтобы ты была уже не упаковщицей номер девять, а как минимум начальником шоколадного цеха.
— Это как Вера Петровна, что — ли? Ну ты и дебила!
Совмещать обороты «маленькая грань её кипучей жизни» с просторечным «дебила» было одной из многих граней моей загадочной упаковщицы.
Я пошел на другую крайность — пригрозил Анне, что если она сейчас уедет на съёмки, я сделаю с собой что-то дурное. Что-нибудь очень плохое.
В этот момент в кухню быстро вошёл Артурик и сразу же ударил меня хуком в основание челюсти, прямо туда, где мочка уха переходит в щёку. Почему-то я тогда увидел лишь сокращение его бицепсов. Как в замедленном кино.
Боли не было совсем, для этого я был слишком возбуждён и слишком привычен к неожиданным нападениям. Регулярные хуки в челюсть это пожизненный крест маленького человека с не в меру острым языком.
Еще в этот момент я невольно отметил — Артурик-таки постиг кое-что из динамики великого Масатоши Накаямы. Правильно поставленный удар поднял муть со дна моего вестибулярного аппарата и комната плавно покачнулась.
Однако на моём привычном к динамике карате лице ничего не отразилось. Это смутило Артурика, и он быстро ударил меня в эту же самую точку ещё раза три. Так обычно ведут себя неопытные недотёпы-убийцы — попав ножом в сердце, они ждут мгновенной реакции, как в кинотеатре. А если реакция не наступает — начинают хаотически тыкать в жертву ножом до тех пор пока не отобьют себе руку.
На их жертвы потом страшно смотреть.
* * *Анна воспользовалась заминкой, быстро схватила сумочку и застрекотала каблуками вниз по лестнице артуровой девятиэтажки.
Артур, видимо привычный к совершенной иной реакции от его ударов, проникся ко мне теплом. Он помог подняться с пола, на который я временно присел, ну разве что на полминутки, чтоб комната немного успокоилась и остановилась.
Нежно, под руку, как недоразвитого родственника, проводил меня до дверей и мягко вытолкнул в подъезд. На прощание он сунул мне что-то в руку и закрыл тяжёлую бронированную дверь.
Я поднёс руку к лицу и с удивлением обнаружил в ней алматинское яблоко.
Сразу вспомнилось, как в детстве родители временно поссорились с моей бабушкой и строго запретили ей со мной встречаться. Бабушка оказывала неправильное влияние на воспитательный процесс. Тогда несанкционированная бабуля тайком стала являться на большие перемены в школу. Она носила мне точно такие же яблоки. В большой сумке на которой было просто написано «Брэнд». Два яблока, пара конфет и ежедневные пятнадцать копеек. Бабушка завербовала вахтёршу бабу Надю, и если приходила раньше звонка, баба Надя помогала вывести меня из класса на ничейную территорию — в вестибюль. Бабушка смахивала слёзы и говорила: «Ничего, Шурочка. Ничего. У всех своя правда. Вырастешь — поймёшь. Человек рождён на мучения».
Каждый раз, когда я вспоминаю это, слезы жалости к бабушке, к самому себе, и всему обреченному на мучения роду человеческому так и подкатывают к глазам.
Чтобы избежать глупых слёз сейчас, я решил откусить от яблока и только тут до конца оценил страшное и подлое исскуство садиста Накаямы. Любая попытка открыть рот больше чем на один миллиметр вызывала в голове такой взрыв боли, будто-то кто-то оборвал с вышки высоковольтный толстый провод, и ткнул им, все ещё живым и смертоносным, прямо мне в щеку.
Резкая физическая боль моментально смыла с души все страдания рода человеческого. Каждую эмоцию, что по-моему мнению делала меня человеком. Тонко чувствующим фальшь декадентом. Физическая боль моментально приземлила меня. Это было настолько примитивно и безвкусно, что понял — пора положить конец собственному ничтожеству.
* * *Отсидев шесть лет и пройдя ни один круг ада, уже на свободе, я медленно открыл форточку седьмого, кажется, этажа и изготовился сделать последний шаг в вечность. Это решение, как и все остальные в моей жизни было спонтанным и я даже не додумался подготовиться. Ну, хотя бы подняться на последний этаж. Для верности.
Внизу у ног моих плескался заклятый второй квартал Чиланзара, и чтобы вырваться из его кафкианских объятий, мне сегодня предстояло умереть. Статья за ту форму побега предусмотрена уже в небесном уголовном кодексе. А пока я не умер, есть маленькая надежда, что он окажется справедливее пятистопного кодекса великой джамахирии.
Ангел-хранитель хотел крикнуть мне: «Стой, не спеши, дебила, ведь когда закрывается одна дверь, то открывается другая! А если вот так, сдуру поназакрывать все двери бегом, можно случайно оказаться в неудобном узком ящике, глубоко под землёй».
Но, увы, мой ангел-хранитель не умеет говорить. Поэтому вместо слов в голове зазвучала совершенно не подходящая к мрачной торжественности момента музыка:
Где-то далеко, где-то далекоИдут грибные дожди.Прямо у реки, в маленьком садуСозрели вишни, наклонясь до земли.Где-то далеко, в памяти моей,Сейчас, как в детстве, тепло,Хоть память укрытаТакими большими снегами.
Я швырнул яблоко вниз, на асфальт. Страшно было смотреть во что оно превратилось, секунду назад такое большое и алматинское. И мне вдруг стал кристально чист и понятен весь смысл музыкального послания ангела:
Никогда моей жизни не угрожала такая реальная опасность, как сейчас, в эту самую минуту. Ну, а раз моей жизни угрожает опасность, я не вижу никаких оснований, чтобы не позвонить дежурному и не поделиться с ним этой страшной новостью.
* * *Дежурный проникся информацией о прямой угрозе моей жизни, и назначил встречу с потенциальным куратором через сорок минут, рядом со скачущим в грозу Амуром Тимуром.
Исторические источники утверждают, что великий хромой был еще и левшой в довесок. Тем не менее скульптор почему-то прицепил саблю к его левой бачине. Таким образом, стоило бы великому предку узбеков попасть в настоящий переплёт, он обязательно бы замешкался, ведь вытягивать самурайский меч было бы не с руки.
Мне подумалось, что если бы разрабатывать новую объединяющую узбеков национальную идею поручили бы мне, я оставил бы Амура Тимура, ставшего уже таким родным на его постаменте. Но сам постамент бы расширил и добавил рядом с ним ещё одного всадника. Ходжу Насреддина на его ишаке.
Может быть эта смелая деталь изменила бы облик официального Ташкента. Вернула ему человеческое лицо.
* * *— Пастор? Привет! Меня зовут Ильдар.
Ну, наконец-то. Сейчас будет встреча Штирлица с женой в кафе Элефант. Я оторвался от очередного сеанса изучения подбрюшья злополучного коня Соибкирана.
Передо мной стоял молодой парень, минимум лет на семь младше меня. Он был одет в курточку из дешёвого кожзаменителя (кто-нибудь объяснит мне уже этот чекистский фетиш?) турецком свитерке и странных велюровых штанишках времён раннего Людовика XIV. Длинные неухоженные волосы.
— Ильдар? А вы читали «Прощай, оружие» Хемингуэя?
Ильдар заговорщицки оглянулся по сторонам и быстро ответил:
— Нет. Но я смотрел экранизацию.
— Ну, знаете ли, экранизация это уже не Хемингуэй. А где же сам Михал Иваныч?
— Михал Иваныч? Да что вы, Семён — Семё-оныч! Я не знаю человека с таким именем.
— Ну, а если серьёзно, где Михал Иваныч, вы же знаете о ком я. Сто лет его не видел, соскучился — человечески.
— Давай так — вопросы будут возникать только у меня, а у тебя, Пастор, только быстрые чёткие ответы, договорились? У нас никогда не бывает «чиста по человечески». Служба государева. И это — давай «на ты», что ли?
Я глянул на аляповато одетого молодого человека по имени Ильдар. Если при первой встрече с Михал Ивановичем я принял куратора за рабочего-разрядника с большого завода, то сейчас передо мной стоял неряшливый выпускник техникума. Больше всего в жизни ненавижу, когда начальник или куратор младше или тупее меня. Ну чему я у него смогу научиться, и как мне его зауважать сразу, вот так, не дождавшись грандиозных заслуг. Хотя взгляд у человека в велюровых штанишках был довольно хваткий. Это обнадёживало.
— Я тебя слушаю. Рассказывай. Что там за угроза твоей жизни возникла? И давай-ка пройдёмся маленько, не против? Смотри, погоды какие стоят!
Мы медленно двинулись в сторону Окружного Дома офицеров. Я собрался с мыслями и рассказал Ильдару свою версию были о Саиде Аюб Хане, Джумагюль, потом о тюрьме и лагере, где я проходил оперативную школу стукача. Судя по моему рассказу, лучшего агента для службы безопасности джамахирии, найти было просто невозможно. Когда Том Круз снимал свою первую Мишн Импосибл — он часто наезжал ко мне в Зангиоту — за советом и консультацией.
