Некровиль - Йен Макдональд
– Это больше, чем свободное падение, больше, чем полет, – рассказывал он. – Это серфинг в небе. В воздухе так же много течений и волн, как и в море, и на них можно кататься. Чувствовать, ощущать, следовать им – и они понесут тебя за собой. Если оседлать волну на этой штуке, можно превзойти ускорение свободного падения. Вырваться из плена гравитации. Стать единым целым с небом. Господи, самое сложное – дернуть за шнур, расстегнуть ремни, отпустить доску и отдаться притяжению земли.
– И ты этого искал, Перес?
– Этого, Трини.
Он избавился от пляжного домика и переехал на восток, в пустыню, где земля была такой же чистой, абсолютной и пустой, как большое небо. Я отправилась с ним. Каждый день небесные серферы застегивали свои облегающие летные костюмы, затаскивали доски в грузовой конвертоплан, поднимались на пять тысяч метров, а когда летательный аппарат переходил в режим горизонтального полета, цеплялись ногами за ремни на досках и вываливались наружу.
Я знаю, потому что в первый раз тоже пошла. И это был единственный раз.
Они так быстро падали, как будто исчезли. Вот я вижу ухмыляющееся лицо Переса за пределами люка, его поднятые большие пальцы, «Окей!», волосы развеваются над лицом; одно мгновение – и он уже сверкающее пятнышко света на фоне огромной коричневой геометрии пустыни.
– Это безумие! – крикнула я мертвой женщине-пилоту.
Та согласилась.
Сокрушительное беспокойство тех дней в пляжном домике, когда не было волн, исчезло. Осталась одна истинная вера – ускорение свободного падения. Перес казался довольным, вдумчивым, осознанным. Казалось, он понял: то, что он искал в грандиозных волнах, всегда было внутри него. Я никогда не любила Переса так сильно, как той весной в пустыне.
Весна в пустыне; лето в пустыне: когда иссякает жара, свет ослепляет, взрывается, убивает. Я рылась в ящиках Переса в поисках футболки, которую можно было бы одолжить, как вдруг мои пальцы нащупали пластиковую пробирку с крышечкой. Внутри что-то задребезжало, когда я ее встряхнула. Нежно, аккуратно. Не хотела будить альфа-самца, ворочающегося под пропитанной потом простыней. Перес продолжал храпеть. Я положила пробирку в карман и преподнесла ее ему поверх дыни за завтраком.
– Что это такое? – спросила я, высыпая на стол кучку копошащихся синих пауков. Их тектопластические ножки щелкали и клацали.
– А, эти. Нейронные ускорители. – Это было сказано таким беззаботным тоном, словно я спросила его, что за синие птички свили гнездо на карнизе.
– Для чего они?
– Не догадываешься?
– Значит, тебе снова мало.
– С ними – в самый раз.
– Что они делают?
– Замедляют время. Нельзя постоянно наращивать возбуждение. Даже с усилителями адреналина, которые можно купить в любой официальной аптеке, наступает момент, когда мозг вбрасывает повышенную дозу серотонина и нейтрализует дофамин. Или наступает шок. А эти штуки не усиливают кайф, они его продлевают. Подливают горючего. Скорость передачи по миелиновым оболочкам аксонов увеличивается в десять раз. Понимаешь, что это значит? Если внутреннее время ускоряется, мировое замедляется. Десятиминутный серфинг как будто длится… час, два часа. Трини, ты не поверишь; это падение, но, как во сне, ничто над тобой не властно, ничто не может причинить тебе боль, все просто… парит в пустоте. Однако твой разум работает с нормальной скоростью – такова невероятная особенность этого вещества, – и ты как будто становишься сверхчувствительным к термальным потокам и воздушным течениям, перепадам температур и ветрам; ты можешь делать с доской то, о чем раньше и не мечтал. Поскольку твой разум опережает мир, ты как будто управляешь миром; ты думаешь, и небо реагирует. Ты чувствуешь себя Богом; щелчком пальцев мог бы послать торнадо на край земли, мог бы создавать грозы одним взмахом руки. Невероятно. И адреналиновое пламя становится таким, словно… Это невозможно объяснить, Трини. Только испытать. Как будто занимаешься серфингом на волнах собственной мозговой химии. Единое целое с квантовой Вселенной.
– Ты уже пользовался этим?
– Мы все пользуемся им уже больше месяца, Трини.
– И к чему ты обратишься, когда даже этого станет недостаточно?
Потребовалось меньше месяца, чтобы самого сложного нейронного ускорителя стало недостаточно.
Я поехала в город, чтобы кое-кому позвонить. Перес несколько дней рыскал по дому, смотрел в окна, доставал из ящика свои шелковистые, чувственные костюмы для серфинга, чтобы пощупать и понюхать их, прочитывал в журнале несколько строк, прежде чем выбросить его, переключался с канала на канал ТВ; звуковые панели извергали его любимого Брукнера, пока он жадно ел, двумя руками, прямо из холодильника. Мой звонок требовал гарантий, что никто не подкрадется и не заглянет через плечо.
Когда я увидела, как на экране вспыхнул океан, и появился тропический остров – низкое зеленое пятно на горизонте, – я подумала, что неправильно набрала номер, даром что знала код Сантьяго, как свой собственный день рождения. Вязкая медлительность волн давала ключ к разгадке; а еще тот факт, что реальное небо не бывает таким ярко-синим.
– Не морочь мне голову, Сантьяго.
Остров ухмыльнулся. Остров превратился в голову Сантьяго «Арчимбольдо» Колумбара и поднялся из океана. Затем последовали плечи, туловище, ноги; появился зеленый колосс, волны разбивались о его лодыжки. Он был увешан тем, что выглядело как большая часть Малайского полуострова. Грандиозный венок из перистых облаков украшал его лоб.
– Эй, Тринидад. Как видишь, ты отвлекла меня от работы, но я всегда готов уделить время моему любимому этническому меньшинству.
Его юмор вызвал у меня еще меньше отклика, чем обычно.
– Оставь Переса в покое, Сантьяго.
– С его-то телом? И моим? У нас бы получилась отличная тектоника плит. А ты продолжай дуться, малыш.
– Да оставь ты его в покое, твою мать!
Посетители «Пустынной заправки» («Последний газохол за пятьдесят!») отвлеклись от стеллажей с журналами и витрины со всякой ерундой для перекуса.
– Я знаю об ускорителях, я знаю, как они работают, что они делают, я знаю о них все, и это правильно, я ничего не могу с этим поделать, ты же сам понимал, что они не смогут навсегда удержать Переса в небесах с ангелами. Сейчас он подавлен, а когда он подавлен, он унылейший говнюк, и я знаю, это лишь вопрос времени, пока он свяжется с тобой и скажет: «Сантьяго, сделай мне что-нибудь новенькое, что-нибудь крутое, чтобы вштырило, как адреналиновый усилитель или ускоритель, только мощнее и лучше», и поскольку ты не в силах устоять перед вызовом и просто обязан доказать, какой ты гений, ты это сделаешь. Точнее, не сделаешь, потому что все должно прекратиться. Сантьяго, должен существовать какой-то предел, иначе в поисках чего-то большего он убьет себя!
– Может, самоубийство
