Ант Скаландис - Катализ

Он пытался быстро сообразить, ведет с ним Кротов двойную игру или просто лидер черно-зеленых уже в маразме… «Маразм при наличии оранжита в мозге. Случай Кротова. Обнаружен и исследован доктором Брусиловым в 115 году ВК…» Черт знает о чем он думал. А секунды текли. И угроза была серьезной: большая бессмысленная резня – очень в духе Кротова. Вот только требование его казалось смешным. Неужели он не понимает?..

— Хорошо. Я уничтожу сибры. А как ты убедишься в этом?

— Элементарно, мой дорогой Ватсон. Я приглашу эксперта, и он поставит контрольный опыт по методике Конрада.

— Понятно, — проговорил Брусилов.

Похоже, Кротов был не совсем в маразме.

— Одно условие, — Виктор поднял палец, — я должен выступить по интервидению, чтобы все, абсолютно все были предупреждены о готовящейся акции. Иначе жертв будет не меньше, чем в задуманной тобой войне.

— Жертвы будут в любом случае, — сурово предупредил Кротов. — Политика – это искусство, а искусство требует жертв. Однако в целом ты рассуждаешь верно. Выступление по Интервидению необходимо. Вот только выступать буду я, а не ты.

Появился референт. 

— Альтер убил Китариса и его людей, — почти выкрикнул он.

— Неправда! — едва не сбив референта с ног, ворвался в кабинет Альтер в окружении двух грин-блэков.

Следом за ним вошел Станский в наручниках и еще два грин-блэка с носилками, на которых лежала Шейла Патрикссон.

— Брусилов! — взмолился Станский, — эти кретины не хотят звать врача. Сделай же что-нибудь! У нее сотрясение мозга и перелом ребер.

— Садитесь все, — распорядился Кротов. — Снимите с него наручники. Что это за цирк, честное слово?! Брусилову – комплект медицинского оборудования. И никого больше не впускать! Продолжаем переговоры.

— Привет, Евтушенский! — Катрин стояла перед ним в яркой голубой курточке, отороченной белым мехом. — Как твой фильм?

— Первый или второй? — солидно спросил Женька.

— Как, уже есть второй?!

— Еще нет, но я его снимаю. А первый – сама понимаешь – триумфальное шествие по планете!

Год назад, как только умерла Крошка Ли, и Женька вернулся в Москву, он вдруг решил снимать кино. «Рифмоплет – это не профессия», — сказал Женька. Да и стихи свои он ценил не слишком. Особенно после того, как почитал новых поэтов. А вот псевдоним оставил. И появился в кинематографе двадцать первого века режиссер Андрей Евтушенский (Черный звал его теперь Евтушенский-Пазолиниенко). Он сделал фильм «ЧЕрнота кровавой зелени» – о Кротове и кротовцах. И не исторический, нет – о современности и очень актуальный. Может быть, фильму и не хватало некоторого профессионального блеска, зато в нем была клокочущая ненависть к фашизму и удивительное, истинно поэтическое умение выражать мысль через образ. Что же касается злободневности, то, к сожалению, это действительно было так – со смертью Кротова кротовцы не исчезли, они лишь превратились из черно-зеленых в просто черных.

— Поздравляю, — сказала Катрин. — Мы летим?

— Летим, конечно.

— А Станский?

— Станский – своим ходом. Он же на Марсе. Вместе с Шейлой «озеленяет» красную планету.

— Не опоздает?

— Не должен.

— А этот во что вклеился? — показала она на Черного. — Жены уже не замечает даже.

— В «Хронику последнего утра».

— Знаю про эту вещь, ее по «ящику» рекламировали. Интересно бы почитать. Мы еще ждем кого-нибудь?

— Вообще Борис может подъехать. Я, правда, не обещал его ждать, но спешить вроде некуда, и погода хорошая. Посидим тут?

— Посидим, — сказала Катрин. — Сигарету дашь?

Но сначала взяла у Черного книгу и сделала себе копию.

— Женьк, ты не обидишься, если я тоже полистаю?

— Да ради Бога. Курить-то будешь?

— Ух ты! Это что, марсианские?

— Нет, на Титане делают.

— Ну, ты пижон, Женька! А вот скажи, почему ты так давно не совершал каких-нибудь сумасшедших поступков?

— А фильм?

— Это не то. Вот если бы какую-нибудь бомбу бросить или, ну, я не знаю, во Всемирный Совет верхом на жирафе въехать…

— Извини, Катрин. Старею, наверное, — серьезно и грустно ответил Женька.

Крошка Ли спала, уютно свернувшись под простыней калачиком, а Женька так и не смог заснуть. Вторая книга Брусилова не шла у него из головы. Пожалуй он даже не сумел бы объяснить, что именно так потрясло его, но он вдруг почувствовал себя настолько чужим на родной планете, насколько это вообще было возможно. Он знал, что рано или поздно преодолеет это ощущение, как преодолел Брусилов все свои кошмары и трудности, как преодолело человечество и переходную эпоху, и гибернационный бум, и всемирный потоп изобилия. Он был уверен, что преодолеет, но сейчас ему ничего не хотелось: ни всевозможных кушаний, которые были здесь изумительно хороши, ни роскошной выпивки, за которую не надо было платить похмельем, ни восхитительной Ли, заставившей его в эту ночь забыть об ужасе надвигающейся неизбежной потери. Ничего не хотелось. Даже спать. А уж это было совсем чудно.

Он вдруг понял, почему в сеймерном мире люди перестали пить. Не интересно же, когда всего полно, когда не нужно выстаивать в очереди, или доставать за бешеные бабки, или создавать собственными руками. И по той же причине они заменили еду на таблетки. Впрочем, если так рассуждать, в половой жизни они должны были перейти искусственное оплодотворение. Ерунда получается.

И Женька принялся размышлять о том, что он станет делать в этом мире. Делать было, прямо скажем, нечего, и он пришел к выводу, что надо лететь на какую-нибудь далекую малоосвоенную планету – там все будет гораздо привычнее. Наверно, это была ужасная романтическая чепуха, но она утешала, и он поднялся и уже несколько бодрее зашагал по комнате.

Шейла уже могла сидеть, и Брусилов вместе с ней вернулся за стол переговоров. Альтер, заставивший Кротова повторить все его требования и мгновенно оценивший ситуацию, повернулся к Виктору в ярости:

— Ты что же это, медик-педик! (Извините, Шейла.) В политике ни бум-бум, а туда же – переговоры вести! Ты какие условия принимаешь?! Решил позабавляться с оранжитом? А пресс-генераторы всех видов? О чем ты собирался предупреждать летчиков и космонавтов? О том, что у них через минуту отключатся все двигатели? И потом. Ты получил какие-нибудь гарантии своей безопасности? Или ты думаешь, что Кротов тебя отпустит за так? Да он тебя в бетон замурует и упрячет где-нибудь в соседней галактике. Верно, Кротов?

— Говори, говори, — сказал Кротов. — Складно у тебя получается.

Губы у него побелели, а на лбу выступил пот.

И тут снова вошел референт.

— Доктор Сидней Конрад. Разрешите впустить?

— Вставай, Ли, — сказал Женька, — все на свете проспишь.

— Вредный ты, Зайчик, — проворчала Ли, потягиваясь. — Что я могу проспать, кроме собственной смерти?

Женька сам удивлялся, как быстро свыкся он с чудовищной, по понятиям двадцатого века, мыслью о запланированной смерти. Свыкся вполне, но шутить на эту тему еще не умел. Поэтому от фразы Ли он вздрогнул и поспешил перевести разговор. Не получалось у них говорить об этом. Накануне вечером Женька даже не смог выяснить, детерминистка Ли или нет.

— Послушай, — спросил он, — я все никак не пойму, откуда в вашем мире могут взяться проститутки, если денег давно уже нет.

— Дурачок, — сказала Ли, — во-первых, не проститутки, а гетеры, а во-вторых, причем здесь деньги? Нам платят иначе. Роскошью человеческого общения, например. Кто-то из твоих современников сказал, что это величайшая в мире роскошь.

— Да, он только не догадался, что в будущем ее сделают разменной монетой. И неужели, скажи, неужели общаться можно лишь только так?

— Ну, разумеется, нет. Однако великих людей мало, да и просто знаменитых немного, а общаться с ними хочется всем. Возникает конкуренция. И тут пожалуйста: один интересен в интеллектуальном споре, другой – на теннисном корте, а я – вот… Ты пойми, Зайчик, в мире абсолютного изобилия обесценилось далеко не все. Есть доступ в определенные сферы, есть возможность участия в межзвездных экспедициях, есть право на выбор планеты, есть власть, наконец, — все это не для всех. Всегда будет что-то, чего на всех не хватит. А мы, гетеры высшего класса, имеем многое, почти все. Благодаря таланту, конечно, — добавила она.

— Талант… — задумчиво повторил Женька.

— Обязательно талант, — сказала Ли убежденно. — Сегодня талант необходим в любом деле. Иначе просто не имеет смысла работать. Ведь мы работаем прежде всего для удовольствия. На всякой работе.

— И ты получаешь удовольствие от своей работы?

— К сожалению, не всегда. Последнее время все реже. Надоело, наверное. Социологи уверяют, что профессию надо менять минимум раза два-три в жизни, а некоторым и чаще. Мы все-таки очень долго живем. А потом с этой кротовской политикой в городе становится все меньше приличных людей и все больше каких-то отвратительных типов.