Релокант - Дмитрий Чайка
— Эй, парень, — окликнул его рыхлый толстяк с мешками под глазами. — Давно в Песочнице?
— Да только заехал, — ответил Мишка, тут же вспомнив, что Песочницей называли Преддверие, которое считалось учебной зоной. Именно отсюда потом расходились оцифрованные души людей в сотни разных других миров, которые множились каждый день, словно метастазы раковой опухоли. Именно здесь была перевалочная база, откуда можно было отправиться куда угодно.
— Тогда у тебя должно быть много вопросов, — оживился толстяк. — Ты же ничего не знаешь о местной жизни.
Мишка, и впрямь, ничего о ней не знал. Связаться можно было только с теми, кто жил в мирах Зеленой Ветви Зазеркалья. С другими ветвями контакты были запрещены, и о них лишь ходили всякие слухи. Попасть в Красную Ветвь и вовсе считалось делом постыдным, вроде как в тюрьме отсидеть, или подцепить неприличную болезнь.
— Пойдем, — приглашающе махнул рукой толстяк. — У меня тут образовательный бизнес. Я за небольшие деньги объясняю новичкам, что не стоит делать в Красных мирах, и чего нужно опасаться.
— Ну, пойдем, — согласился Мишка. И впрямь, может, полезно будет. А если дорого окажется, можно ведь и отказаться.
— Заходи, — открыл перед ним дверь толстяк.
— Ой! — в голове Мишки будто взорвалась бомба, а сознание начало тухнуть, словно лампочка. — Неужели по голове дали? — а пока он терял сознание, где-то там, далеко он слышал слабеющий голос толстяка.
— У нас все без обмана, парень. Урок первый: незнакомые люди и темные помещения могут быть опасны. И возьму я с тебя за этот урок совсем недорого. Всего двести баксов. Еще спасибо мне скажешь.
Глава 3
2047 год. Реальный мир. г. Финстервальде. За две недели до релокации.
— Мам! Я дома!
Старинная гэдээровская пятиэтажка, облепленная плитами пенопласта полуметровой толщины, когда-то была раскрашена яркими красками. Теперь стены домов в их районе были покрыты толстым слоем въевшейся пыли, и лишь после дождя прежние веселые цвета робко выглядывали из-под слоя грязи, как бы напоминая о прежней жизни. Впрочем, стальные двери подъездов и решетки на окнах эти воспоминания тут же убивали на корню. Безопасные времена остались в далеком прошлом.
Крошечная квартирка, которую снимала Мишкина мама, скорее напоминала конуру. Уж слишком дорого стоило отопление, чтобы учитель математики и вчерашний школьник, перебивающийся случайной работой, могли позволить себе что-то большее. Отца своего Мишка и не помнил. Он уехал на заработки, когда все покатилось под откос, а в родном городе не осталось работы. Где-то там, в хаосе рухнувшего мира, он и сгинул. Сейчас было лето, и рекуператор не работал, позволив солнцу заполнить квартиру липкой удушливой жарой. Они терпели изматывающий зной стоически, не желая переплачивать за электричество. Впрочем, и соседи делали то же самое. Проклятый рекуператор, надрывно гудящий в подвале, врубали лишь зимой, чтобы он вернул в квартиры тепло человеческих тел и электроприборов. Это было неизбежным злом, и его шум жильцами воспринимался с философским спокойствием. Не было бы его, небольшого ветряка и солнечных батарей на крыше, счета выросли бы вдвое.
— Мам! — крикнул Мишка и вошел на кухню.
Мать сидела с безучастным лицом. По ее щекам текли слезы и, казалось, она не слышала, как пришел единственный сын. Худенькие плечи вздрагивали в беззвучных рыданиях, и Мишка бережно обнял ее, вдохнув родной запах маминых волос.
— Мам! — он не умел утешать плачущих женщин. Для него, мальчишки, это было непривычно и сложно. — Не плачь, мам! Ну, ты чего?
— Меня в магистрат вызывали, — выдавила мама. — Сказали, нужно слепок матрицы делать. Я говорила им, что мне еще почти десять лет положено, а они… Они даже слушать не стали… Сказали, что я уклонистка, и что мне должно быть стыдно…
Она снова зарыдала, а Мишка застыл, придавленный этой новостью. У мамы был рак легкого, и он вполне поддавался терапии. По крайней мере, она уже жила с ним пять лет и даже шутила, что унесет его с собой в Зазеркалье. Мишка был поздним ребенком, мама родила его в тридцать восемь. Ему только восемнадцать, а она так хотела дождаться внуков. Странное желание для современной жизни. Скорее всего, сказывалось воспитание, что она получила на далекой Родине, оставшейся теперь за Железным занавесом. В Германии внуков не жаловали, считая, что детей должны воспитывать их собственные родители. Так что случилось? Неужели страховка не покрывает лечение?
— Страховку в школе срезали, — мама, словно угадала его мысли. — Я слишком дорого обхожусь местному бюджету. Так мне сказали. Я… Я не знаю, что теперь делать.
— Мам, там неплохо вроде, — неуклюже утешил ее Мишка. — По телеку так говорят. И знакомые мои освоились там. Будешь звонить по Скайпу, какие проблемы?
— Ты не понимаешь, — мама горестно покачала головой. — Не нужна мне эта вечная жизнь. Я боюсь ее. Я не хочу ходить на работу еще миллион лет. Да и чем я там буду заниматься? Я же учитель. Кого я там буду учить?
— Там новые профессии дают вроде, — осторожно сказал Мишка.
— Я хочу прожить свою жизнь так, как мне ее дал господь, — воспаленными от слез глазами посмотрела на него мама. — Я же крещеная. Мы вспоминаем его, только когда нам плохо и страшно. А ОН смотрит на нас и плачет. Я верю в это. Куда меня хотят отправить? Это же ад, Мишенька! Вечная жизнь там, где живут одни старики и нет детского смеха — это ад. Понимаешь это, сыночек? Чистый, спокойный ад. Вот я живу ради тебя. Я радовалась твоим первым шагам, целовала твои сбитые коленки и гордилась твоими успехами в школе. Даже когда ты шалил, и я тебя ругала, то все равно гордилась тобой. Я часами смотрела на тебя, когда ты засыпал, и не могла наглядеться. Да я и сейчас иногда так делаю, если честно. А сейчас тебя хотят забрать у меня. Ради чего мне жить целую вечность, скажи?
— Сколько нужно денег? — нахмурившись, спросил Мишка.
— Две тысячи в месяц, — грустно улыбнулась мама. — Моя зарплата. Почти моя зарплата. Если мы будем жить на улице, перестанем есть и найдем где-нибудь еще сто марок, то я смогу покупать лекарство.
— Ого! — невольно выдал Мишка. — Так много?
— Разве ты не видишь, сынок, как много людей стало поминать господа? — исступленно зашептала мама. — Всем, кому скоро уходить в Зазеркалье, страшно. Людям нужна поддержка, и мы заново вспоминаем, каково это, верить! Как бы ни успокаивали нас власти и эти дурацкие шоу из Зазеркалья, я не хочу туда, не хочу!
