Сергей Лукьяненко - Прозрачные витражи
Перед ним сидит на земле крошечная рыжая лисичка — фенек.
Можно подумать, что они медитируют, глядя друг на друга. Но в отличие от человека лисичка нас видит. И когда мы подходим совсем близко — разворачивается и обращается в бегство.
Человек горестно вскрикивает и лишь потом оборачивается.
Лицо у него тоже самое обычное. С таким лицом трудно назначать девушкам свидания — не узнают, не выделят из толпы.
— Заключённый Геннадий Казаков, осуждён районным судом города… — вскакивая и закладывая руки за голову, начинает он вытверженную назубок формулу.
А статья у него плохая. Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах.
— Я особый инспектор Управления по Надзору за исправительными заведениями, — говорю я. — Есть ли у вас жалобы на условия содержания?
— Жалоб нет, — быстро отвечает осуждённый.
Во взгляде его не страх и даже не злость к тюремщикам. Раздражение! Самое настоящее раздражение человека, оторванного от очень важного дела ради какой-то ерунды. Больше ничего во взгляде нет.
— Пойдёмте, — говорю я Томилину.
И мы оставляем Казакова в его «внутренней Монголии». Подполковник начинает говорить, едва мы выходим в обычную камеру.
— Это один из простейших, но на мой взгляд — изящный вариант зоны катарсиса. У заключённого есть выход в пустыню. Пустыня безгранична, но замкнута — попытавшись уйти, он вернётся к прежнему месту. В пустыне обитает одна-единственная лисичка. Терпением и мягкостью заключённый может её приручить. За последний год наш подопечный добился определённых успехов.
— Очень трогательно, — морщусь я. Постукиваю туфли каблуком о каблук — на пол сыплется мелкий сухой песок. — Хотя заключённый Казаков не очень-то похож на Маленького Принца. А что будет дальше?
— Когда он приручит лисичку, то сможет принести её в камеру. Она станет совсем ручной, будет спать у него в ногах, бегать между камерами с записками… даже немножко понимать его речь. — Томилин чем-то недоволен, но рассказывает всё-таки с увлечением.
— А потом?
— Вы догадливы, Карина. Потом фенек умрёт. Он найдёт её в пустыне, дня через три после того, как лисичка перестанет приходить в камеру. И будет непонятно, то ли она умерла своей смертью, то ли кем-то убита.
Останавливаюсь. То ли от уверенного голоса начальника тюрьмы, то ли под впечатлением только что увиденного, но я представляю всё слишком чётко. Человек, стоящий на коленях перед неподвижным тельцем зверька. Крик, отчаянный и безнадёжный. Пальцы, скребущие сухой такыр. И пустые глаза — в которых больше ничего нет.
Видимо, лицо меня выдаёт.
— Это нарисованная лисичка, — говорит подполковник. — Обычная программа «домашний любимец» с замедленным инстинктом приручения. Её не надо жалеть, — он секунду медлит, потом добавляет: — а человека, зверски убившего свою жену, — тем более. Пережитый шок заставит его осознать, что такое боль утраты.
У меня на языке крутятся очень скептические вопросы. Но разве моё дело их задавать? Поэтому киваю, кручу вокруг сканером, уделяя особое внимание зарешеченному окну. Томилину смешно, но он старается не улыбаться.
Спасибо ему большое.
Мы проходим ещё три камеры. В одной заключённый спит, и я прошу подполковника его не будить. Обитатели двух других странствуют по своим зонам катарсиса. Первая зона — город, где нет никого, вообще никого, но всё время находятся следы недавнего присутствия людей. Я сразу угадываю, что город предназначен для ещё одного убийцы. Вторая зона — что-то подозрительно смахивающее на симулятор автогонок. Здесь раскаивается в своём преступлении шофёр, покалечивший в пьяном состоянии несколько человек. Не знаю, не знаю… мне кажется, что весёлый усатый мужик просто старается сохранить профессиональную форму. Впрочем, ему осталось сидеть всего полгода. Вряд ли он решится бежать, даже если его большегрузный «КамАЗ» проломит нарисованный забор и выкатит на улицы Диптауна.
Но сканером я работаю старательно.
— Дальше — заключённые под стражу за экономические преступления, — говорит подполковник. — Будете знакомиться?
Можно подумать, что убийцы и насильники для меня более интересны.
— Конечно.
— Взлом серверов, кража информации, составляющей коммерческую тайну. В общем — хакер, — представляет подполковник отсутствующего обитателя камеры. — В зону катарсиса пойдём?
— Давайте заглянем, — говорю я, стараясь не выдать волнения.
На экране детектора по-прежнему горит зелёный огонёк — всё чисто. Но этот огонёк не играет никакой роли. Он для тех, кто глянет на экран через моё плечо.
Ничего не значащая буковка F в углу экрана гораздо информативнее. Где-то рядом пробит канал на улицы Диптауна.
Ах какая замечательная идея — наказать хакера заключением в виртуальной тюрьме!
0011
Зона катарсиса хакера — подъезд многоэтажки. Грязноватый, с унылыми резиновыми ковриками у дверей. Почему у ковриков всегда такая тоскливая раскраска? Чтобы не спёрли?
— Труднее всего перевоспитывать человека, совершившего экономические преступления, — сообщает вдруг подполковник. — Понимаете, Карина?
— Нет, не совсем.
— Ну посудите сами. — Он оживляется. — Вот простейший пример. Медицина лечит страшные болезни: оспу, чуму. А с банальным насморком справиться не может. Так и с преступлениями в экономической сфере: воровством данных, незаконным пользованием программами. Поймать правонарушителя, наказать его — мы в силах. Но убедить его, что поступать так нельзя… Во-первых, сроки заключения небольшие. Совершенно нет времени на работу с человеком…
Мне почудилось, или в голосе Томилина сквозит огорчение?
— Во-вторых, очень трудно убедить человека, что его действия аморальны. Даже христианских заповедей не хватает. Сказано «не укради», но разве человек крал? Он всего лишь скопировал информацию. Пострадал ли конкретный человек? По сути — да. Но объясни провинциальному программисту, что Билл Гейтс страдает от незаконного пользования «Виндоус-Хоум», что певице Энии нужны отчисления от продажи дисков!
Я смотрю на Томилина с удивлением. Вот уж не ожидала, что он слушает Энию! Такие, как он, должны слушать музыку раз в год. На концерте в честь Дня милиции.
— Но мы всё-таки не сдаёмся, — со скромной гордостью говорит Томилин.
Мы идём по лестнице, Томилин легонько толкает каждую дверь. Наконец одна поддаётся.
Входим.
Квартира. Как принято говорить — чистенько. Даже слишком уж аккуратно, учитывая доносящиеся детские голоса.
— Это квартира обычного российского программиста, — торжественно говорит Томилин, понижая голос. — Зовут его Алексей, жена — Катерина, дочь — Диана, сын — Артём. Имена, возраст, характер — всё составлено на основе большой репрезентативной выборки. Это абсолютно стандартный программист.
У меня в груди шевелится смешок. Но я молчу, киваю.
— Алексей работает в фирме «Седьмой проект», занимающейся выпуском и локализацией игровых программ, — продолжает подполковник. — Но хакеры взломали сервер и украли новейшую игру, над которой программисты работали пять лет. Игра вышла на пиратских дисках, фирма на грани банкротства.
Вслед за Томилиным иду в гостиную. Мысли по поводу игры, которую делают пять лет, держу при себе.
А вот и наш программист. Он тощ, очкаст и небрит. Сидит на табуретке перед компьютером, на мониторе — строчки машинного кода. Судя по поведению Томилина, нас Алексей не видит. Впрочем, он и без того занят — положив руку на плечо конопатого мальчика, что-то втолковывает ему:
— Я понимаю, сынок. Мы обещали тебе велосипед, но нам с мамой сейчас очень трудно. У нас украли игру, которую мы так долго делали, и зарплату не платят.
— Но у всех ребят есть велосипеды… — горько отвечает ребёнок.
— Ты ведь уже большой и сам должен понимать, — серьёзно отвечает стандартный российский программист. — Давай договоримся, что к Новому году мы подарим тебе коньки?
Главное — не смеяться. Выйду из образа. Да и нехорошо — как-никак у ребёнка горе!
— Хорошо, папа, — соглашается стандартный ребёнок российского программиста. — Давай я помогу тебе отлаживать программу? И ты быстрее сделаешь новую игру.
— Давай, сынок. Если её не украдут, то мы подарим тебе велосипед!
— Примерно такая вот психодрама, — шепчет мне на ухо Томилин. — Шоковая терапия.
Невесть отчего, но я вдруг вспоминаю старый-престарый фильм, ещё коммунистических времён. Там действие происходило в пионерлагере, на сцене дети пели песню «На пыльных тропинках далёких планет…» А директор пионерлагеря, склонившись к важному гостю, шепнул…
— Эту песню Гагарин пел в космосе! — произношу я вслух. Непроизвольно. Само с языка слетело, честное слово!
