Морис Дантек - Фактор «ноль» (сборник)
Мое положение могло облегчить только это сочетание чемодана, стопки бумаги и пишущей машинки. Его компоненты являлись движущими силами, способными связать мое создающееся будущее и разрушенное прошлое.
Сияющий день начинался, солнце поднималось к зениту. Я подумал о том, что моя настоящая жизнь, быть может, расцветает в некое ночное время, когда сознание погружается в сумрак, освобождая место всему тому, что чахнет у меня внутри.
Возможно, мне нужно просто пустить все на самотек. Удовольствоваться, подобно обычному, приехавшему на время туристу, которым я, по сути, и являлся, более или менее нормальным существованием в этом незнакомом городе и позволять ночи овладевать моим телом до рассвета.
И есть ли этому альтернатива?
Разве где-нибудь в этом мире существует аварийный выход?
То, что я написал в течение первой ночи, заняло полдюжины листков.
Это странно и в то же время совершенно логично. Примерно на шести листках я совершенно точно изложил события предыдущего дня, начиная с пробуждения и вплоть до обнаружения чемодана. Я ожидал прочесть нечто удивительное, найти откровение, код, ключ, точку зрения. Быть может, некую фразу, которая осветит целую тайну, ставшую моей жизнью и всем миром вокруг меня.
Но там лишь описывался опыт, описывался тем, над кем он проводится, то есть мной. На страницах описывался только я, другими словами, там ничего не описывалось. И в то же время я понимал, что, как и в зеркале в ванной комнате, в этих страницах, в этом тексте прячется главная часть загадки: моя личность, то, чем я был, то, чем я быть перестал, и то, чем я должен стать снова.
Я быстро сообразил, что изучать текст так, как я изучал дом, будет напрасным трудом. Свет, способный прийти мне на помощь, в прямом, первоначальном, очевидном смысле написанного я не отыщу. В нем нет ничего о моем гражданском положении, о моей профессиональной жизни, о моих социальных или этнических корнях, о возможных воспоминаниях, о каком-нибудь адресе, пусть даже простом почтовом ящике, о знакомых людях, о соседях, о сослуживцах, о друзьях, о семье, о собаке, о машине. Ничего. Ничего о том, кем я был и кем я больше не являюсь.
Значит, смысл заключался в самом акте написания, подсказала неизвестно откуда взявшаяся и окрепшая со всей силой очевидности в моем рассудке интуиция. Не понимая целей и причин эксперимента, я начинал понимать его ход, его методологию, внутреннюю механику. И тут я сталкивался с явлением, которое, казалось, могло как растянуться до всей возможной бесконечности, так и сжаться по одной и той же причине. Я ощущал себя кометной пылью, попавшей во власть фотонного ветра гигантской звезды, превращающейся в черную дыру.
Чем больше я о ней узнавал, тем страшнее становились масштабы моего неведения.
Чем больше я о ней узнавал, тем меньше я чувствовал себя способным действительно что-то узнать.
Я решил одеться и выйти из дому.
Я не дам черной дыре засосать себя.
* * *Это был красивый город. Солнце заливало своими лучами углы каждой улицы, каждое дерево, каждый автомобиль, фасад каждого дома, каждую деталь городского устройства, каждого встретившегося мне человека.
Это был красивый город. Морской курорт. Кажется, в самом начале лета, как раз перед началом великой туристической армады. Июнь, подумал я. Середина июня, точно. Я начинал учиться чертить диаграммы времени. Метеорология позволит мне установить правдоподобную хронологию. Самое начало лета. Мне оставалось найти газету, получить этому подтверждение и точно узнать наконец, какой сейчас идет год.
Газета для такого человека, как я, полна информации. Не крупные заголовки привлекают его и сообщают ему о том, что он хочет узнать.
Самое главное – число.
Затем – язык, на котором написана газета.
Я правильно догадался с самого начала и воспринял это как свою первую победу над экспериментом, над амнезией, над ловушкой отсутствия у меня личности.
«Corriere della Sera»[39].
Италия.
Тринадцатое июня двухтысячного года.
Скорое начало летнего сезона.
Потом, идя к заведению под названием «Tito del Molo», огромной пиццерии, выходящей на длинный портовый мол, я понял, что все эти обладающие математической точностью сведения для меня не представляют ни малейшего интереса.
Я мог бы оказаться в самом центре Казахстана или на южной оконечности Патагонии, причем в самую лютую зиму, году эдак в тысяча девятьсот восемьдесят пятом или даже тысяча девятьсот пятьдесят третьем, это никак не изменило бы моего положения.
Важна оказалась не местность, а карта, которую я должен создать на ее основе.
Важным оказалось даже не то, кем я являлся или уже не являлся, не то, куда я направлялся, словно метеор, запущенный в туннель своего будущего, – нет! Действительно важным, тем, что открывало дверь к разрешению загадки, оказалось понимание того, чем я теперь стал.
И мне необходимо идти до конца эксперимента, если я хочу получить шанс узнать о его предпосылках и целях.
Мне не нужно нигде рыться, мне не нужно ничего искать, не нужно делать открытий, не нужно разгадывать секреты.
Тайна сама придет за мной.
Третий день: пляж
Город назывался Виареджо[40]. Он был одним из тех небольших населенных пунктов, служащих торговыми, финансовыми и индустриальными контрфорсами курортов, рассредоточившихся вдоль тосканского берега. Я нашел план города, полностью ориентированного к морю, к молу, к пляжу.
Широкая и очень длинная passeggiata[41] шла от «Tito del Molo» мимо многочисленных роскошных, таких как «Grand Hotel Royal» или «President», гостиниц с одной стороны и мимо массы разноцветных купален, выстроенных в каких-то мультипликационных традициях, с другой. Они представляли собой разнородное собрание ложного барокко, ложного вавилонского стиля, ложного византийского стиля, ложного колониального стиля, ложного готического стиля, ложного мавританского стиля, ложного классического стиля, ложного ультрамодерна, ложного античного стиля, ложного невесть чего.
Названия воскрешали в памяти пантеон италийских комиксов: «Nettunio», «Oceano», «Margherita», «Paradiso», «L’Altro Mare», «Marco Polo», «Aurora», «Italia», «Milano», «Roma», «Raffaello», «Florida», «Veneto»…
Каждой купальне соответствовал участок пляжа. Вы платите за входной билет и получаете шезлонг, это обязательно. Остальное (содовая вода, капучино, сэндвичи, порция пиццы) зависит от щедрости администрации.
Сначала я прошел по passeggiata до самого конца или почти до самого конца, потом повернул назад, ища идеальное место для купания. Я заметил, что ложный стиль их архитектуры исчерпывался разнообразием их особенностей, и я выбрал «Oceano».
Океан – это практически единственная доступная мне конкретная вещь, это общий термин. Океан подобен мне, ведь я – просто человек.
Человек перед океаном.
Солнце уже сильно нагревало песок, который в начале второй половины дня сделался обжигающим. Через две или три недели к одиннадцати часам утра он будет уже слепящим пространством пылающего кремнезема.
Пляж оставался почти пустынным, не все купальни еще даже открылись. По passeggiata без затруднений двигались машины, слышалось лишь ритмичное накатывание на песок прибоя, обозначавшего ничтожные сдвиги времени и едва ощутимые вариации его интенсивности.
Я посмотрел в сторону мола с редкими силуэтами гуляющих, заметил мачты нескольких прогулочных яхт и высокий серо-голубой титановый корпус старого пассажирского судна, на котором я отчетливо различил плещущийся над носовой частью «удобный флаг» Багам. Чайки крылатыми флотилиями кружились над маленьким портом, полет альбатроса прочерчивал пространство черной стрелой, улетающей в морскую ширь.
Шезлонги с набивной тканью особой для каждой купальни расцветки, выстроившиеся в длинные ряды на гектарах песка, напоминали произведение ландшафтного искусства, где любое появление человека казалось лишним, даже неэстетичным. Я и еще несколько человек, которые потягивали газированные напитки и загорали на солнце, казались недостаточно многочисленными, слишком одинокими, разбросанными, удаленными друг от друга, чтобы производить впечатление чего-то большего, чем искусственное продолжение армии шезлонгов и зонтиков, чем просто неподвижные тени. Я представил себе толпу отпускников, которая будет тесниться здесь примерно через две недели, и подумал, что это сразу создаст другой образчик современного искусства, курортную форму гигантского боди-арта, где люди уже станут такими же правдивыми, совершенными и тождественными друг другу, как шезлонги и зонтики.
Одна-единственная пыльная сверкающая полоса, оставленная летящим на большой высоте самолетом, прочертила небо, по-прежнему такое же яростно монохромное, и создала явление едва заметного движения. Высокая летняя температура создавала вокруг вас некий невидимый шар, сферу, наполненную горячим газом, светом, частицами белого песка, висящими в пресыщенном раскаленными красками воздухе.
