Майкл Суэнвик - Путь прилива
– Прожарился, наверное, в самый раз.
Он обогнул потухающий костер, присел на корточки и аккуратно вырезал со лба Пуфа длинный ремешок кожи. Крови почти не было. Кожа старика фосфоресцировала, хотя и совсем иначе, чем Ундинины иридобактерии. Там свечение было яркое, радужное, здесь же – тусклое, чуть зеленоватое.
Полоска кожи осветила пальцы волшебника, затем его губы, затем язык и небо – и исчезла. Грегорьян начал шумно, старательно жевать.
– Сейчас плясуны в самой форме. Десять минут назад они были еще заразными, через час токсины наполовину распадутся,
Грегорьян выплюнул недожеванную полоску на ладонь, разрезал ее пополам.
– На. – Он поднес одну из половинок к губам чиновника. – Бери. Ешь.
Чиновник в ужасе отвернулся.
– Ешь! – Омерзительный ошметок ничем особенным не пах, а может, это дым костра заглушал все прочие запахи. – Я притащил тебя сюда по одной-единственной причине: причащаться лучше вдвоем, эффект сильнее. Не хочешь – как хочешь, только ты мне тогда больше не нужен.
Чиновник крепко, до боли сжал зубы.
– А то подумай. Знаешь, как это говорилось? Пока живу – надеюсь. Пока ты жив, у тебя остается надежда. Меня может зашибить метеоритом. Или сюда заявится Корда с отрядом спецназа. Случиться может всякое. Вот я сам – возьму и передумаю, все в моей воле. Смерть же не оставляет ровно никаких возможностей. Ну-ка, открой рот.
Чиновник открыл рот и почувствовал на языке нечто холодное и жестковатое, похожее на кусок резины.
– Жуй. Жуй и не глотай, пока не разжуешь. Только колоссальное усилие воли позволило чиновнику подавить подступившую к горлу тошноту. Плоть Пуфа оказалась почти безвкусной. Почти. До самой своей смерти будет чувствовать чиновник этот слабенький, ни на что иное не похожий вкус.
Грегорьян ободряюще похлопал его по коленке и сел.
– Спасибо скажи. Я преподал тебе очень ценный урок. По большей части люди умирают, так и не узнав, на что они способны ради сохранения своей жизни.
Чиновник усердно жевал. Рот его онемел, голова кружилась.
– Мне как-то… странно.
– Тебе случалось кого-нибудь ненавидеть? Ненавидеть по-настоящему. Чтобы было плевать и на счастье свое и даже на жизнь – лишь бы разрушить его счастье, его жизнь.
Они двигали челюстями совершенно синхронно, одинаково чавкая и прихлюпывая.
Чиновник услышал, как кто-то сказал “нет”, немного подумал и понял, что это был собственный его голос. Он удивился, не совсем понимая, что же тут такого удивительного. Он постепенно терял ощущение локальности, здесь-присутствия. Восприятие размазывалось по все более расширяющейся области, он не находился в каком-то одном, конкретном месте, но сразу везде, с большей или меньшей вероятностью.
– Да, – сказал чиновник голосом волшебника.
Пораженный, даже ошеломленный, он открыл глаза и взглянул себе в лицо.
Крайнее потрясение швырнуло его обратно в собственное тело.
– Кого ты так ненавидишь? – пробормотал он. И тут же почувствовал, что снова теряет самотождественность.
Затем чиновник услышал смех Грегорьяна, понял, что этот яростный, сумасшедший звук порожден страданием и что исходит он не только от волшебника, но и от него самого.
– Себя. – Его голос, сочный и раскатистый, шел откуда-то снизу, от диафрагмы. – Себя, Бога и Корду – равными долями. Я никогда не мог толком разобраться в этой пресвятой троице.
Волшебник говорил и говорил, чиновник слушал и слушал, постепенно теряя последние следы своего я, А затем он стал Грегорьяном, юным волшебником давних лет, оказался лицом к лицу со своим генетическим отцом в полутемном кабинете, где-то в глубине высокогравитационного квартала Лапуты.
Он стоял навытяжку и чувствовал себя очень неуютно. По дороге сюда он чуть не заблудился и потому опоздал. Не зная местной системы указателей, было почти невозможно разобраться в трехмерном лабиринте коридоров, в широких проспектах, неожиданно разбегавшихся путаницей узких, бессмысленно петляющих проходов, в пандусах и лестницах, упирающихся в глухие стены. Кабинет, тесно заставленный каменной мебелью, производил неприятное, даже гнетущее впечатление. Можно только удивляться, что внепланетчики платят за подобное уродство огромные деньги. Наверное, это связано с трудностями доставки. Корда восседал за огромным базальтовым столом, поясная статуя на постаменте.
По комнате проплыла ртутная стайка рыбок. Побочный эффект плясунов, не стоит обращать внимания. Он искоса рассматривал ярко освещенные стеллажи со стеклянными цветами. При такой гравитации легчайший толчок превратит их в пыль. С
потолка из круглых отверстий свешивались орхидеи. От тяжелых ядовито-розовых цветов несло тухлым мясом.
Грегорьян прятал свою скованность под напускной непршгужденностью, на его лице застыла capдоническая улыбка. Против воли он ощущал нечто вроде благоговейного трепета. Он был стройнее, сильнее и моложе своего предка, обладал лучшей реакцией, чем ты в самые лучшие свои времена. Но этот обрюзгший толстяк видел его насквозь. Корда на сына даже не смотрел. Он сидел, уткнувшись в бумаги, и что-то быстро писал.
– Однажды я ел говно, – сказал Грегорьян.
Корда неопределенно хмыкнул.
В кабинете находился и третий – постоянный агент в денебской накидке и белой керамической маске. Васли, так звали денебца, исполнял роль финансового советника. Грегорьяну не нравилось это существо, почти не имевшее ауры и не оставлявшее за собой никакого эмоционального следа. Стоило на мгновение отвернуться, и Васли тут же сливался с мебелью.
– В другой раз я съел скрэгга, в сыром виде. Это такой грызун, длиной в две пяди и голый, как колено. Злобный и уродливый. Зубы у этого гада с зацепками, как рыболовный крючок, поэтому потом, когда его убьешь, приходится ломать ему челюсти, иначе приманка так и…
– Насколько я понимаю, у тебя была для этого достаточно серьезная причина.
В голосе Корды звучало глубочайшее безразличие.
– Я их боялся.
– И ты убил одно из этих животных, а затем его съел. Чтобы преодолеть страх. Понятно. Как бы то ни было, здесь они не водятся. О! – Корда поднял глаза, впервые за беседу. – Чего же ты стоишь? Садись, садись. Васли, позаботься о молодом человеке.
Прежде эти маленькие металлические штуковины казались Грегорьяну чисто декоративными элементами обстановки; теперь, по молчаливому приказу денебца, они шустро соорудили гранитное кресло. Затем один из механизмов мягко подтолкнул Грего-рьяна вперед, другой – отвел его плечи назад, волшебник потерял равновесие, покачнулся и сел. Кресло оказалось низким и глубоким, с такого не поднимешься легко и изящно.
– Тут все не так просто. Я два дня постился, затем принес свою кровь в жертву Богине, причастился плясунами…
– У нас это делают в клинике, за несколько часов, – заметил Васли. – По здешним понятиям – запрещенная технология.
– При чем здесь ваша вонючая наука? Я оккультист!
– Слова, слова. При всем различии применяемых средств мы с вами придерживаемся одной и той же схемы. Сперва нужно повысить внушаемость
субъекта, раскрыть его мозг. Мы это делаем при помощи магнитного резонанса, вы же используете наркотики, ритуалы, секс, страх – по отдельности или в различных сочетаниях. Затем, когда мозг подготовлен, в него закладывают новые шаблоны поведения. Мы вводим информацию при помощи голотерапевтических вирусов, вы —съедаете живую крысу. Третье и последнее: новая структура укрепляется, укореняется в процессе повседневной жизни. Здесь наши методики практически идентичны. Техника, идущая из глубин веков, – программирование людей придумано гораздо раньше, чем программи рование машин.
– Техника! – презрительно фыркнул Корда. – В свое время я безумно боялся утонуть. Тогда я отправился на Корделию и попросил, чтобы меня сбросили ночью в Кристальное море, в двух милях от берега. Вода там такая соленая, что не утонешь, крупные хищники не водятся. Не паникуй, и все будет в порядке. Но это так, теория, разумные доводы, а на практике развлечение получилось еще то, вспомнишь – вздрогнешь. Зато когда уж я добрался до берега, то знал абсолютно точно, что не буду больше бояться воды, отныне и до самой смерти. И никаких тебе наркотиков и резонансов. Бледный ты какой-то, – закончил он безо всякой очевидной связи с предыдущим. И иронически усмехнулся.
– Так что же, именно в этом все и дело! — прошептал далекий, из другого мира идущий голос. – Неужели я умру только для того, чтобы помочь тебе избавиться от детского страха? До пего же глупо.
Грегорьян словно не слышал. Нет, не “словно”, а на самом деле – не слышал.
– Всю свою снисходительность вы можете оставить при себе! Я видел, я испытал такое, что вам и не снилось!
– Тише, тише, не шуми. И не надо меня бояться.
– Я вас боюсь? Да вы совсем ничего не понимаете!
