Уильям Гибсон - Нейромант. Сборник
Мгновение казалось, что Клайн бросится на Дейка, прямо через стол. Его остановило подергивание за рукав.
- Бобби Граф,- прерывисто от унижения прошептал Крошка, - увези меня... отсюда...
Зло задыхаясь, Клайн развернул друга и покатил из зала... во тьму...
Дейк откинул голову и засмеялся. Ей-богу, он отлично себя чувствовал! Холодный "Макс" приятно оттягивал карман рубашки. Деньги он сунул в джинсы. Он готов был прыгать от счастья. Радость вырывалась из него, как прекрасный и сильный зверь, которого он видел как-то раз из окна автобуса. Из-за этого на мгновенье показалось, что боль и страдания, через которые он прошел, стоили последней победы.
Но "Джекман" затих. Никто не аплодировал. Никто не окружал, чтобы поздравить его с победой. Дейк умолк и настороженно повел глазами: вокруг были одни враждебные лица. Никто из болельщиков не был на его стороне. Они излучали презрение, даже ненависть. Бесконечно долгий миг воздух дрожал от возможного насилия... затем кто-то отвернулся, откашлялся и сплюнул на пол. Толпа распалась. Переговариваясь, один за другим, они растворились в темноте.
Дейк не шевелился. На ноге стала дергаться мышца - предвестник "ломки". Онемела макушка, во рту появился мерзкий привкус. На секунду Дейк обеими руками вцепился в стол, чтобы не упасть навеки вниз, в живую тень, копошащуюся под ним, когда его насквозь пронзил мертвый взгляд оленя с фотографии под часами.
Немножко адреналина - это его вытащит. Ему нужен праздник. Напиться до бесчувствия и рассказывать друзьям о своей победе, противоречить самому себе, выдумывать подробности, смеяться и хвастать. Такая звездная ночь, как эта, требовала долгой беседы.
Но, стоя среди безмолвия и безбрежной пустоты "Джекмана", Дейк вдруг осознал, что не осталось никого, кому он мог бы все это рассказать.
Совсем никого.
Сожжение Хром
Той ночью, когда мы сожгли Хром, стояла жара. Снаружи, на улицах и площадях, было светло как днем, вьющиеся вокруг неоновых ламп мотыльки бились насмерть об их горячие стекла. А на чердаке у Бобби царил полумрак, светился лишь экран монитора да зеленые и красные индикаторы на панели матричного симулятора. Каждый чип в симуляторе Бобби я чувствую сердцем: с виду это самый обыкновенный «Оно-Сендай VII», а попросту «Киберспейс-семерка», но я столько раз его переделывал, что вам пришлось бы порядочно попотеть, чтобы найти хоть каплю фабричной работы во всей этой груде кремния.
Мы сидели перед панелью симулятора и ждали, наблюдая, как в нижнем левом углу экрана таймер отсчитывает секунды.
— Давай, — выдохнул я, когда подошло время. Но Бобби был уже наготове, он весь подался вперед, чтобы резким движением ладони ввести русскую программу в паз. Он проделал это легко и изящно, с уверенностью мальчишки, загоняющего в игровой автомат монеты, который знает — победа будет за ним и бесплатная игра обеспечена.
В глазах закипела серебряная струя фосфенов и, словно трехмерная шахматная доска, в голове у меня стала разворачиваться матрица бесконечная и абсолютно прозрачная. Когда мы вошли в сеть, русская программа как будто слегка подпрыгнула. Если бы кто-то другой мог сейчас подключиться к этой части матрицы, он увидел бы, как из маленькой желтой пирамиды, представляющей наш компьютер, выкатился пенистый вал, сотканный из дрожащей тени. Программа была оружием-хамелеоном, она подстраивалась под локальные изменения цвета и тем самым прокладывала себе дорогу в любой встречающейся на ее пути среде.
— Поздравляю, — услышал я голос Бобби. — Только что мы стали служебным запросом по линии Ядерной Комиссии Восточного Побережья…
Если образно — мы, как пожарная машина с ревущей вовсю сиреной, неслись по волоконно-оптическим линиям-магистралям, пронизывающим кибернетическое пространство; а по сути — для нас, вошедших в компьютерную матрицу, открывался прямой путь к базе данных Хром. Я еще не мог разглядеть самой этой базы, но уже чувствовал, как замерли в ожидании стены, которые ее окружали. Стены из тени. Стены из льда.
Хром: кукольное лицо ребенка, гладкое, словно отлитое из стали, и глаза, которым место разве что на дне глубоководной Атлантической впадины, — серые холодные глаза, посаженные будто под страшным давлением.
Поговаривали, что всякому, кто перебегал ей дорогу, она в лучших средневековых традициях готовила смертельный отвар — отведавший его умирал не сразу, а лишь годы и годы спустя. Вообще, о Хром много чего болтали, и во всех этих рассказах приятного было мало.
Поэтому я погнал ее из сознания вон и представил перед собой Рикки.
Рикки, склонившуюся в луче дымного солнечного света, искаженного сеткой из стали и стекла, в выгоревшей защитной куртке военного образца, в розовых прозрачных сандалиях. Представил, как она изгибает обнаженную спину, когда роется в своей спортивной сумке из нейлона. Вот она поднимает глаза, и белокурый локон, падая, щекочет ей нос. Улыбаясь, она застегивает на пуговицы старую рубашку Бобби — землистый выцветший хлопок, едва прикрывающий ее грудь.
Она улыбается.
— Сукин сын, — пробормотал Бобби. — Мы только что сообщили Хром, что мы — ревизоры Службы Налоговой Инспекции, и выдали ей три повестки из Верховного Суда… Пускай подотрется, Джек…
«Прощай, Рикки. Быть может, больше мы никогда не увидимся».
И темнота, одна темнота в ледяной крепости Хром.
***
Он был ковбоем, мой Бобби, ковбоем, оседлавшим компьютер. Он не мыслил свою жизнь без игры, той опасной игры со льдом, которым Электронная Защита Против Вторжения укрывает источники информации. Матрица по сути абстрактное представление взаимоотношений различных информационных систем.
Для законного программиста, когда он подключается к сектору своего хозяина, информация корпорации представляется в виде сверкающих геометрических построений, которые его окружают.
Башни ее и поля, разбросанные в бесцветном псевдопространстве симуляционной матрицы — всего лишь электронная видимость, облегчающая процесс управления и обмен огромными объемами данных. Законным программистам дела нет до тех стен из льда, позади которых они работают, стен тьмы, которые скрывают их операции от других — артистов индустриального шпионажа и деловых ребят вроде Бобби Квинна.
Бобби был ковбоем. Он был хакером, вором-взломщиком, потрошившим разветвленную электронную нервную систему человечества. Он присваивал информацию и кредиты в переполненной матрице, монохромном псевдопространстве, где, как редкие звезды во тьме, светились плотные сгустки данных, мерцали галактики корпораций и отсвечивали холодным блеском спирали военных систем.
Бобби был одним из тех потерявшихся во времени лиц, которых всегда застанешь за выпивкой в «Джентльмене-Неудачнике», популярном в городе баре, пристанище для электронных ковбоев, дельцов и прочих ребят, хоть каким-то боком связанных с кибернетикой.
Мы были партнерами.
Бобби Квинн и Автомат-Джек. Бобби — вечно в темных очках, худощавый, бледный красавчик, и Джек — зловещего вида парень, да еще в придачу и с нейроэлектрической рукой. Бобби — обеспечивает программу, Джек — «железо».
Бобби шлепает по консоли пульта, Джек устраивает все эти маленькие штучки, без которых не обскачешь других. Так или почти так услышали бы вы все это от зрителей в «Джентльмене-Неудачнике», если бы вам случилось туда заглянуть в ту пору, когда Бобби и не думал о Хром. Они бы не преминули добавить, что Бобби уже не тот, темпы падают и найдется кое-кто из ребят, за которыми ему не угнаться. Ему было уже двадцать восемь — для электронного ковбоя это почти что старость.
В своем деле мы были мастерами. Но почему-то по-настоящему большая удача — та, которая приходит лишь раз, — обходила нас стороной. Я знал, куда сунуться, чтобы достать нужное оборудование, и Бобби всегда был в ударе. Он мог сидеть, откинувшись, перед пультом — белая бархатная полоска пересекает лоб — и, пробивая себе дорогу сквозь самый крутейший лед, какой только бывает в бизнесе, выстреливать клавишами быстрее, чем мог уследить глаз. Но чтобы такое случилось, должно было произойти нечто, что только одно и могло заставить его выложиться на полную. А такое бывало не часто.
По совести говоря, мы с Бобби — ребята неприхотливые. Уплаченная вовремя рента, чистая рубашка на теле — большего мы от жизни не требовали. А что до высоких материй, то нам до них дела не было.
Лично для Бобби единственной в жизни картой, к которой он относился всерьез, — была очередная любовь. Впрочем, на эту тему мы с ним не разговаривали никогда. И тем летом, когда наши дела, похоже, пошли на спад, он все чаще и чаще стал засиживаться в «Джентльмене-Неудачнике». Он мог часами сидеть за столиком неподалеку от раскрытых дверей и следить за проходящими толпами. И так из вечера в вечер, когда вокруг неоновых ламп кружатся безумные мотыльки, а воздух пропитан запахами духов и жратвы из уличных забегаловок. Его скрытые за очками глаза вглядывались в лица прохожих, и, когда появилась Рикки, он уже нисколько не сомневался, что она и была той единственной верной картой, которую он так ждал.
