Винсент Килпастор - Беглый
— Не. Ни на съёмка. Доктур поехал. Дарханский дохтур.
— Зачем к доктору? Она, что заболела? Ты в курсе вообще, Рано?
— Товба килдым, зачём заболела? Не надо заболела. Проста асмотр. Работа наш такой — надо ходить к дохтур. Дарханский дохтур. Пасматреть.
Это мелкая деталь Аниной гигиены меня уколола. И я снова почувствовал свою беспомощность. Такую девчонку и не могу вытянуть с вертепа. Грош мне цена. Ничтожный человечишко.
— А ты тоже ходишь к этому доктору? Он мужчина? Молодой? Пристаёт к вам?
— Хожу к доктур, да. Армян маладой. Культурный. Рука воласатый. Не перестаёт. Хороший доктур. Меня лечил. Не периживай такь, Шурикджян!
Неожиданно она чмокнула меня в щеку. Будто задел хвостом электрический скат.
— От чего он тебя лечил? От триппера? Ты болела триппером или ещё хуже?
— Насморк ваш лечил. Да. Сосо Палиашвили знаешь певец-гурузин?
Я вспомнил лицо грузинского шансонье и кивнул.
— Сосо Палиашвили прихадил Ташкент. Пель. Тут Дружба Народов пель. Потом поехаль на туй. Там тоже пель, кушаль, туда-суда каняк бухаль. Невеста-подружка на туй приставал, бухой. Ему тогда жених девушка снималь. Меня снималь. Да. Сосо Палиашвили бухой биль, пеписькя маленький-маленький у Сосо. Если толстый тёлка будет сувать — не достаёт. Гурузин. Когда кончал смешно делаль. Изображая Сосо Палиашвили заходящегося в экстазе Раношка вся сжалась как прыгун случайно сорвавшийся с мостика в бассейн, кричаль: «Вай-ме-вай-ме» меньга так смешно сталь — не мог терпеть сапсем. Прям лицо ему хахаталь, когда он «вай ме» кончаль. Он меня по лицо биль. На пол кидаль. Сам спаль. Да. Шунака.
Потом дарханский дохтур говорит — антибиотик пей, гяандон одевать не сталь — вот теперь антибиотик пей, амигасикай. Сосо гяндон не даваль одевать мине. Месяц патом работать на съёмка не ходиль, антибиотик тудым — сюдым пиль.
Это история об интимной стороне визита известного грузинского куплетиста в наш город всколыхнула меня.
Когда я начинал с осуждающей неприязнью слушать рассказ Раношки о дарханском докторе, я был как зритель в тёмном кинозале, далекий и любопытный наблюдатель. Но под конец истории мне стало горько и стыдно. Да кто же это я такой, чтобы осуждать таких вот девчонок? Чем я лучше этой грязной пьяной похотливой свиньи Сосо Палиашвили? Чем? Меня будто самого сейчас без гяандона выебли пьяные сытые животные.
Выебли, съездили по морде и вышвырнули на пол.
* * *Трубку отец не брал. Но это ничего еще не значит. Он мог как водится — наносить ручкой на бумагу бесконечный бисер сумасшедших букв, и просто вырвать телефонный шнур, как гремучую змею из норы. А так как он писал в последнее время почти непрерывно, то и звонить сейчас было просто напрасной тратой времени. Я вспомнил о неудачном звонке Михал Иванычу и загрустил. Сейчас накидаюсь у отца его знаменитой йогуртовки.
Поедим туда с Анной, пробудим часик, светские беседы, чучвара и маленькая писюлька Василина, моя сексуальная мачеха. В конце-концов при Анне я не стану на нее пялиться, это позитив, да и потом по отцу тоже успел соскучится.
* * *Анна оделась более чем консервативно. Или действительно хотела произвести впечатление на моих предков или просто лень было перевоплощаться в Барби. Но в этих вот сереньких джинсах, простых корах на босу ногу (спасибо, любимая, ненавижу твои каблуки), и в футболке без рукавов, но с огромными вырезами для рук, сквозь которые виднелся аппетитный чёрный бюстгальтер, Анна выглядела, как голливудская звезда, скрывающаяся от фотографов в перерыве между съёмками. Наряд маскирующейся звезды дополняли зеркальные очки от солнца и незатейливые серёжки с маленькими брюликами. Неброская роскошь направленая не на крикливое привлечение всеобщего внимания, а на резкую подсечку того, кто все же обратил. О, Анна тонко владела ремеслом охотницы.
Чтобы не ранить психику моей девочки фантасмагорией, я не стал вести ее через парк тюркского периода имени мёртвого пионера Котика. Самое главное, чтобы отец уже не был в полной кондиции из-за своей чёртовой писанины. Доконает его этот ритм.
* * *Если на окне стоит цветок, значит скоро из окна вылетит профессор Плейшнер. Когда мы подходили к дому отца, я глянул взгляд на балкон отца, чисто автоматически, не подумайте, что сказались навыки тридцатилетней службы во внешней разведке квантунской армии.
На окне торчала красивая головка Василины Ангелопулос. Головка выпускала клубы табачного дыма. Рядом с ней стоял и курил старший лейтенант милиции. Я автоматически отметил, что до Северо-Востока явна не докатилась волна новой ментовской формы. Легавый был одет в классическую фиолетовую форму времён СССР. И что особенно меня поразило — мент был русский. Убейте меня, если я за последние пару лет видел тут хоть одного русского мента.
«Опаньки» — дернул Анну за руку я: «Опаньки, менты!», да так и присел, стараясь не отсвечивать.
— Ну и чо?
Анна удивлённо глянула на меня сверху вниз.
— Тебе то чего? Менты и менты. Ты что бамбука курнул? Или натворил чего я не знаю?
— Ничего я не натворил.
— Так что это у тебя тогда? От всех козлов теперь будешь шарахаться?
— Пост-травматический синдром. Мент на балконе у моего пахана. Глянь вон аккуратно. Курит, гяандон.
— Это твоего отца балкон? А что за девчонка там с ним?
— Мачеха моя. Василина дочь Ангелов.
Довольно конфузливо признался я, уверенный, что Анна разгадает все мои грязные мысли по поводу Васи.
— Ну да. Мачеха. Хм. Ладно. Ты тут пока пригасись, а я схожу разнюхаю чего там.
— Правда? Сходишь? Спасибо, Анютка. Реально…
— Куда тебе без меня, буратина ты мой.
Анна двинулась к подъезду. Когда она без своих каблуков, то двигается абсолютно безвучно. Не то что как кошка, как тень от кошки. Но жопой покачивать не забывает, знает, куда я наблюдаю, хитрюга.
Когда Анна вот — вот уже должна была скрыться в отцовом подъезде, русский мент докурил сигу, выбросил бычок в чей-то огород под окнами, развернул к себе красотку Василину, и она с удивительной готовностью впилась ему в губы. Похоже целовались они не впервый раз, но острый интерес к этому занятию пока не утратили.
Я медленно присел, прислонившись спиной к дереву, из-за которого пас. То она со мной готова лабзаться, то с ментами. Не случилось ли какой беды с отцом?
* * *— Вот видишь, не зря я так хотела с папашкой твоим зазнакомиться! Вот оно как — ты оказывается сын подпольного миллионера!
— Не пудри мозг, Аня, рассказывай.
— Деньги ищут. Нал. Говорят должно быть много. Перерыли всё вверх дном.
— Да там и без ментов все вечно перевёрнуто, а какого хера они ваще?
— Говорят твой папаш героином торговал не по-детски, у меня тоже руки хотели проверить, только я послала и быстро сюда.
— Ты шутишь? Какая гера? Какой нахер нал? У отца зрение — минус двенадцать. Барыгу поймали!
Я мысленно представил в какое слабое беззащитное существо превращается отец, когда снимает изредка на минутку очки — протереть стекла.
— А отец? Он там? Ты его видела?
— Забрали отца. Говорю же. Герой барыжил. Или не барыжил. Но нашли у него порох. А ща вовсю ищут нал. Вот так то.
— Куда забрали? В райотдел?
Я живо представил отца в камере с каким-нибудь кухонным боксером по-пьяной рассеяности сломавшим супруге ребро и ужаснулся.
— Нет вроде в райотдел пока не передали. Говорят тут, в участковом опорном пункте. Думаю ждут попыток быстрой утряски.
— Утряски и усушки. Вот твари. Просто подряд всех метут. Мой отец — торговец героином! Да блин! Давай, двинули туда! Он наверное кушать хочет, курить. Там же или обезьянник или клоповник: не кормят, ни поят, волки.
— Конечно, пойдём. Ты же обещал познакомить. Да ещё как выяснилось — богатый наследник наркобарона. Отличная партия для удачливой проститутки.
— Иди к чёрту Анна. Я просто ума не приложу, что это тут завернулось.
* * *Подходя к дверями опорного пункта, который в ходе сегодняшних мероприятий защитил Северо-Восток от злостного распространителя наркотиков и, одновременно с этим, доктора исторических наук, я был полон жестокой злостью.
Я ворвался в опорный пункт и старым арестанским методом, накинув мою олимпийку сонному дежурному на тупую башку взял его в заложники, разоружил остальных, захватил оружейную комнату и поставив представителей власти на колени к стене, привёл приговор в исполнение.
Потом схватив связку ключей бегом открыл все камеры. Из камер вышли изможденные избитые люди с серыми от голода лицами. Среди них был и мой отец. «Это СЫН МОЙ» — радостно провозгласил он. Теперь нас с ним уже качает счастливая толпа граждан новой свободной от власти зелёных саламандр джамахирии.
