Виталий Вавикин - Электрические сны

И даже святой отец Смейдж имеет свое определенное значение, свой изученный фактор воздействия. И робот упорядочивает уравнение, ведомый желанием еще раз увидеть то, что ему действительно дорого. А после уходит, чтобы вернуться, но уже в другой истории, и повторить то, что однажды дало результат. Формула доказана. Формула работает. Лифт может не падать, чтобы упорядочить идеальное уравнение. И жизнь, как и прежде, не имеет никакого значения. Лишь переменная. Лишь твое детище, рожденное в хаосе, но создавшее порядок. И все это просто цифры, формулы, вычисления. И все это просто жизнь. Так что бросай монету и пытайся угадать, какой стороной она упадет. Вдруг получится…

История четвертая

Идеальное вторжение (Эта странная бесконечная жизнь)

Мы помним лишь прошедшее. Мы никогда не узнаем его, если вдруг встретим. Воспоминания остаются на месте, а время движется вперед, и они расходятся навсегда.

Глава первая

Выходишь из дома и знаешь, что больше никогда не увидишь его снова. В густом, как деготь, черном небе плывет, переливаясь фиолетовыми и бардовыми цветами, инопланетный корабль. Ярко-зеленые лучи пронзают ночь, словно вспышки салюта. Тянутся от корабля к земле и забирают выходящих на улицы людей. Одного за другим. Одного за другим. Успеваешь подумать об Эйлин: «Интересно, они уже забрали ее или нет?» Видишь, как зеленый луч пронзает твоего соседа. Он улыбается. Смотрит на далекий внеземной корабль и улыбается. Луч исчезает, и сосед исчезает вместе с ним. Делаешь шаг вперед. Чувствуешь щебень под ногами. Вдыхаешь ночную прохладу полной грудью. И никакого страха. Никаких сомнений. Инопланетный корабль зависает прямо над твоей головой. Зеленый луч вырывается из его брюха. Пронзает тебя. Тело сковывает немота. Свет меркнет. Сознание тонет в туманном забвении. Глаза закрываются (или же это мир закрывается для твоих глаз?). Ты поднимаешься на борт. Ничего не чувствуешь, но знаешь, что это так. Время растягивается, как резина. Долгое, бесконечное время. И мысли какие-то заторможенные. Слова, воспоминания – все двигается, как в замедленном фильме…

Толчок. Чувствуешь под ногами твердую опору и открываешь глаза.

– Это великолепно! – говорит тебе сосед. Соглашаешься с ним. Смотришь по сторонам. Ничего особенного. Корабль как корабль. Может быть, лет через сто вы бы и сами начали строить такие, осваивая Луну, Марс, Юпитер.

Зеленый луч вспыхивает, перенося на борт еще одного соседа. Он озирается по сторонам, широко открыв глаза. Наверное, ты был таким же минуту назад: счастливым, зачарованным, пораженным…

– Интересно, кто управляет этой штуковиной? – говорит сосед.

– Откуда я знаю, – говоришь ты. Снова вспыхивает зеленый луч.

– Слава богу, успела! – говорит запыхавшаяся женщина.

– Пойдем поищем экипаж, – говорит сосед. Еще один луч вспыхивает где-то рядом. Проталкиваешься сквозь толпы знакомых лиц. Видишь дверь и надпись желтыми буквами на электронном табло над ней: «Не открывать, пока не окончена посадка».

– Подожди, – говоришь соседу.

– Да чего ждать-то?! – разводит он руками. Показываешь ему на табло над дверью. – И что?! – спрашивает сосед.

– Может, это не просто так, – говоришь ты.

– Да брось ты.

– Стой! – ты хватаешь его за руку. – А что если как только мы откроем эту дверь, то кто-то из тех, кто еще не перебрался на борт, погибнет? – сосед пожимает плечами. – Или же погибнем мы все, – говоришь ты. Сосед хмурится. Смотрит недовольно на электронное табло и тяжело вздыхает.

– Ну ладно. Давай подождем.

Луч все еще мелькает, перенося на борт жителей твоей улицы. Десять, двадцать, тридцать раз… Сосед потирает руки и готовится открыть дверь. Корабль вздрагивает. Электронное табло над дверью меняет надпись. Теперь желтые буквы говорят: «Во время полета не открывать». Собравшиеся люди тихо перешептываются.

– Интересно, куда мы летим? – говорит сосед. Гул заглушает его голос. Уши закладывает. «Все будет хорошо, – думаешь ты, смотришь на собравшихся людей и понимаешь, что они думают о том же». – Все будет хорошо! – кричит тебе сосед, показывая поднятый большой палец. Ты киваешь ему. Он улыбается. Широкая, счастливая улыбка от уха до уха на толстом лице.

Но гул усиливается. Проникает в мозг, и кажется, что еще мгновение – и из ушей потечет кровь. Еще мгновение… Еще… Тишина. Даже как-то не по себе. Но это всего лишь оглохшие уши. Звуки медленно возвращаются. «Выход», – загораются желтые буквы на электронном табло над дверью.

– Так! Теперь бы понять, куда нажать! – говорит сосед. Подходит к двери, ищет ручку или электронный замок. Но ничего нет. Дверь открывается сама. Сосед оборачивается к тебе и пожимает плечами. – Ну что, пойдем посмотрим? – говорит он.

– Пойдем, – отвечаешь ты, и вы выходите.

Вспышки. Они повсюду. Гигантский корабль, куда вы прилетели, распускается, словно цветок, жизнь которого наблюдаешь изнутри.

– Он что, живой? – спрашивает сосед.

– Не будь дураком, Блейз, – говоришь ему ты.

Кто-то кричит, что это чудо. Кто-то читает благодарственные молитвы своим богам. Гигантский корабль принимает все новые и новые корабли-шлюпки, откуда выходят жители твоего города и окрестностей. Джили, Рендер, Сэнди, Мартон, Бестер, Карвин, Дейдра, Фиона – все, кого ты знал и с кем встречался почти каждый день, здесь. Снова вспоминаешь Эйлин, бродишь среди восторженных многотысячных толп и пытаешься найти ту, с кем готов был прожить одну из своих генетических жизней.

«Знаешь, Хасан, – сказал тебе как-то Блейз, – ты самый странный сосед из всех, кого я знаю». «Судьбу не выбираешь», – сказал ты или же одна из твоих генетических личностей. Иногда они обозначали свое присутствие настолько внезапно, что ты какое-то время не мог сообразить, чья память сейчас говорит твоими устами: твоя или же твоих прошлых жизней. Жизней, никогда не принадлежавших тебе, но всегда остававшихся твоей неизменной частью. Врачи назвали это «Феномен реинкарнации». Правда, вначале поставили более простой диагноз – шизофрения и раздвоение личности. Но личность у тебя всегда была одна, поэтому раздвоение пришлось исключить, как, впрочем, и шизофрению, но только чуть позже. Один умник из местной больницы три долгих года кормил тебя амиталом и прочими барбитуратами среднего и короткого времени действия, но в итоге решил, что это не помогает. «Ты безнадежно болен», – сказал он и посоветовал смириться. И ты смирился. Но люди, окружавшие тебя, не смогли. Их пугали твои внезапные воспоминания, настораживали, и они заставляли тебя продолжать лечение, не оставлять попытки исправить это. Но исправлять было нечего.

«Это всего лишь твоя генетическая память», – сказал седой профессор, закончив проводить тесты и анализы, которым, казалось, не будет конца. Он сказал, что это как наследуемые черты лица, только в твоем случае это еще и память. «Никто ведь не считает особенным тех, кто наследует длинный нос или большие уши?! – смеялся профессор. – Вот и ты нечто подобное». Ты поблагодарил его за проделанную работу и вернулся в свой город, а через год он выслал тебе свою книгу с автографом и благодарностью. Оказывается, ему присудили несколько наград в научной литературе за работу, где он попытался раскрыть твой феномен. Какое-то время пресса проявляла к тебе интерес. Спрашивали о твоих прошлых жизнях и жалели, что твои предки были не столь значительными историческими личностями, чтобы ты мог раскрыть затянутые паутиной времени исторические тайны. Но в итоге закончилось и это. Пресса назвала тебя шарлатаном, а критики буквально порвали на части старого профессора, сведя его в могилу.

С тех пор ты больше не лечился. Может быть, твои праправнуки и смогут избавиться от этого, но сейчас лечения не было. «А может, настанет день, и все мы станем такими, как ты, – сказал однажды Блейз. – Что если это не дефект, а всего лишь новый виток в эволюции?!» Ты посмотрел на него и подумал, откуда простой механик знает все это. «Откуда? – Блейз деловито ухмыльнулся и рассказал о студентке с факультета философии, с которой он спит. – Она хочет написать о тебе диссертацию», – сказал Блейз. Ты вспомнил старого профессора и сказал: «Не надо». «Да не волнуйся ты! – Блейз дружелюбно хлопнул тебя по плечу. – Она не хочет доказывать, что ты особенный. Она хочет доказать, что ты шизофреник». Он подмигнул и сказал, что она просила его договориться с тобой о встрече. Ты сказал «нет», а Блейз сказал, что в этом возрасте они такие знойные, что за проведенную с ними ночь можно позволить назвать себя шизофреником. Эйлин обиделась и ушла. «Иногда я тебя ненавижу», – сказал ты Блейзу. Он ушел поздним вечером, но Эйлин так и не вернулась. Ты позвонил ей на мобильный, послушал гудки и лег спать.

Ночью тебе снился топот копыт и звон сабель. Твои предки убивали людей. Рубили головы и конечности. Но знаешь, когда ты видишь все это на самом деле, чувствуешь это, проживаешь это, убийство не кажется таким уж аморальным поступком. По крайней мере, лучше убивать, чем переносить мучения и пытки. Как в той жизни, когда ты был арабским поэтом. Он любил женщин и опиум, но умер на столе для пыток. Попробуй переживи это, а потом осуди убийство. Нет. Ничего не выйдет. Это просто жизнь. Просто нравы. И детей твоих ждет то же самое. «А если у нас родится девочка?» – спросила тебя как-то Эйлин. «Не родится», – сказал ты, и генетическая память показала тебе десятки подобных историй. Женщины были красивыми и не очень, вы то лежали на персидских коврах, наслаждаясь яствами, то голодали в чердачных помещениях, стоимость проживания в которых была непосильной для тебя. Картины менялись, но суть оставалась одна. «И каково это? – спросила Эйлин. – Знать сотни женщин, помнить тысячи поцелуев». «На Востоке всегда придерживались строгих нравов, – сказал ты. – К тому же я никогда не был достаточно богат, чтобы купить себе невесту». «Ты врешь», – сказала Эйлин и поцеловала тебя в губы. У нее был маленький рот и острый язык. Темные глаза и длинные черные волосы. О вкусах, как говорится, не спорят, особенно если твоя генетическая память показывает сотни восточных красавиц, пленивших твое сердце. Иногда, занимаясь любовью с Эйлин, ты вспоминал тех бедняков, которые так и умерли, не познав женщины. Интересно, могут ли они видеть твою жизнь так же, как ты видишь их жизни? Испытывать то же, что испытываешь ты? Наверное, нет, ведь они – всего лишь твоя память. Как стихи на арабском, которые ты иногда читал Эйлин. Стихи из прошлого, рожденные в настоящем твоими губами. «Мои губы тоже кое на что способны», – сказала тебе как-то Эйлин, а ты сказал, что когда-то давно ее бы забросали за это камнями. «А сейчас забросают камнями, если я этого не сделаю», – улыбнулась Эйлин. «Всего лишь засмеют», – сказал ты, а поэт плакал, держа на руках мертвую девушку, растерзанную разгневанной толпой. И пальцы его путались в окровавленных волосах. И чей-то камень обезобразил ее красивый рот, превратив в кровавое месиво. И ничего не вернуть назад. «Всего лишь нравы», – сказал ты Эйлин, но так и не смог видеть ее рот пригодным для чего-то большего, нежели поцелуи, и неважно, насколько страстными были ночи. Поэт рыдал, и запекшаяся кровь в густых черных волосах его возлюбленной проводила незримую грань, перешагнуть которую невозможно. «А если Рендер расскажет тебе кое-что… – Эйлин поднялась на локтях, заглядывая тебе в глаза. – Мы ведь жили с ним больше года, и сам понимаешь… его нравы были немного другими». «У меня нет проблем с моими воспоминаниями, – сказал ты. – Они принадлежат мне, а не я им». «Значит, ты не отрубишь ему голову или что там отрубали в те времена?» Ты обнял ее и поцеловал в шею. Арабское солнце было красным, и черный жеребец нес тебя на восток. И женщина, красивая, как звезды на ночном небе, обнимала тебя, прижимаясь к твоей спине. «Однажды я украл свою возлюбленную», – сказал ты Эйлин. «А она хотела этого?» – спросила Эйлин. «Не знаю, – признался ты. – Она была женщиной и покорно принимала свою судьбу». «Это нечестно», – сказала Эйлин. «Она была не похожа на тебя», – соврал ты. «Значит, меня бы ты воровать не стал?» «Еще как стал бы!»