Брюс Стерлинг - Зеркальные очки
— Извините, — произнес Кэмпбелл. — Мне всегда казалось, что женщины-биологи — дурнушки. — Флирт шел легко. Она казалась ему красивой, как то существо на рифе: в той он разглядел некую рассерженную застенчивость и чужую, нечеловеческую чувственность — а в этой женщине они были скрыты глубже.
«Боже мой, — подумал Кэмпбелл, — я действительно делаю это, я пытаюсь соблазнить ее». Взгляд его скользнул по ее груди — он знал, как она выглядит под синей мужской рубашкой, — и при воспоминании об этом словно горячая волна захлестнула низ его живота.
— Пожалуй, лучше мне все-таки выпить, — согласилась она. Кэмпбелл сделал знак официанту.
— Интересно, каково жить здесь постоянно, — сказал он, — видеть все это каждый день?
— Ко всему привыкаешь, — ответила она. — То есть иногда все же замечаешь эту невыносимую красоту, но потом погружаешься в работу, и жизнь продолжается своим чередом. Понимаете?
— Да, — пробормотал Кэмпбелл. — Очень хорошо понимаю.
Она позволила Кэмпбеллу проводить себя домой. Ее одиночество и уязвимость походили на духи с сильным, тяжелым запахом: они одновременно отталкивали его и неудержимо влекли.
Она остановилась у двери своего бунгало, тоже в виде купола, только оно располагалось высоко на холме, в роще пальм и бугенвиллей. Кэмпбелл чувствовал настолько сильное влечение, что буквально дрожал всем телом.
— Спасибо вам, — хрипло произнесла она. — С вами легко разговаривать.
Он мог бы развернуться и уйти, но не смог отказаться от нее. Он обнял ее, ее губы неловко шевельнулись. Затем она открыла рот, и язык ее с готовностью скользнул ему навстречу. Она распахнула дверь, не разрывая объятий, и они, чуть не упав на пол, ввалились в дом.
Он приподнялся на вытянутых руках, глядя, как она двигается под ним. Лунный свет, лившийся сквозь кроны деревьев, казался водянисто-зеленым, и кровать словно медленно захлестывали морские волны. Ее тяжелые груди качнулись, когда она изогнула спину, хрипло бормоча что-то. Крепко зажмурив глаза, она обхватила его ногами и стиснула, словно это был длинный раздвоенный хвост.
Незадолго до рассвета Кэмпбелл снял с себя ее безвольно повисшую правую руку, встал с постели и оделся. Когда он уходил, она еще спала.
Сначала он хотел вернуться в свой домик, но вместо этого решил взобраться на вершину гряды, образовывавшей скалистый хребет острова, и дождаться восхода.
Он даже не принял душ. Запах духов и тела Кимберли еще держался на его руках и внизу живота, словно стигматы секса. За восемнадцать лет брака Кэмпбелл впервые изменил жене: окончательный, необратимый шаг к разрыву.
Он прекрасно знал всю эту риторику. Кризис среднего возраста и прочее. Наверное, он уже как-то видел Кимберли в баре и подсознательно запомнил ее лицо, а затем оно возникло в его фантазии с очевидной фрейдистской подоплекой: вода и перерождение.
В тусклом, неверном свете утра лагуна казалась серой, вдоль берега тянулось темное пятно барьерного рифа, кое-где прерываемое белыми шапками пены, похожими на чешуйки на коже океана. Сухие ветки пальм шуршали на ветру, сбивчиво щебетали просыпавшиеся птицы. Около одного из бунгало мелькнула чья-то тень; человек направился вверх по холму к шоссе, сгибаясь под тяжестью чемодана и дорожной сумки. Наверху лестницы, на асфальтированной стоянке, остановилось подъехавшее такси, и водитель погасил фары.
Если бы Кэмпбелл побежал, то смог бы ее догнать и, возможно, даже остановить, но этот смутный порыв почти сразу же исчез. Он остался сидеть на месте, пока солнце не начало жарить вовсю и глаза его уже были не в силах смотреть на воду и белый песок.
В северной части острова, на стороне, обращенной к материку, распласталась в грязи деревушка Эспехо, население которой полностью состояло на службе у курорта и компании. Ее пересекала грунтовая дорога, в колеях стояла вода с пятнами бензина. Дома из шлакоблоков на бетонных сваях и «форды», ржавеющие во дворах, напомнили Кэмпбеллу американские пригороды пятидесятых, какими они могли бы явиться ему в кошмарах.
Здесь жили местные, работавшие на кухнях компании и подметавшие полы компании, и их дети копошились в переулках, вонявших тухлой рыбой, или валялись в тени, швыряя камнями в хромых собак. Старуха продавала рубахи, похожие на мешки для муки или власяницы святого Франциска, развешанные на веревке, натянутой между сваями ее дома. Под навесом из гофрированного зеленого пластика были навалены кучи бананов; рой мух кружился над кусками говядины. В следующем здании находилась farmacia[54] с выцветшим желтым знаком «кодак», обещавшим «обслуживание в течение 24 часов».
Кэмпбелл моргнул, обогнул дом и зашел с заднего входа; внутри сидел мальчишка десяти или одиннадцати лет и читал La Novela Policiaca.[55] Положив книжку на прилавок, он спросил:
— Что вам угодно, сэр?
— Когда вы сможете это проявить? — спросил Кэмпбелл, показывая ему пленку.
— Mande?[56]
Кэмпбелл ухватился за край прилавка.
— Сегодня будет готово? — медленно произнес он.
— Завтра. В это же время.
Кэмпбелл вытащил из бумажника двадцатку и положил ее на изрезанную столешницу.
— Как насчет сегодня вечером?
— Momentito. — Парень пощелкал клавишами компьютера. Этот сухой звук вызвал у Кэмпбелла отвращение. — Вечером, хорошо? — спросил мальчик. — A las seis. — Он прикоснулся к своим часам и пояснил: — В шесть.
— Идет, — ответил Кэмпбелл.
Купив за пять долларов бутылку «Канадиан Клаб», он вышел на улицу. Он чувствовал себя похожим на лист слабо тонированного стекла, солнце словно светило сквозь него. Разумеется, он поступил по-идиотски, доверив пленку пацану, но он чувствовал, что ему необходима та фотография.
Ему нужно было знать.
Он бросил якорь как можно ближе к тому месту, где они ныряли позавчера вечером. У него было два полных баллона и еще примерно полбутылки виски.
Нырять пьяным и в одиночку — это противоречило всем правилам, которые ему пытались здесь внушить, но мысль о простой смерти от утопления казалась Кэмпбеллу смехотворной, он даже не думал об этом.
Джинсы и фуфайка, в которых он обычно нырял, еще влажные и солоноватые после вчерашней ночи, душили его. Он быстро влез в костюм и перекатился через борт.
Прохладная вода оживила его, омыла. Выпустив воздух из жилета, он направился прямо ко дну. Он отупел от виски и бессонной ночи и несколько минут барахтался в песке, прежде чем обрести равновесие.
На краю обрыва он остановился, затем нырнул и поплыл вправо. Воздух расходовался слишком быстро; чем глубже он погрузится, тем больше кислорода ему понадобится.
Внимание его привлекла ярко-красная банка из-под кока-колы, застрявшая в коралловом кусте. Он смял ее и засунул за пояс, внезапно ощутив гнев на компанию, походя уничтожавшую остров, гнев на себя за то, что позволил им манипулировать собой, гнев на Бет за то, что она ушла от него, и на весь мир, и на человечество. Он с силой заработал ногами, разгоняя косяки мальков ставриды и синих хирургов и не замечая причудливого, сверкающего всеми цветами радуги дна, проплывавшего под ним.
Это усилие немного отрезвило его, и он притормозил, размышляя о том, что надеется здесь найти. «Все бесполезно», — подумал он. Он гоняется за призраком. Однако он не повернул назад.
Он еще плыл, когда наткнулся на сеть.
Она была почти невидима — моноволокна, образующие квадраты размером фут на фут, — но достаточно прочна, чтобы удержать акулу или косяк морских свиней. Он попробовал разрезать ее зазубренной стороной ножа, но безрезультатно.
Кэмпбелл находился у западной части острова, где располагался исследовательский комплекс компании. Сеть, насколько он мог видеть, тянулась вдоль рифа и уходила дальше, в открытое море.
«Значит, она настоящая», — подумал он. Они натянули сеть, чтобы она не уплыла. Но как же она пробралась наружу?
Когда он в последний раз ее видел, она направлялась вниз. Он взглянул на манометр — в баллоне оставалось меньше пятисот фунтов воздуха. Достаточно для того, чтобы опуститься примерно на сто футов и сразу же подняться обратно. Самым разумным решением было вернуться на катер и взять новый баллон.
Но Кэмпбелл двинулся дальше.
Он плыл мимо сети; тонкие нити сверкали в свете фонаря. Они, казалось, росли прямо из кораллов, — как это было сделано, он представить себе не мог. Он постоянно переводил взгляд с глубиномера на сеть. Если опуститься глубже, чем на сто футов, то у него не только израсходуется кислород, но и начнется кессонная болезнь.
На стофутовой отметке он подключился к резервному баллону. Триста фунтов; обратный отсчет пошел. Красные кораллы исчезли, остались только синие и пурпурные. Вода стала заметно темнее, холоднее, с каждым вдохом воздух врывался в его легкие, словно гейзер. Еще десять футов, сказал он себе, и на цифре 125 увидел дыру в сети.
