Ант Скаландис - Катализ

В следующую секунду все стало на свои места. Я бы, конечно, и так сумел овладеть собой. А они… Они не знали этого, и сработала привычка сначала делать, а уж потом размышлять. Бесцветный саданул меня рукояткой пистолета по темени, и маховик во мне тут же остановился. Я заметил, что психологу явно не по себе от этого маленького приключения. Угрюмый же загадочно улыбался.

— Вы не могли найти все сибры, — сказал я.

Мне не было больно, и я был абсолютно спокоен.

— Могли, — мягко возразил Папа Монзано, — но мы не видели в этом смысла. Мы просто разыскали Светлану Зайцеву.

Я дернулся, и он добавил:

— Никто ее не трогал, Брусилов. В этом мы тоже не видели смысла.

Он сделал паузу, и я не мог не спросить:

— Но тогда в чем же Вы видите смысл?

— В чем? — рассеянно переспросил Папа Монзано и извлек из кармана пластиковую трубочку с пилюлями. Положив одну под язык, проворчал: — И зачем я бросил курить — не понимаю. Так вы спрашиваете, в чем есть смысл. Видите ли, Брусилов, Вы не человек.

И после этой глубокомысленной фразы он замолчал надолго. Он смотрел на меня и вдумчиво посасывал свою таблетку. Потом продолжил:

— Вы посредник, Брусилов. И самое обидное, что ни одна сволочь не только в моем институте, но и во всем мире не знает — да и никогда, наверно, не узнает — чья же именно воля движет Вашими поступками. Я правильно говорю, Иван Евгеньевич? (Угрюмый кивнул). Вот как, мой юный друг. А единственный смысл мы видим в том, чтобы сохранить человечество.

Он опять помолчал, словно израсходовал всю энергию и перед следующей частью монолога ему необходимо подзарядиться.

— Если мы примем предложенный Вами вариант, распространим по свету Ваши штуковины, человечеству, конечно, придется нелегко, но жить оно будет, а это главное. Как раз вчера мы закончили оценку всех последствий такого шага. А вот если мы откажемся…

Он полез за второй таблеткой, потом раздумал.

— Никто не знает, что будет тогда. Тысяча Пансионатов не сможет ответить на этот вопрос. И мы не хотим отвечать на него. Мы просто хотим жить. Все хотят жить, Брусилов. Вот как. И зря Вы так старались, машинки свои по помойкам разбрасывали. Не было у нас выбора. Теперь Вы понимаете это, Брусилов?

— Нет, — признался я честно, — не понимаю.

Как-то весь этот апокалипсис не умещался у меня в голове. И главное, ведь я-то знал, что они заблуждаются, что я — человек, существо со свободной волей, полноправный хозяин всех своих невероятных способностей. Как было разубедить их? И стоило ли?

— Не беда, — сказал Папа Монзано, — у вас еще есть время, — он улыбнулся своей случайной, но довольно тонкой шутке. — А сейчас я хочу передать слово товарищу полковнику.

Полковником был бесцветный. Он картинно стряхнул пылинку с лацкана пиджака и спросил:

— Скажите, Брусилов, как Вы намерены распорядиться Вашей способностью производить человекокопирующие сибры?

Ах вот оно что! Мне выдали щедрый аванс и ждут теперь ответных уступок. Ну, что ж, ждите. Я отчеканил:

— Намерен распорядиться точно так же, как распоряжался до сих пор. Сибр не будет человекокопирующим.

— Вы хотите сказать, — уточнил бесцветный, — что никогда, даже с личных целях и при исключительных обстоятельствах не станете пользоваться этой своей способностью?

— Да, — ответил я.

— Не верю, — сказал он. — Никаких оснований нет, чтобы верить.

— Никаких, — поддержал академик-психолог, — человек не способен удерживаться от соблазна сколь угодно долго.

— А я не человек, — съязвил я.

Психолог только рукой махнул, а Папа Монзано заметил:

— Между прочим, это серьезный аргумент.

— Да нет же! — чуть не закричал я. — Как Вы не понимаете? Я просто не могу иначе. Человекокопирующий сибр — это же конец света.

— Полноте, — улыбнулся бесцветный, — а разве Вы не допускаете, что при соблюдении строжайшего контроля человекокопирующий сибр можно использовать во благо?

— А как Вы представляете себе строжайший контроль?

— Абсолютная монополия специальной службы на применение… Давайте введем аббревиатуру — ЧКС.

— Но специальная служба — это тоже люди, — сказал я.

— Категорическое запрещение использования ЧКС в личных целях для всех без исключения, — продолжал формулировать бесцветный.

— Под страхом смерти? — спросил я.

— Под страхом смерти, — сказал он. — Других страхов, насколько я понимаю, Вы человечеству не оставляете.

— Страх бессмертия, — проговорил Угрюмый тихо, но так, что все услышали.

И я подумал: «А он, однако, себе позволяет! Похоже, что ему просто наплевать на любое начальство».

— Простите, товарищи, — встрянул краснолицый генерал, — а кто отменял страх лишения свободы? И я уже не говорю о возможности возврата к наказаниям телесным.

Юрист поморщился, а психолог стал перечислять:

— Как то: отрезание ушей, вырывание ноздрей, ногтей, языка, отрубание рук…

— Я попросил бы, — прервал его Папа Монзано, — ближе к делу.

— Никаких тюрем, — сказал бесцветный. — За применение ЧКС — только смертная казнь.

— Хорошо, — сказал я. — Человек скопировал сам себя. Кого казнить?

— Обоих, — решительно ответил краснолицый.

А бесцветный улыбнулся:

— Хороший вопрос. Честно говоря, было бы неплохо оставить в живых копию.

— А различить Вы их сумеете? — поинтересовался я.

— А вот это вопрос к Вам. Ваш Альтер знает, что он Альтер?

— Знает, но может и не сказать.

— Это сегодня не проблема, — бесцветный не хвастался, просто сообщал факт.

— Отлично, — сказал я, — но это еще не все. Что, если скопировать человека во время сна?

— Разрешите мне, — попросил Угрюмый. — Есть мнение, что во время копирования спящего, копия проснется или, во всяком случае, воспримет свое появление на свет в форме сновидения. А вот если человек будет в состоянии анабиоза, тогда, я думаю, даже теоретически не будет разницы между оригиналом и копией. С изобретением покойного ныне Станского («Зачем он это подчеркивает?» — подумал я) мы не можем не принимать во внимание и такой вариант.

— Я же говорю, казнить обоих, — упрямо повторил краснолицый.

— Слишком много крови, — сказал вдруг Папа Монзано, и я искренне удивился такой его реплике.

— Если хотите знать мое мнение, — заявил юрист, — я категорически против ЧКС. Мы еще можем с грехом пополам разработать уголовный кодекс для бессмертных, но в мире, где будет неограниченное число идентичных личностей, любой уголовный кодекс можно бросить в воронку питания.

— О неограниченном числе никто пока еще не говорит, — проворчал бесцветный.

— А придется, — поддел его психолог.

— Напрасно Вы так считаете, — не сдавался бесцветный, — ведь суровый закон искореняет, в сущности, любые преступления.

— Не любые, — возразил юрист. — И не всегда.

А Папа Монзано повторил задумчиво:

— Слишком много крови.

— Товарищ генерал-лейтенант, — обратился к нему краснолицый, — но ведь товарищ полковник говорил о какой-то пользе…

— Да, — с готовностью откликнулся бесцветный, — польза будет.

— Потрудитесь объяснить, какая, — в голосе психолога отчетливо слышались нотки яда.

— Пожалуйста. Практическое бессмертие личности. Сохранение гениев сегодняшнего дня для будущих поколений. Возможность успеть за несколько жизней то, чего не успел за одну. Дальше: фактическое воскрешение погибших при несчастных случаях. При условии сокрытия факта смерти от родственников вместо смерти будем иметь просто частичную амнезию. Разве это не гуманно?

— Это страшно, — сказал психолог. — Это девальвация личности.

Но бесцветный пропустил реплику мимо ушей.

— Думаю, что есть и другие положительные аспекты.

— Резонно, — заметил Папа Монзано. — Никогда не следует пренебрегать дополнительными возможностями.

— Да не удастся нам удержать ЧКС под контролем! — психолог был в панике. — Как Вы понимаете?

— И я тоже против, — упорствовал юрист, — я в любом случае против.

— А вам не кажется, товарищи, — встрянул краснолицый, — что мы делим шкуру неубитого медведя?

— Неубиваемого медведя, — изящно подправил я, — бессмертного медведя. Я дарю ему вечную жизнь.

Все улыбнулись. Кроме бесцветного. Я видел, что он не верит мне ни на йоту.

— Да, — сказал он, — но время от времени Вы будете охотиться на этого вечного медведя и тайком от всех снимать шкуру. Это же ясно, как дважды два. Так может, Вы разрешите нам хотя бы постричь разок этого зверя, принципиальный Вы наш?

— То есть? — не понял я.

— То есть, на время под Вашим неусыпным контролем предоставьте нам ЧКС для исследования. Неужели Вы не понимаете, как это важно для науки?

— Нет, — сказал я. — Это невозможно.

Я не хотел с ним спорить. Я боялся спорить с ним. Они могли переубедить меня, а этого нельзя было допустить. И я добавил очень резко: