Минус двенадцать - Элизабет Дарк
Приходил в себя я, наверно, вечность. Открывал глаза, видел светлые стены и будто бы светящийся потолок, но вскоре вновь засыпал. В очередной раз открыв глаза, я увидел людей, которые о чем-то разговаривали рядом с моей кроватью: один спиной ко мне в светло-голубой униформе, а второй — вроде как женщина, лицом ко мне, в обычной одежде. Слов разобрать я не мог, ведь они расползались эхом по комнате, хотя это, наверно, было больше из-за того, что у меня в голове гудело. Я будто находился под водой и не мог понять, что говорят на поверхности. Однако зрение довольно быстро приходило в норму, и я смог разглядеть женщину. Такая помятая, бледная, с мешками под глазами и красным носом из-за слёз, которые она постоянно вытирала краем рукава растянутой оранжевой вязаной кофты. Интересно, кто она и что с ней произошло?
Правда, была вещь, которая меня сильно удивила. Кошачьи серые уши у нее на голове! Да, вот прямо как в каком-нибудь третьесортном аниме. Они явно не были муляжом, ведь они двигались: то поднимались, то снова прижимались к голове, когда женщина вновь начинала вытирать слёзы. И я не мог отвести от этих ушей взгляда, просто глазам своим не верил. Что за мутант такой? Может, я ещё сплю и всё это — неадекватный сон, пока мне в реальности делают какую-нибудь операцию под наркозом? Другого объяснения всем произошедшим после падения с байка странностям я придумать не мог.
Слух тоже постепенно приходил в норму, будто я наконец выплыл из глубины, а женщина тем временем заметила, что я лежу с открытыми глазами, и вдруг бросилась меня обнимать. Я же ещё больше оцепенел, но не от внезапных объятий, а от того, что второй человек, если его можно было так назвать, обернулся ко мне. У него была кожа, как у какой-нибудь рептилии: чешуйчатая, зеленовато-жёлтых оттенков. Но по строению тела он был абсолютно… человечным. Нет, такое не может быть реальностью.
— Мэл, зачем ты это сделал? Глупый, — тихо скулила женщина-кошка, сев рядом и уткнувшись носом в моё плечо. Она поглаживала меня по волосам, а я даже не знал, что ответить. Да и стоило ли? Все ощущения казались вполне реальными, запахи лекарств, витающих в этой светлой комнате, тоже. Но разве бывают у людей кошачьи уши?
Я медленно, с немалым усилием поднял руку, которая ощутимо болела на запястье, и молча потрогал пальцами ушко женщины, стараясь сделать это как можно аккуратнее. Оно было мягким, нежным, тонким и тёплым. Разве такое может дать простой сон? Если только наркота какая, но подобную дрянь я никогда не принимал. Потому я всё никак не мог понять, что происходит.
— Мэм, простите, вы ошиблись, — смог произнести я хрипящим голосом, который снова показался не моим. — Я не ваш «Мэл». И мы с вами не знакомы.
Женщина отстранилась, подняв на меня такой болезненный взгляд, что сквозь землю захотелось провалиться.
— Ты только пришёл в себя, но продолжаешь издеваться надо мной? — спросила она, нахмурившись, после чего шмыгнула красным носом. — Имей совесть, я же волновалась. Думала, удар хватит, когда мне позвонили и сказали, что ты с собой сделал.
Я только приоткрыл рот, пытаясь объясниться, но не нашёлся, что ответить. Она выглядела такой подавленной и измученной, что я побоялся снова нечаянно задеть её своими словами. Хотя вообще не представлял, кто она. Почему-то подумалось, что будь она отдохнувшей и ухоженной, то была бы действительно привлекательной: прямые русые волосы до плеч, нереально яркие голубые глаза, обрамленные густыми тёмными ресницами, чёткие формы лица, в меру пухлые губы, худенькая и низкая. Однако весь её вид создавал впечатление задолбанной жизнью женщины лет сорока.
— Мисс Ирбис, послушайте, — спокойно произнес ящероподобный, и я снова начал его разглядывать. До чего же странный видок у него! — Ваш сын, возможно, совсем не издевается над вами. Его мозг мог заблокировать многие воспоминания из-за пережитого стресса. Обычно в таких случаях все воспоминания возвращаются немного позже. Позвольте мне его осмотреть.
Сын? Сын? В каком смысле «сын»? Я хорошо помнил своих родителей, и они даже отдалённо не были похожи на эту ушастую мадам. Я всё больше не понимал, что происходит. Может, у меня крыша поехала?
Тем временем ящероподобный присел на край моей кровати вместо женщины-кошки и попросил постараться не моргать. Он проверил реакцию моих зрачков на свет, а после померил пульс и температуру какими-то необычными приспособлением, просто обмотав мою руку какой-то эластичной повязкой, на которой, как на экране, появились показатели — впервые такое видел, но удивляться уже надоело — и только тогда наконец произнёс:
— Думаю, вы быстро поправитесь, Мэлори. Не волнуйтесь. И, так как вам уже четырнадцать, я должен спросить у вас, а не у вашей матери…
Мэлори? Четырнадцать? Кто-нибудь объяснит мне, что за хренотень творится?
— Подождите, — перебил я, подняв забинтованную руку в жесте «стоп». — Как вы меня назвали? Это разве не женское имя? Вы точно меня ни с кем не перепутали? Каким таким образом мне может быть четырнадцать? Посмотрите на меня!
Я всё больше погружался в пучину непонимания и постоянно приходил к выводу, что я сплю или брежу. Тут же в голову пришла и ещё более «гениальная» идея: а может… вдруг… я попал куда-то в другое место, в другой мир, как в фантастических фильмах? Нет. Как такое могло бы произойти? Тут же и всплыло воспоминание о некоем хрусте и боли в пояснице при падении с байка. Неужели я сломал позвоночник и… Не мог я умереть из-за мелкого косяка при приземлении! Не мог! Кто угодно, но только не я!
Однако от понимания, что вполне мог, сколько бы ни убеждал себя в обратном, всё внутри похолодело. Не хотелось верить в подобное. Но и не верить в то, что окружающее нереально, слишком детализированно и похоже на сон, не получалось. Вот он я, здесь и сейчас. Дышу, вижу, осязаю, слышу и чувствую невероятную бурю в душе. Грудную клетку будто раздирало изнутри от сожаления и обиды. Я погиб? Погиб после трюка. Но я же всё сделал правильно, удачно прыгнул, приземлился и лишь в конце… Как же так получилось?!
Кажется, на глазах навернулись слёзы, а я сидел ни живой ни мёртвый и не знал, что думать и во что верить.
— Тебя зовут Мэлори Ирбис, тебе четырнадцать лет, — терпеливо ответил ящероподобный доктор, выдержав паузу. — А
