Некровиль - Йен Макдональд
В километре к югу от пинакля, на котором устроился Туссен, высится тектоготическая филигрань шпиля Сан-Мигель. На таком же расстоянии к западу башня Сан-Рафаэль довершает ангельский собор Святого Семейства. Все три башни корнями уходят в аркосанти[34] «Теслер-Таноса», занимающий пересечение бульвара Гувера и Третьей авеню так долго, что даже мертвецы с самыми обширными воспоминаниями забыли, что у города когда-то был другой центр. Подобно фрейдистской влажной мечте Гауди, три пика остаются незавершенными – и завершить их по определению невозможно. Текторы-шахтеры постоянно вскапывают недра в поисках полезных ископаемых; текторы-транспортники поднимают добычу молекула за молекулой выше жилых уровней, через регуляторы расхода, недооформленные тетраэдры и разновсякую орнаментальную мишуру на вершины, где текторы-каменщики манипулируют ими, придают форму и творят облик здания. Юный Туссен любил выходить голым на свой балкон и прижиматься к стене шпиля, чтобы кожей ощутить медленное осмотическое скольжение земного вещества. Как среди arcosantistos, так и среди мертвых, живущих в тени башен за воротами некровиля, существует поверье: в тот момент, когда шпили перестанут расти, они начнут умирать, а вместе с ними и корпорада «Теслер-Танос».
– Аминь, – говорит Туссен, – Села[35],
Мир – лишь песочница
Для игры моего отца.
Слогов больше, чем надо, но в хайку, как и во всем остальном, он – ученик.
Стоя на краю, Туссен медленно поднимает руки.
И падает вперед, в пустоту.
В отсутствие сопротивления воздуха объект той же массы, что и тело Туссена (или любой другой массы – разве вы не видели, как молот и орлиное перо падают на Луне?), ударился бы о выездную полосу бульвара Гувера со скоростью сто девяносто три километра в час через двадцать две секунды после прыжка с перил пентхауса на девяносто девятом этаже.
Первая секунда. Туссен падает мимо балконов нижних этажей. На одном из них загорает нагая женщина. Сцены из полувиртуальной мыльной оперы шествуют парадом по линзам ее очков. Она не видит, как Туссен несется мимо. Его глаза закрыты. Руки раскинуты, он распят в воздухе. Он вспоминает тот день, когда пришел в высокую башню отца, чтобы показать, что мясные реконструкторы Некровиля сделали с его плотью. Он помнит необъятность комнаты; внушительную протяженность слегка радиоактивного гранита с вкраплениями слюды, послеполуденный свет, падающий сквозь решетчатые стеклянные стены, и то, каким маленьким казался отец, сидящий за столом из живодерева, а также помнит генетизированного павлина, размахивающего красивым и тщеславным хвостом по правую руку от хозяина, и тектозавра с изукрашенной сапфирами шкурой и аквамариновыми глазами, повисшего вниз головой на насесте, – по левую.
Он был готов ко всему, кроме отцовских слез. Руки, которые обнимали его, пальцы, которые ощупывали все еще болезненные швы и контуры подкожных имплантатов, потрясли искренней привязанностью, более болезненной, чем любой отказ. Он даже не смог сыграть роль Люцифера, объявить о своем великом non serviam[36] и пропади оно все пропадом, отбросить роль и наследство, уготованные ему в корпораде «Теслер-Танос» – отец загубил все это на корню.
Воспоминание о единственном миге, словно моментальная фотография.
Вторая секунда. В два раза больше балконов. Мужчина, стоящий спиной к небу и любующийся интерьером своей квартиры, успевает заметить отражение падающего Туссена в богато украшенном антикварном зеркале. Все зависит от системы координат. С точки зрения Туссена, именно аркология «Теслер-Танос» все быстрее летит мимо него в небо. Он думает о больших кораблях, маневрирующих там, в околоземном пространстве. Хлопушки с электромагнитными катапультами. Пауки в паутине солнечных парусов. Они тоже жертвы теории относительности. С момента окончания Войны Ночных вахтовиков, когда мясное человечество уступило звезды воскрешенным, Свободные мертвецы превратились в демонов, пу́гал, зомби-пожирателей плоти и как там еще поименовала их молва. Один и тот же индивид может быть для кого-то террористом, а для кого-то – борцом за свободу. Его отец что-то говорил про планетарную оборону. А что будут защищать? Орбитальные фабрики. Корпоративное богатство. Иерархию власти. Привилегии. Неравенство. Систему – чьим наследником отец просил его стать, – благодаря которой за воскрешение необходимо поплатиться всеми правами человека. Вечный отказ от субъектности. По закону воскрешенные мертвецы переставали быть людьми. Вот что защищают однозарядные рельсотроны, батареи ракетных установок и теслеры военно-промышленных комплексов под управлением ИИ.
Придите, демоны, придите.
Третья секунда. Скорость теперь в девять раз больше, чем в первую секунду, и он пролетает в девять раз больше балконов. Туссен размышляет о системах символов. Бог и сатана. Искушение Христа. Всевидящее Око Саурона в Темной башне Барад-Дура. Кронос пожирает своих детей. Эдип трахает мать, убивает отца. Липкие, потные архетипы из темнокожих мифологий с их раздражительными и непостоянными божками, приземленными и пугающими святыми – все это не для белого мальчика Туссена, неблагодарного привилегированного ребенка. Его пантеон фрейдистских печалей – более мрачная, суровая команда. Существует ли мифология, где отец воскрешает детей из мертвых, а затем изгоняет их во тьму внешнюю, откуда они однажды возвращаются, чтобы уничтожить его и все его творения? Если нет, то скоро будет.
Четвертая секунда, по мнению Туссена, подходящий момент, чтобы проверить, не слишком ли близка траектория его падения к постепенно расширяющимся склонам шпиля Сан-Габриэль. Он корректирует свое положение относительно вихревых воздушных потоков, меняет конечную скорость, чтобы за счет этих трансформаций отодвинуться от стены.
Пятая секунда. Шестая. Седьмая. Туссен упал ниже жилых зон и летит мимо уровней, предназначенных для администрации и легкой промышленности. Его скорость приближается к ста пятидесяти километрам в час, и на этой отметке должна стабилизироваться благодаря балансу между массой тела и аэродинамическим профилем: классическое свободное падение в наполовину распластанной позе. Он рассчитывает допустимую нагрузку, максимальную силу инерции, конфигурацию нырка. Проги в голове позволяют делать это так же легко и бессознательно, как сложные вычисления относительной скорости, которые вы осуществляете каждый раз, когда выезжаете на шоссе в своем автомобиле. Двенадцать секунд. Тринадцать. Бульвар Гувера забит машинами. Слой смога приближается.
Пятнадцать секунд.
Бугры плоти на плечах, предплечьях и верхней части позвоночника деформируются. Кожа растягивается. Рвется. Изогнутые тектопластические ребра протыкают ее, а заодно и розово-черный летный костюм, проходят через проницаемую мембрану имплантированного ранца. Пакеты данных, панорамные экраны, информационные фрагменты появляются на сетчатке, когда системы оживают. Туссен старается, чтобы порывы ветра не исковеркали траекторию полета. Допустимых пределов погрешности практически не существует. Ранец на спине раскрывается, словно цветок. Продольные и поперечные элементы каркаса из морфического пластика вытягиваются и соединяются; призрак крыла, освежеванная летучая мышь. Мономолекулярные усики вынюхивают опорные точки и сплетаются, укрепляя крыло. Подключение к нервной системе завершено. Теперь это его часть, новая конечность.
Семнадцать
