Михаэль Драу - Генму
Господин Миккейн поставил чашку на стол, снял очки и дрожащими пальцами сжал переносицу.
— Но Мону тоже определили как репродуктивно негодную. Её конфисковали у меня и подвергли гистерэктомии. Мою бедную Мону…
Он скрючился и обхватил лицо ладонью. По дрожащим плечам Найт догадался, что его учитель беззвучно плачет. Захотелось обнять его и заслонить от всего этого мира своей широкой спиной. Недавно проармированной лентами мелкозернистой титаново-карбоновой сетки, которая прошита волокнами пьезоэлектрических кристаллов вместо мышц. Такую спину не всякой пулей пробьёшь.
Молодой киборг поднялся, приблизился, сел на корточки перед учителем и взял его за руки. Найт не знал, что сказать, он просто сидел и смотрел на господина Миккейна снизу вверх таким же взглядом, как много лет назад. Только совсем другими глазами. Учитель улыбнулся ему сквозь слёзы и погладил по голове.
— Всё хорошо. Это закон природы. Слабейший должен исчезнуть. Мир меняется. На дороге у несущейся машины лучше не стоять. Убежать от неё невозможно. Я могу лишь броситься под колёса, устав от этой гонки. Я больше не хочу подчиняться правилам этого мира, быть ничтожной, бесправной песчинкой на его ладони. На ладони, которая размозжила всё, что оставалось в нас от людей.
— Вы не должны так поступать, — проговорил Найт ровным убедительным тоном. — Вы прекрасный специалист, и репродуктивная негодность мало повлияет на вашу карьеру. Мону, конечно, жалко, но ведь её не убьют… и…
— Твои ли это мысли? — мягко перебил его господин Миккейн тихим голосом. Найт недоумённо приподнял бровь.
— Если бы я не знал, что это невозможно, я бы решил, что Торофф запрограммировал тебя говорить его словами. Карьера, карьера, карьера, карьера… Основа мироздания, цель всей жизни — карьера. Ты оказался больше его учеником, чем моим.
— Господин Миккейн, я просто…
— Не надо оправдываться, — помотал головой историк. — Ты поступил так, как счёл наиболее верным и эффективным. В конце концов, ты киборг. Наполовину машина. Я лишь удручён, что ты всё-таки позволил Торрофу управлять твоим мнением, сделать тебя своим подопытным кроликом.
— Лабораторным мышем, — задумчиво усмехнулся Найт, посмотрев в сторону.
— Что? — не расслышал господин Миккейн.
— Ничего, я так, — мотнул головой Найт. — Речь ведь вовсе не обо мне и не о господине Торрофе. Речь о вас и вашем безумном поступке. Одумайтесь, господин Миккейн…
— Нет, речь всё-таки о тебе, мой мальчик. Тебе жить дальше. А я всё решил для себя. Теперь должен решить ты.
Найт долго смотрел на учителя, потом встал и медленно отошёл к зеркалу. Нерешительно посмотрел в глаза своему отражению. Прекрасные глаза дорогой коллекционной куклы в обрамлении белоснежных ресниц. Без бровей они казались ещё более искусственными. Глаза смотрели спокойно и безмятежно, хотя в душе поднялась буря чувств. Через минуту Найт отметил, что эта буря стихает. Стабилизаторы работали безупречно.
— Я боюсь, что-либо мне решать уже поздно. Моя долина окаменела.
Он увидел в зеркале, как господин Миккейн обессилено опустил голову и тяжко вздохнул.
— Что ж… Очень функциональная ваза тоже может быть из фарфора. А фарфоровые статуэтки совершенно бесполезны, — проговорил он будто самому себе. — Передай Торрофу мои поздравления. Он победил.
Найт почувствовал острый приступ отчаяния. Он хотел только одного — чтобы его учитель нашёл хоть единственную причину жить дальше. И вдруг, резко развернувшись, всей своей громадной массой кинулся к нему, стиснул в объятиях и поцеловал в губы. Глаза господина Миккейна расширились от настоящего ужаса, он принялся вырываться. Но разве может простой смертный, ослабленный горем и бессонницей, вырваться из объятий восьмидесятипроцентной машины?
— Я люблю тебя, Дэнкер! — проговорил Найт, настойчиво целуя учителя. — Я люблю тебя! Пожалуйста, не бросай меня! Не оставляй меня совсем одного! Я буду с тобой всегда, только не бросай…
Господин Миккейн отворачивал лицо, вырывался, бормоча:
— Перестань! Перестань, Найт! Что ты делаешь?!
Словно очнувшись, Найт отпустил его и сел на оказавшийся рядом стул. Историк же попятился к шкафчику, положив ладонь на грудь.
— Ты… ты напугал меня… — нервно усмехнулся он, покачивая головой. — Я, с твоего позволения, приму капли…
— Да… Да, конечно. Простите меня, господин учитель, — сдавленно произнёс капитан «Шершней» тоном провинившегося первокурсника. — Я… я не знаю, что на меня нашло… Но я правда вас люблю! Как очень хорошего человека. Как отца, больше чем отца… Я не знаю, что мне делать, если вас арестуют и казнят…
— Успокойся, мой мальчик. У тебя всё будет хорошо. Ты вернёшься в столицу и продолжишь свою блистательную карьеру. Или останешься со своей семьёй здесь. Кстати, твой отец совсем недавно интересовался у меня, не поддерживаю ли я с тобой связь, — улыбнулся господин Миккейн, беря свою чашку с остывшим чаем и отходя обратно к шкафчику.
Он достал с полки странный тёмный пузырёк и накапал из него в чашку прозрачную, как слёзы, жидкость. Руки его дрожали.
— А меня никто не арестует.
Найт приподнял голову. Он понял в долю секунды, что не так. Едва уловимый, лёгкий запах миндаля. Обычный человек не почувствовал бы на таком расстоянии. Но не существо с усиленной восприимчивостью рецепторов.
Киборг ринулся вперёд, коротко вскрикнув:
— Нет!!!
Но выбил чашку из руки историка мгновением позже, чем нужно. Тот успел проглотить отраву. Цианид подействовал за две секунды. На руки киборгу упало уже бездыханное тело.
— Нет, нет, нет… — шептал Найт, укладывая господина Миккейна на пол.
Он выхватил из наплечного кармана портативную аптечку, которая входит в состав амуниции любого служащего государственной армии или «Шершня», ловко вынул из коробочки шприц с универсальным антидотом, помогающим бороться даже со сложными синтетическими ядами, предназначенными специально для киборгов, которых не «брало» большинство известных человечеству ядов. Сделал господину Миккейну укол в вену. После чего сразу же начал делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца.
Но ничего не помогало.
Как яд, ещё толком не всосавшись в кровь, может действовать так быстро и необратимо?!
Цианид ли это вообще? Или что-то новомодное, какая-то синтетика на его основе?…
Найт сделал историку укол адреналина в сердце. Но мужчина не пошевелился.
Киборг вытянул из специального отдела аптечки два тоненьких проводка с капельками-проводниками из твёрдого геля на концах. Включил генератор, приложил эти проводки к груди господина Миккейна. Замершее сердце вздрогнуло от удара током и снова затихло.
Ещё разряд. Ещё. Бесполезно. И ещё. И снова бесполезно.
Действуя чётко и технично, как автомат, Найт разорвал на груди учителя свитер, затем вынул из маленького чехла в аптечке резак с монолезвием. Нажал кнопочку на плоской рукояти, включая, собственно, поле монолезвия. Под кромкой толщиной всего в одну молекулу легко расходились любые материалы. Грудные мышцы слой за слоем расступались, обнажая розовато-жёлтые рёбра. Найту хватило небольшого разреза. Сунув в рану пальцы, киборг отодвинул лёгкое, протолкнул, словно зонд, в сочно-бордовую дыру проводки и дал заряд по открытому сердцу.
Надо действовать быстро, чтобы господин Миккейн не истёк кровью… Ничего, рану потом можно будет залепить «биосваркой».
Удар — едва заметный уху высокочастотный писк. Сердце вздрогнуло и снова замерло. На последующие удары оно не реагировало. Лёгкое упрямо наползало обратно, точно розоватый студень. Пальцы скользили в крови. Найт жал и жал на кнопку, дающей разряд электричества. Но всё было бесполезно.
Молодой киборг не оставлял тщетных попыток даже тогда, когда остывшая кровь на полу начала сворачиваться.
Господин Миккейн смотрел на ученика чуть прикрытыми глазами и едва заметно улыбался мягкой, умиротворённой улыбкой, как будто не лежал сейчас с дырой в груди.
Всё тщетно. Всё бесполезно.
Найт закрыл лицо окровавленными ладонями. Он сидел так, казалось, миллион лет и успел окаменеть. Потом, пошатываясь, поднялся. Задел ногой крошечный пузырёк со смертоносным содержимым.
Стабилизаторы работали в режиме максимальной нагрузки. От эмоционального вакуума оцепенело всё тело. Спокойствие было сродни ощущению пронзительного холода в первые мгновения ожога кипятком.
Как сомнамбула, Найт покинул тихую, больше необитаемую квартиру. Спустился в лифте. Вышел из дома, глядя ровно перед собой.
«Шершни» примолкли, посматривая на совершенно спокойного громадного альбиноса с окровавленными руками и лицом. Кровь, кажется, не его.
— У вас эээ… — проговорил какой-то рядовой, растерянно прикоснувшись к своему носу.
