Уильям Гибсон - Нейромант. Сборник
— Я как-то об этом тогда не думал. Решил — уловка, пиар…
— А он продолжает писать. И стрёмно тут то, что он так и будет писать дальше, пока кто-нибудь не взорвёт, к примеру, мэйнфрейм…
Я вздрагиваю, трясу головой.
— Но это же уже не он? Только программа.
— Интересная мысль. Трудно сказать. Но с Лизой всё разу станет ясно, она не писатель…
Короли жили в её голове уже давно, взаперти, подобно тому, как её тело было заперто в экзоскелете.
Агенты выбили для неё контракт с известной студией и привезли рабочую группу из Токио. Она сказала, что редактором ей нужен я. Я же сказал — нет. Макс затащил меня к себе в кабинет и пригрозил уволить с позором к чертям. Без меня им не было смысла работать в Пилоте. Ванкувер не тянет на пуп Земли, и агенты хотели заманить её в Лос-Анджелес. Максу эта запись сулила большие деньги, а Пилоту возможность крупно засветится. Я не мог объяснить своего отказа. Слишком это шизофренично, слишком это личное: с моим согласием конечная победа досталась бы ей целиком. Так я полагал тогда. Но Макс не шутил, он действительно не дал мне никакого выбора. Мы оба знали, что никакая другая работа сама в мои руки не прыгнет. Мы вышли вместе и сообщили агентам, что всё обсудили: я в команде.
В ответ агентики продемонстрировали чёртову уйму своих зубов.
Лиза же достала полный магиком ингалятор и тут же вкатила огромную дозу. Кажется, агентша приподняла одну из своих прекрасненьких бровок, да и только. После подписания бумажек Лиза могла заниматься практически чем угодно. А Лиза знала, чего хотела.
Мы создавали Королей три недели, то есть — основную запись. Я находил множество причин, чтобы не бывать у Рубина, и даже в какие-то из них верил сам. А Лиза так у него и оставалась, хотя агентов это, в свете увиденного там, не очень то радовало. Они полагали, что в этой берлоге не очень то безопасно. Рубин позже рассказал, что ему пришлось заставить своего агента позвонить им и навести бучу, но после этого они успокоились. До того момента я и не думал даже, что у Рубина тоже есть собственный агент. Просто, зная его, очень легко позабыть, что Рубин Старк на самом деле гораздо известней, чем, полагаю, Лиза могла бы когда-нибудь стать.
Я знал, что мы работаем над чем-то крутым, но никогда ведь не угадаешь — насколько популярной вещь станет в дальнейшем.
Но всё то время, проведённое в Пилоте, я был полностью погружён в работу. Лиза была потрясающа. Казалось, она рождена для этого искусства, несмотря даже на то, что когда она родилась, никакой подобной технологии ещё не было и в помине. И видя воочию что-то подобное, невольно думаешь — сколько же тысяч, может — миллионов, феноменальных художников так и сгинуло безвестно во тьме веков. Тех, что не стали живописцами, поэтами, саксофонистами, но носили всё внутри, эти нейро-колебания, ожидающие лишь необходимую для записи микросхему.
За время совместной работы я узнал о жизни Лизы кое-какие малозначительные факты: что родилась она в Винсдоре; что её отец был американец, служил в Перу, и что домой он вернулся полуслепым психом; что все неполадки её тела — врождённые; и что язвы на её коже от того, что она вынуждена носить экзоскелет не снимая, потому что начинает задыхаться и чахнуть от одной мысли о полной своей, без него, беспомощности; и что она подсела на магик, и ежедневно вдыхает столько, что хватит подсадить целую футбольную команду.
Агентики притащили наёмных медиков, те подложили пористые прокладки под прутья её скелета и наложили микропорные бинты поверх нарывов. Они накачали её витаминами и пробовали посадить на диету, но никто даже не пытался забрать у неё ингалятор.
Он выцепили также парикмахеров и визажистов, костюмеров и имидж-мейкеров, а заодно шустрых пиар-хомячков. И она перенесла всё это с чем-то, очень похожим на улыбку.
Все эти три недели мы почти не общались. Только студийные, сугубо профессиональные разговоры, такой совершенно узкопрофильный слэнг. Образы, ею рождённые, были так сильны и чётки, что как-то объяснять их эффект и смысл, в общем-то, не было. Я записывал то, что из неё шло, и работал над ним, после же — транслировал материал ей. Она говорила «да», либо «нет», но обычно — «да». Агентики взяли это на заметку, одобрили, и, похлопав Макса по спине, пригласили пообедать, ну а моё жалованье, соответственно, выросло.
Я был профессионалом всё-таки. Полезным, всесторонним и вежливым. И я полагал, что теперь уже не сломаюсь, и не вспоминал больше о той ночи, когда разрыдался. И я также понимал, что лучше Королей ничего ещё не делал, а это ценно уже само по себе.
Но одним утром, около шести, после долгого-предолгого сеанса, когда она впервые выдала тот зловещий эпизод с котильоном, который один парнишка позже назовёт Танцем Призраков, она заговорила со мной. Один агентишка крутился здесь же, в студии, сверкал зубами, но к утру смылся, и Пилот окутала мёртвая тишина, только со стороны Максовского кабинета долетал глухой шум кондиционера.
— Кейси, — сказала она охрипшим от магика голосом, — Прости, что так тебе врезала.
Я сначала подумал, что она имеет в виду только что законченную запись. Я поднял взгляд, увидел её, и тут меня прошибло: мы одни, и одни впервые с тех пор, как мы записали то демо для Макса. Я не знал, что сказать. Не мог даже разобрать — что чувствую. Поддерживаемая экзоскелетом, она сечас выглядела гораздо хуже, чем в вечер нашей, у Рубина, встречи. Магик пожирал её, там, под слоем грима, размазанного визажистами. Временами казалось, будто изображение «мёртвой головы» проступает под её не очень-то красивым подростковым лицом. Я же был без понятия о её реальном возрасте. Ни стара, ни молода.
— Эффект наклонной плоскости, — буркнул я, сматывая кабель.
— Это что такое?
— Способ природы донести до тебя, что пора менять образ жизни. Своего рода математический закон, гласящий, что ты можешь получать кайф от стимуляторов только «х» раз, даже если увеличишь дозу. Но тебя никогда уже так не вставит, как в первые несколько заходов. Ну или ты уже не будешь на это вообще способна. Это общая беда всех моделируемых наркотиков — слишком они все хитрые. Та штука, на которой ты сидишь, у одной из её молекул есть хитрый такой хвостик, который не позволяет разложившемуся адреналину перейти в адренохром. Если бы не он, ты бы давно стала шизофреничкой. У тебя нет каких-нибудь проблем с дыханием, ну вроде апноэ? Не задыхаешься во сне?
Но я не был уверен, что действительно чувствую злость, сквозившую в моём голосе.
Она поглядела на меня выцветшими серыми глазами. Модельеры избавились от сэкондхэндной куртки маслянисто-тёмной масти, заменив её чёрной ветровкой, гораздо лучше скрывающей полиуглеродный каркас. Лиза носила её застёгнутой до подбородка, несмотря на то, что в студии бывало довольно жарко. Похоже, вчера парикмахеры придумали что-то новое с её причёской, но получилось не очень: непослушные чёрные волосы торчали неровной вспышкой над вытянутым, треугольным лицом.
— А я не сплю, Кейси.
Только позже, гораздо позже, я осознал, что тогда она извинялась. Больше такого не повторялось, это был единственный раз, когда я слышал от неё что-то, столь для неё не характерное.
***Рубинова диета состоит из сэндвичей, что продаются в автоматах, пакистанской еды «на вынос» и эспрессо. Я ни разу не видел, чтобы он питался чем-то другим. Мы уплетаем самосы, устроившись за единственным, втиснутым между стойкой и дверью в сортир, пластиковым столиком маленькой забегаловки на Четвёртой. Рубин полностью сосредоточился на поедании своей порции самос — шесть с мясом и шесть овощных — и заглатывает их одну за другой, не заботясь даже вытереть подбородок. Привязался он к этому месту: люто ненавидит грека-торговца, неприязнь их сильна и взаимна. Если бы грек вдруг исчез, Рубин, наверное, здесь и не появлялся бы. Грек таращится на крошки, осевшие на подбородке и куртке Рубина. Тот же, в перерывах между самосами, косит взглядом вправо и назад, щуря глаза за грязными линзами очков в стальной оправе.
Самосы — обед. Завтраком был яичный салат на чёрством белом хлебе, запакованный в один из тех треугольников молочно-белого пластика, что покоятся на шести маленьких пластиковых чашках чертовски отвратного эспрессо.
— Ты не мог этого предвидеть, Кейси, — он разглядывает меня откуда-то из недр своих залапанных очков, — Потому что ты не силён в латеральном мышлении. Ты читаешь инструкции. Чего ей, по-твоему, надо было? Секса? Ещё больше успеха? Мировое турне? Она перешагнула через это. Вот, что сделало её такой сильной. Она оставила всё позади. Вот почему Короли Сна так популярны, почему подростки его скупают и почему они им, Королям, верят. Они просто знают… Эти парни на задворках Рынка, греющие зады у огня и радующиеся, если удалось найти где-нибудь ночлег, они ей верят. Да это самый крутой софт за последние восемь лет. Парень из Гренвилльского магазина сказал мне — эти штуки улетают быстрей, чем он что-то ещё успевает продать. Говорит, задолбались уже их заказывать… Она так популярна, потому что была такой же, как они, пацаны эти, даже ещё более «такой же». Она это знала, чувак. Ни мечты, ни надежды. Ты не видишь на этих мальчишках никаких клеток, Кейси, но они в них врастают всё больше и больше, и никуда они отсюда не денутся, не уедут.
