Джордж Эффинджер - Огонь на солнце

— Я дала ему понять, что его идея мне не по душе, — задумчиво произнесла она. — Если я сейчас вернусь к нему, он может не поверить в мое раскаяние. А может, и поверит. У него большое самомнение. Все мужчины таковы: думают, что женщины ради них готовы броситься в огонь. Наверно, я смогу убедить его. — Она хитро улыбнулась. — Ведь я была хорошей актрисой. Халид даже говорил, что очень хорошей.

Я вспомнил Халида — он был ее сутенером.

— Я подумаю об этом, мама. Не хочу втягивать тебя в опасную игру, но мне хотелось бы иметь оружие, о котором не знает Абу Адиль.

— Во всяком случае, я многим обязана Папочке. Я должна расплатиться с Абу Адилем за то, что он так обошелся со мной, и отблагодарить Папочку за его доброту. К тому же он приютил меня под своим кровом…

Я был не настолько безумен, чтобы дать ей возможность принять участие в развитии событий, но для меня она могла стать незаменимым источником информации.

— Мам, — как бы между прочим спросил я, — ты не знаешь, что означают буквы «АЛ.М»?

— «А.Л.М.»? Понятия не имею. «Ассоциация льняных моделей»? Это профсоюз жуликов, но я даже не знаю, есть ли у них отделение в нашем городе.

— Не ломай голову. А «Дело Феникса» что-нибудь говорит тебе?

Она вздрогнула едва заметно.

— Нет, — выдавила она, — я никогда об этом не слышала.

Однако что-то в ее голосе убедило меня в обратном. Что же скрывала она на этот раз? Оптимизм, внушенный мне предшествующим разговором, иссяк, и я засомневался, в какой мере могу доверять ей. Сейчас еще не пришло время заниматься «Делом Феникса», но когда я выйду из больницы, час истины наконец пробьет.

— Мам, — пробормотал я сквозь зевоту, — кажется, я засыпаю.

— Ну, тогда я пошла, мальчик мой. — Она встала и засуетилась вокруг меня, поправляя простыни. — Я оставлю тебе верблюжье молоко.

— Чудесно!

Она наклонилась и снова поцеловала меня.

— Приду завтра. А сейчас я навешу Папочку.

— Передай ему привет и скажи, что я молюсь о его здоровье.

Мать направилась к выходу, в дверях обернулась и помахала рукой. После чего исчезла окончательно.

Едва она ушла, в голове моей промелькнула мысль, внезапная, как озарение: ведь единственным человеком, знавшим о том, что я поехал в Алжир навестить мать, был Саид Халф-Хадж. Это он познакомил мамочку с Реда Абу Адилем. Это он привез ее в город шпионить за Папочкой и мной. Саид, вне всяких сомнений, работал на Абу Адиля. Он продал меня с потрохами.

Я пообещал себе еще один час истины, который Халф-Хадж запомнит по гроб жизни.

Какова бы ни была цель конспирации и значение слов «Дело Феникса», все это должно иметь огромное значение для Абу Адиля. Вот уже несколько месяцев он засылал к нам шпионов в лице Сайда, Кмузу и Умм Саад. Я подумал, сколько еще может оказаться невыделенных соглядатаев, кроме уже известных мне.

В конце дня, перед ужином, зашел Кмузу. Одет он был в черный костюм с белой рубашкой, без галстука. В таком наряде Кмузу походил на агента похоронного бюро. Выражение его лица было торжественно-суровым, словно одна из сестер в коридоре только что ему шепнула о том, что положение мое безнадежно, или что на голове у меня никогда больше не отрастут волосы, или что мне придется всю оставшуюся жизнь ходить обмазанным этой жуткой белой дрянью.

— Как вы себя чувствуете, яа Сиди? — спросил раб.

— Страдаю от затяжного синдрома послепожарного стресса, — отвечал я. — Кстати, не разбуди ты меня тогда среди ночи, мне бы сейчас и вовсе не пришлось страдать.

— Если бы вы не пользовались приставкой для улучшения сна, пожар непременно разбудил бы и вас.

Об этом я как-то не подумал..

— Может быть, — пробормотал я. — В любом случае я обязан тебе жизнью.

— Вы спасли хозяина дома, яа Сиди. Он дает мне убежище и защищает меня от Реда Абу Адиля. Мы квиты.

— Все равно я чувствую себя в долгу перед тобой. — Тут я кстати задумался, во сколько я в самом деле оцениваю свою жизнь. Могу ли я вознаградить его по достоинству чем-нибудь равноценным? — Ты не возражаешь, если я подарю тебе свободу? — спросил я.

Брови Кмузу сошлись в одну линию.

— Вы же знаете, что больше всего на свете мне нужна свобода. Но, как вам должно быть известно, только хозяин дома может решить этот вопрос.

— Я попрошу Папочку, — пожав плечами, отвечал я. — Может, у меня что-нибудь получится.

— Я буду вам чрезвычайно признателен, яа Сиди. — Лицо Кмузу почти ничего не выражало, но я знал, что в душе он был взволнован донельзя.

Мы поговорили еще немного, и вскоре Кмузу собрался уходить. Он успокоил меня, заверив, что моя мать и все наши слуги в безопасности, иншаллах. Дом сторожили два десятка вооруженных охранников. Конечно, они не заметили злоумышленников и не смогли предотвратить поджог. Заговор, шпионаж, поджог, покушение на жизнь — столь недвусмысленным образом Папочкины враги выражали свое недовольство.

Когда Кмузу удалился, я в скором времени заскучал и включил голографический телевизор, Привинченный к тумбочке неподалеку от кровати. Телевизор был плохонький, что сказывалось на изображении: оно вытянулось по вертикали. Актеры, разыгрывающие современную центральноевропейскую пьесу, по колено утопали в тумбочке. Изображение шло с субтитрами, которые, к сожалению, были утрачены, как и нижние конечности актеров. Когда лица показывали крупным планом, я видел лишь их верхнюю часть.

Вначале я подумал, что сойдет и так. Дома я редко смотрел экран. Но в больнице, где царит скука и тишина, я с удивлением обнаружил, что включаю его снова и снова. Перебрав сотню международных каналов, я не нашел ничего интересного. Либо причиной был я сам, напичканный наркотиками до одурения, либо укороченные фигурки с ампутированными ногами, бродившие по тумбочке и лопотавшие на десятке разных языков, но сосредоточить внимание мне так и не удалось.

Поэтому, спешно покинув тюрингскую трагедию, я дал телевизору приказ на отключение, после чего выбрался из постели и оделся, испытав определенные неудобства: больничный халат прилипал к местам ожогов, измазанным белой вонючей дрянью. Я сунул ноги в зеленые бумажные шлепанцы — казенное достояние — и направился к дверям. Там я повстречал санитара, несущего поднос с моим завтраком. И слюнки у меня потекли еще до того, как я разглядел, что в тарелках.

— Ну, что там у нас сегодня? — поинтересовался я.

Санитар поставил поднос на тумбочку.

— Чудесная жареная печенка, — объявил он. По тону санитара я понял, что ожидать особых деликатесов не приходится,

— Позавтракаю попозже. — Я вышел из комнаты в коридор. У дверей лифта меня спросили, какой этаж мне нужен. Я попросил назвать номер палаты Фридлендер Бея.

— Палата номер один, — последовал ответ.

— На каком этаже она находится? — спросил я.

— Этаж двадцатый.

Самый верхний. Наша больница одна из трех в городе, оборудованных ВИП-квартирами. Примерно год назад в этой самой больнице мне делали операцию на головном мозге. Тогда мне нравилось лежать в отдельной палате, но необходимости в целой квартире из нескольких комнат я не чувствовал. Мне было не до развлечений.

— Вам нужен двадцатый этаж? — спросил лифт.

— Да, — ответил я.

Мне попался умственно-отсталый лифт. Я стоял, представляя собой затейливую фигуру для всякого постороннего наблюдателя, а лифт тем временем не спеша дрейфовал с пятнадцатого этажа на двадцатый. Я тщетно искал положение, в котором одежда не прилипала бы к телу. Кроме того, меня уже начинало тошнить от сильного мятного запаха белой мази.

Я вышел на двадцатом этаже и первое, что увидел, была дородная женщина с толстой шеей, выглядывающей из белого халата. Она сидела в кабинете передвижного дежурного поста сестры-сиделки. Рядом с ней возвышался мускулистый мужчина в форме сил безопасности Евроармии. На бедре у него висел огромный револьвер в кобуре; мужчина посмотрел на меня, словно решая, застрелить меня сразу или на время оставить в покое.

— Вы — пациент этой больницы, — сказала медсестра не то спрашивая, не то утверждая. Она была: не умнее лифта.

— Палата 1540, — честно сказал я.

— А это двадцатый этаж. Что вы здесь делаете?

— Хочу навестить Фридлендер Бея.

— Минутку. — Она нахмурилась и сверилась с экраном компьютера. Ясное дело — такой проходимец, как я, не числился в списке ее фаворитов.

— Ваше имя?

— Марид Одран.

— Вот, нашла. — Она взглянула на меня. Ну теперь-то, когда меня опознали, она же должна была проявить ко мне хоть толику уважения! Ничуть не бывало. — Заин, проводи мистера Одрана в палату номер один, — велела она охраннику.

Заин кивнул.

— Сюда, сэр! — указал он.

Я последовал за охранником по паркету коридора, свернул направо за угол и остановился у дверей квартиры номер один.