Брюс Стерлинг - Зеркальные очки
— Отъебись, Марч, — проворчал Рикенхарп.
— Чё? Я же ничего не сказал.
— Тебе и не нужно. Я твои мысли нюхом чую. В рот себе их засунь, педрило! — Рикенхарп встал и оглядел остальных. — Я знаю, что у вас на уме. И прошу у вас только одного — хорошо порубиться напоследок. Потом делайте что хотите.
Напряжение вспомнило о своих крыльях и покинуло собрание.
Рикенхарп почувствовал, что другая птица влетела в комнату — громовержец.[62] Помесь наивной картинки из вигвама и хромированного «форда». Она распростерла крылья, и перья заблистали отполированными бамперами. Фары на ее груди загорелись, когда группа собрала инструменты и вышла на сцену.
Рикенхарп таскал свой «стратокастер» в перевязанном изолентой и обклеенном отваливающимися стикерами черном футляре. Но сам «страт» был безукоризненно чист, прозрачен, а обводами напоминал гоночный автомобиль.
Они двинулись коридором из белого пластикового кирпича к сцене. После первого же поворота коридор сужался до такой степени, что им пришлось идти боком, придерживая инструменты впереди себя. Объем в Свободной зоне был на вес золота.
Рабочий сцены заметил выходящего первым Марча и сделал знак диджею, который остановил запись и старомодно, как его и просили, объявил через громкоговоритель:
— Поприветствуем, друзья… Рикенхарп.
Толпа не отреагировала: несколько свистков и жидкие аплодисменты.
«Хорошо, сучка, сопротивляйся», — подумал Рикенхарп, в то время как группа занимала места на сцене. Он выйдет последним, когда все для него подготовят. Как обычно.
Из-за кулис, сквозь яркий свет прожекторов, Рикенхарп всматривался в змеиную яму аудитории. Теперь минимоно составляли ее только наполовину. Хорошо, это повышало его шансы.
Группа заняла свои места, подключила автоматические тюнеры, вертела ручки настройки.
Рикенхарп был приятно удивлен тем, что сцена освещена приглушенно-красным, как он и заказывал. Может, инженер по свету — один из его поклонников. Может, группа не даст маху на этот раз. Может, все войдет в свою колею. Может, они найдут нужную комбинацию, отопрут замок и выпустят громовержца из клетки.
Он услышал, как зрители шепчутся о Марче. Большинство из них живого барабанщика видели разве что на вечере сальсы. До Рикенхарпа донесся отрывок разговора на технарском жаргоне:
— Чтобуделаттим? — В смысле: «Что он с этим будет делать? Что это он там настраивает?» — о барабанах.
Рикенхарп достал «страт» из футляра, закрепил на ремне, поправил перевязь, включил тюнер. Втыкать провод не было необходимости: как только Рикенхарп выйдет на сцену, приемники усилителей автоматически зарегистрируют его «страт» и станут транслировать сигнал с гитары на штабель «Маршаллов», расположенный за спиной барабанщика. Жаль, конечно, что электронное оборудование стало таким миниатюрным, но крошечные усилители звучали ничуть не тише своих предшественников из двадцатого века. Однако выглядели куда менее внушительно. Зрители перешептывались: «Зачем это?» — и по поводу «Маршаллов». Большинство из них никогда не видели старомодных усилителей.
Марч взглянул на Рикенхарпа, тот кивнул.
Несколько секунд Марч выстукивал четыре четверти в одиночку. Подхватился бас, наложил собственный вариативный слой, а клавишные выстелили дорогу в вечность.
Теперь можно было выходить. Словно до этого момента Рикенхарпа и сцену разделяла пучина, но басист, барабанщик и клавишник совместными усилиями возвели через нее мост. Он прошел через этот мост в теплые воздушные потоки: кожей можно было почувствовать жар софитов, как будто выходишь из кондиционированной комнаты прямиком в тропики. Музыка звучала изощренным страданием в тропических джунглях. Рикенхарпа поймало ослепительно-белое световое пятно, сфокусировалось на его гитаре, в точности следуя инструкциям.
«Супер! Инженер по свету — мой человек», — подумал Рикенхарп.
Ему показалось, что он понимает желания гитары. Ей нестерпимо хотелось ласки.
Сам того не осознавая, Рикенхарп двигался под музыку. Не резко. Без навязчивого «ты только посмотри на меня», как у некоторых исполнителей, которые пытаются силой вытянуть из публики восторги, от чего каждое их движение кажется искусственным.
Нет, Рикенхарп был естественен. Музыка струилась сквозь него, не замедлялась на отмелях тревог и порогах собственного эго. Напротив, эго, столь же безукоризненное, как одеяния понтифика, наполняло огнем его олимпийский факел.
Группа прочувствовала это. Рикенхарп сегодня был в отменной форме. Потому, что его наконец освободили. Напряжение ушло, конец: группе огласили смертный приговор. Рикенхарп стал бесстрашен, как настоящий самоубийца, в нем заговорила отвага отчаяния.
Группа прочувствовала и двинулась вслед. На куплете пошла химическая реакция: Хосе взял сложный рифф внизу, почти у хромированного порожка, а Понс выдал в духовом режиме синтезатора исключительно богатую тему. Вся группа ощутила эту химию, словно удар током, прекрасная дрожь от слияния индивидуальностей в общее эго. Оргазм почище сексуального.
Зрители слышали все это, но пока сопротивлялись. Не хотели, чтобы им понравилось. Зал был переполнен — из-за репутации клуба, не из-за Рикенхарпа; толпа упакованных вплотную тел формировала единый чувственный экзоскелет, а значит, как он прекрасно понимал, была уязвима. Он знал, куда надавить.
Чувствуя, что начинает получаться, Рикенхарп стал уверенным, но не надменным. Он был слишком надменен по своей сути, чтобы выказать надменность.
Публика смотрела на Рикенхарпа, как смотрят на наглого соперника перед рукопашной. Смотрят и пытаются понять, почему тот выглядит так дерзко, что у него на уме.
Рикенхарп отлично умел выбрать нужный момент. И знал, что существуют чувства, которые даже самым равнодушным не удастся контролировать, когда те вырвутся наружу. Знал, как сделать, чтобы они вырвались.
Рикенхарп ударил по струнам. Звук мерцал в зале, а он смотрел на публику. Устанавливал зрительный контакт.
Ему нравилось, когда дерзко смотрели в ответ, это делало предстоящую победу более сладкой.
Потому, что он был уверен. За последнюю пару недель группа отыграла пять концертов, все пять — в напряженной атмосфере, когда единение получалось лишь урывками. Так в эксперименте: когда электроды смещены, дуга между ними не проскакивает.
Как будто вожделение, сексуальный драйв поднялись до уровня личного отторжения, перехлестнули через него, хлынули, сотрясли группу, а Рикенхарп, оглушительно скользя от аккорда к аккорду, запел…
Публика смотрела на него все еще враждебно, но Рикенхарпу нравилось, когда девчонки играли с ним в «попробуй изнасилуй меня». Трахни их в уши, чувак!
Группа, как инжектор, впрыскивала топливо в зал внутреннего сгорания; Рикенхарп запалил искру, зрители взорвались, вытолкнули поршень — и… понеслась. Рикенхарп за рулем. Он вел их вдаль, каждая песня была горизонтом, к которому они неслись. Он рвал струны и пел:
Ты хочешь простого ночного действаДейства без обязательств.Хочешь уютной цепной реакции —Реакции и симпатии.Ты говоришь, что тебя утешит.Утешит, снимет апатиюИ чувство опасности.
Только так будет без сюрпризов,Только так никого не убьет,Никаких моральных проблем,Никакой крови на простынях.
А как по-мне, да как по-мне,ТАК БОЛЬ ВЕЗДЕ!Только с болью жизнь.
Крошка, лизни моейИли лизни его.
БОЛЬ ВЕЗДЕ!Только с болью жизнь.БОЛЬ ВЕЗДЕ…
Из «Интервью с Рикенхарпом: Маленький Мафусаил», напечатанного в «Журнале гитариста»[63] за май 2017 года:
ЖГ: Рик, ты любишь говорить о динамике группы. Я так понимаю, не о динамиках речь?
РИКЕНХАРП: Правильно, чтобы музыканты сами нашли друг друга, так же как находят друг друга влюбленные. В барах или я не знаю где… Участники группы составляют пять химических элементов, вступающих в реакцию. Если реакция подходящая, в нее вступают и зрители, получается… ну… социальная реакция.
ЖГ: Может быть, это твое личное психологическое предпочтение? Я имею в виду, твою потребность в органическом единении группы?
РИКЕНХАРП (после долгой паузы): В некотором смысле. Действительно, я ощущаю потребность в чем-то таком. Мне нужно быть частью целого. Мне нужно… о'кей, да — я нонконформист, и тем не менее на каком-то базовом уровне мне нужно быть частью целого. Наверное, рок-группу можно назвать суррогатной семьей. Ячейка общества развалилась на хрен, так что… группа — моя семья. Я все сделаю, чтобы мы были вместе. Мне нужны эти парни. Если я их потеряю — останусь круглым сиротой, как ребенок, у которого убили мать, отца, братьев и сестер.
