Пол Филиппо - Стимпанк
Внимание сумасшедшего наконец-то было привлечено. Он повернулся и из-под скалистых бровей устремил вверх на Эмили взгляд глубоких серых глаз. Снял шляпу, отвесил поклон и разразился странно метрической речью:
– Двадцать восемь парней купаются возле берега, двадцать восемь парней и все такие зовущие; двадцать восемь лет женской жизни и все такие одинокие. У нее прекрасный дом на берегу, она прячется, красивая, пышно одетая, за ставнями окна. Какой из парней особо ей нравится? Даже самый невзрачный из них прекрасен в ее глазах!
Негодование пришло на смену смущению. Эмили выпрямилась и совладала с голосом:
– Если вы, сэр, предаетесь какой-то странной поэзии, поверьте, она произведет больше впечатления в устах одетого барда! И позвольте вам сказать, что мой возраст ближе к тридцати, чем к двадцати восьми!
И Эмили захлопнула ставни между собой и голым мужчиной.
Дрожа от ярости и бессилия, Эмили бросилась вниз по лестнице, ее волосы все еще сохраняли беспорядок сна.
В кухне она увидела, что ее младшая сестра Лавинья щурится сквозь канифасовую занавеску на моющегося мужлана, который теперь усердно ополаскивался, окатывая себя ведрами дождевой воды из бочки.
– Винни!
Сестра Эмили подпрыгнула.
– Эмили! Так ты его видела?
– Конечно, видела. Как я могла бы пропустить подобное зрелище? Мое зрение слабо, не отрицаю, но не настолько. Могу только надеяться, что мама не стала свидетельницей этого наглого вторжения. Ты знаешь, ее здоровье оставляет желать лучшего, и даже вообразить не могу, как бы это на нее подействовало. Винни, что нам делать? Если бы здесь был папа! Кто-то из нас должен сбегать за шерифом, Винни, и боюсь, Винни, сделать это придется тебе.
Лавинья недоуменно посмотрела на сестру:
– Сбегать за шерифом? Но для чего? Эмили с таким же недоумением ответила:
– Но это же яснее пятен на лепестках тигровых лилий! Чтобы арестовать этого голого бродягу, а то для чего же!
– А-а. Так ты не знаешь!
– Не знаю чего?
– Этот джентльмен и его спутники – гости нашего брата. Наверное, наш Геркулес забрел сюда из «Лавров», хотя, право, не могу сказать, зачем ему понадобилось устраивать такое представление.
Снаружи под плеск воды зазвучала зычная декламация моющегося:
– Я праздную себя, себя пою! И что я принимаю, примешь ты. Ведь каждый мне принадлежащий атом, он и тебе принадлежит!
Эмили покачала головой.
– Фу, что за виршеплетство! – И вновь обратившись к сестре, она задала еще один вопрос: – Даже признав за ним статус гостя Остина, почему мы должны делать для него исключение, когда дело касается основы основ вежливости?
Глаза Лавиньи открылись еще шире:
– Ты правда не поняла, кто он?
– А каким образом? Никаких блях и эмблем на нем нет, как и carte de visite [118].
– Ах, Эмили, будь же серьезной! Даже такая домашняя мышка вроде тебя не могла не слышать про скандального Уолта Уитмена и его «Листья травы». Ведь первое издание было настолько шокирующим, что мистер Уиттиер [119] вынужден был сжечь книгу! И по слухам, бостонская фирма «Тейер и Элдридж» готовит к выпуску новое издание в этом году! Вот одна причина, по которой этот «Сын Маннахаты» [120], как он себя именует, посетил нашу Новую Англию.
Но есть и другая, более тайная причина – во всяком случае, так намекает Остин.
У Эмили подогнулись колени, и она рухнула в деревянное кресло со спинкой из перекладинок, не слыша дальнейших объяснений Винни. Она была способна только на одну мысль:
Наконец ОН пришел.
2
«Смерть – гибкий поклонник»
В корзинку с колесиками Эмили укладывала своих милых мертвых деток, рядок за рядком.
Наперстянки, царские кудри, анютины глазки, водосборы, ранние розы. Все ее любимицы падали жертвами ее беспощадных ножниц, плача нектарными слезами.
Я не решилась бы обезглавить вас, мои милые, сомневайся я в вашем непременном Воскрешении. Но, как детки резвятся, пробуждаясь и радуясь Утру, так из сотни колыбелек выглянут мои цветы и затанцуют снова.
Когда ее корзинка наполнилась настолько, что лежащее на дне было надежно укрыто, Эмили нервно повернулась к дому своего брата.
«Лавры» были построены четыре года назад, щедрый подарок к свадьбе, сделанный отцом Эмили своему единственному сыну (с целью, часто думала Эмили, поразить городок Амхерст статусом Эдварда Дикинсона, а не просто обеспечить новобрачных собственным кровом). Внушительный белый дом в итальянском стиле с квадратной угловой башенкой находился от нее в каких-нибудь ста ярдах, отгороженный от фамильного дикинсоновского «Имения» рощицей из берез, дубов и сосен и связанный с ним утоптанной дорожкой, «широкой как раз настолько, чтобы двое любящих могли идти рядом», – как описала ее Эмили своей хорошей подруге Сью Гилберт, когда указанная подруга обрела священный статус миссис Остин Дикинсон.
Однако в этот момент – как во многих, неисчислимо многих других, – если исходить из способности Эмили дойти до этого дома, он с тем же успехом мог находиться по ту сторону земного шара среди безлюдных просторов, изображенных на гравюре «Арктическая ночь» в гостиной «Имения».
Она не знала, какой изъян или недуг неумолимо удерживал ее в пределах «Имения», порой даже не позволяя ей покинуть четыре стены ее кельи, ее спальни. Лик этого жестокого Владыки всегда таился в непроницаемой тени, как ни напрягала она взгляд, лишь бы его увидеть; но вот Его Рука неизменно оставалась более чем реальной, сжимая ее сердце страхом и отвращением к себе, стоило ей попытаться пойти наперекор этим пульсирующим настояниям.
Так было не всегда. Ведь всего лишь пять лет назад она даже съездила в Вашингтон и Филадельфию, упиваясь свободой путешествия. (Особенно стимулирующими были встреча со старинным другом их семьи преподобным Чарльзом Уэствортом и их беседы о литературе и искусстве, которые теперь продолжались по переписке.)
Но по мере того как Эмили становилась старше, ее отец, подчинявший себе в доме все и вся, становился менее уступчивым, более требовательным и суровым. (Приступ религиозности десятилетней давности, когда он принудил всех, кроме Эмили, присоединиться к Первой Церкви Слова Христова, усилил и без того присущий ему некоторый кальвинизм.) Власть Сквайра над тихой, незаметной хронически больной женой и двумя дочерьми была поистине драконовской и тяготела над всеми поступками Эмили.
Тем не менее Эмили знала, что не может возлагать вину за свое затворничество только на отца. В конце-то концов, Винни не испытывала никакого страха перед обществом чужих людей, хотя тоже изнывала под игом Сквайра. Нет, в личности самой Эмили был какой-то врожденный дефект, из-за которого возможность оказаться среди посторонних, соприкоснуться с их неприкрытыми лицами и потребностями изначально представлялась немыслимой, как бы отчаянно и парадоксально сама она ни испытывала потребности в человеческом общении…
И вот теперь она была под открытым небом на исходе дня, начавшегося так странно. (Вызывающе волосатый мистер Уитмен оделся и удалился до того, как Эмили сумела придумать, как обратиться к нему после своей уничижительной критики его красноречивой тирады. Теперь она вознесла краткую молитву, чтобы ее опрометчивая отповедь не сделала их дальнейшее общение невозможным…)
Собравшись с силами, чтобы пройти остающиеся жалкие сто ярдов и войти в дом, полный незнакомых людей, лелея смелый план представить избранному среди них тайну, скрытую под ее цветами, Эмили напомнила себе: Если Нервы твои тебя предают, перешагни через Нервы.
Порываясь вперед, силой воли пробуждая уверенность в себе, она пошатывалась на цыпочках в устремлении к «Лаврам». По ее членам растекалось ощущение словно от горячей ванны. Ее внутренности расплавились. Именно так было три года назад, в том декабре, когда Мудрец Конкорда мистер Эмерсон посетил «Лавры», и она жаждала подойти к нему, к воплощению благородства из страны снов, а вместо этого, сокрушенная особой скошенностью зимнего света, заколебалась и попятилась.
Эмили чувствовала, что замирает на краю высочайшего обрыва, утратив волю, не делая ни шага назад к безопасности, ни шага вперед к опасности без Толчка, имеющего причину.
И тут Толчок возник.
Из первичной зелени, окаймлявшей соединительную дорожку, высунулась большая лысая голова неведомой птицы.
На высоте полных шести футов над землей на конце длинной гибкой шеи умная птичья голова исследовала Эмили с забавным пучеглазым любопытством на протяжении вневременного срока. Затем, издав негромкий странный зов, птица втянула голову назад в кусты, и послышался звук ее шагов, удалявшихся назад к «Лаврам».
Сегодня победоноснейшая Птица,каких я только зналаиль встречала, отправилась на розыски…
Эмили поспешила следом за видением.
