Сергей Матвеев - Битва за Смоленск
— Ему не ответ нужен, — сказала молчавшая до сих пор Чарген. — Ему помощь нужна. И срочно.
— Мне кажется, я знаю, зачем Шкиперу гора оружия нужна была, — тихо сказал я. — И двести с лишним бойцов.
— Зачем? — спросил Семён.
— Это Шкипер должен был сегодня на заставу напасть, — убеждённо сказал я. — А может, и вчера. Для этого его и снаряжали. Гандарийцы, тем временем, уже у Смоленска были бы. А мы им карты спутали. Пришлось срочно планы менять и самим заставой заниматься.
— Похоже на правду, — поддержал меня Добрыня.
— По-моему, всё тут понятно, — сказала Эсмеральда. — Планировалось все давно. Накачали силами Шкипера. Подогнали армию. Вывод простой — завтра пойдут на Смоленск!
— И возьмут его голыми руками! — в сердцах воскликнул я.
— Не возьмут, — твёрдо сказал Рексоман.
— Это почему же? — с сомнением в голосе спросила Эсмеральда.
— В случае нападения на заставу регулярных войск противника, городские ворота в Смоленске сразу закрываются и объявляется осадное положение.
— А в городе ещё и ворота есть? — удивился я.
— И ворота, и стена, и даже ров с водой, — пояснила мне Чарген. — Между прочим, стена каменная.
Я вдруг вспомнил, что оба раза покидал Смоленск в «спящем» состоянии, то есть сам был в реале, пока перса транспортировали на заставу. Как видно, напрасно. Мне очень хотелось бы увидеть всё то, о чём сказала Чарген. Впрочем, похоже, такая возможность мне довольно скоро представится.
— Гандарийцы правильно сделали, что сначала на заставу напали, — неохотно признал Рексоман. — Я бы тоже так поступил на их месте. Понимали, что обнуляя погранцов, они автоматически рассекречивают свои планы. Первым делом обнулённые отправятся к воеводе и доложат о нападении со всеми подробностями. Но оставлять в тылу крупную боеспособную единицу врага — было бы большой ошибкой.
— Ага, — согласился Персиваль. — Мы теперь точно не крупная, и не очень боеспособная единица.
— Ладно, побазарили, и хватит, — сказал сотник. — Помолчи, Персиваль. Сколько у нас людей, Семён?
— Полсотни, может, чуть больше, — доложил Семён. — Меньше половины основного состава. Точнее завтра сосчитаем, темно.
— Обидно! — сказал Икар. — Гандарийцы завтра на Смоленск попрут, а может, и ночью. Вряд ли они стены штурмовать станут — всё же силёнок маловато. А вот колечко вокруг города замкнут железно.
— А у нас будет ровно неделя, чтобы осаду снять. Время терять нельзя, — веско сказал Мамай.
— Значицца, так, — сказал Рексоман, хлопнув ладонями по коленям. — Завтра с утра выдвигаемся к городу. Близко не подходим, надо сначала разведку провести. Если гандарийцы всеми силами вдарили — это порядка тысячи человек.
— Ничего себе! — удивился я. — Так много?
— У них довольно крупное княжество, — сказала Чарген.
— Их может быть и больше, — заметил Мамай. — У Шкипера, вон, тоже раньше двухсот бойцов не было.
— Будем пока исходить из тысячи, — решил Рексоман. — Плюс банда Шкипера.
— А другие княжества не могли с гандарийцами вместе выступить? — спросил я.
— Пока такой сюжет рассматривать не будем, — сотник отвёл взгляд. — Это князю Андрею должно быть виднее, кто там с кем и против кого. Наше дело — военное. А потому сразу после совещания выйду в реал, разошлю сообщения командирам остальных застав. Пусть немедленно выдвигаются на соединение с нами. Всем надо собраться вместе.
— А сколько их, оставшихся? — спросил я.
— Наша Северная, — пояснил Витя. — Самая крупная. Потому что у нас самое опасное направление. Есть ещё Южная, Западная и Восточная.
— Если все вместе взять, это где-то триста человек, — сказал Рексоман. — С нами будет триста пятьдесят.
— И что сделаем против их войска? — спросил я.
— Знаешь, что такое партизанская война? — вместо ответа спросил Рексоман. — Кроме того, в городе княжеская дружина — это отборные войска, три сотни человек. Плюс городская стража — они тоже не лыком шиты. Это ещё сто человек. И гражданские — всегда можно призвать ополчение.
— Плюс наших сегодня туда добрая сотня через обнуление попала! — поддержала Рексомана Чарген.
— Можно ещё наёмников нанять, — высказалась Эсмеральда.
— На это деньги нужны, — задумчиво сказал сотник. — Не знаю, как там у Андрея с деньгами… В общем, за неделю мы должны снять осаду. Иначе игра проиграна. Всё понятно?
Вопрос, конечно же, был риторическим.
Глава десятая. Партизанская война
Спалось мне неважно. Снились какие-то ужастики. Из тех, что потом не запоминаются, но оставляют после пробуждения тяжёлое неприятное чувство. Плюс измождённость. Всё это я и чувствовал на следующее утро, когда вставал с постели под бодрый звон будильника. Подавив искушение заглянуть в компьютер, я всё же первым делом решил умыться и позавтракать как человек.
На кухне за столом сидел отец, перед ним стояла пустая тарелка со следами яичницы и чашка с дымящимся кофе. В руках он держал какой-то журнал.
— Ты чего не на работе? — спросил я, проверяя рукой, достаточно ли чайник горяч.
— И тебя с добрым утром, — ответил отец. — Сегодня воскресенье, вообще-то, тебе не сообщили?
Ёлки-палки, действительно воскресенье. Все дни уже с этой игрой смешались. Так значит, не спроста гандарийцы вчера вечером напали — им сегодня к Смоленску подступать, нужно максимальное число игроков он-лайн собрать. А это проще всего сделать именно в выходной день, когда и студенты, и школьники, и даже инженеры с продавцами в придачу отдыхают.
— А чего тогда не спишь? — снова спросил я.
— Выспался, — сообщил отец. — Делами хочу заняться. А вот ты чего вскочил? Только не говори, что ты и сегодня с ушами в компьютере весь день провести собираешься.
— Заскочу, конечно. Ненадолго, — соврал я, заливая растворимый кофе кипятком.
— Ты в курсе, что меня мать просила как-то повлиять на тебя, чтобы от компьютерной зависимости избавить?
— Так у меня же работа с компьютерами связана, — удивился я.
— Знаем мы твою работу, — спокойно сказал отец. — Как не заглянешь к тебе в комнату — сидишь в кресле в полной отключке, только руки и ноги подёргиваются. Между прочим, выглядит пугающе. Даже для меня. Про мать я вообще молчу.
— Ну, я же в виртуале! — намазывая хлеб маслом и накладывая поверх клубничное варенье, возразил я.
— Ты так говоришь, будто уйти в виртуал — это всё равно, что в футбол во дворе пойти поиграть.
— А что, нет? — удивился я.
— От футбола зависимость не возникает, — поучительным тоном сказал отец. — А от виртуала в два счёта.
— От футбола ещё какая зависимость, — сказал я. — Посмотри, вон, на наших олигархов. Каждый себе хочет по команде купить.
— Так это бизнес!
— Ну, и виртуал это бизнес, — согласился я. — Для кого-то.
— Ну вот, — подхватил отец. — И этот кто-то на тебе зарабатывает.
Мне почему-то сразу вспомнилось, как примерно то же самое говорил Мамай в таверне в самый первый мой вечер в Нереалии.
— Что вы все так из-за этого беспокоитесь! Все на ком-то зарабатывают, — сказал я.
— Неправда, — возразил отец. — Я вот на тебе не зарабатываю. И на друзьях тоже. И вообще, до девяносто первого года у нас в стране эксплуатация была запрещена.
— Так она и сейчас запрещена.
— Ну да, теперь мы свободны, — невесело улыбнулся отец. — Каждый волен жить, как получится. Волен умереть с голоду, жить на улице и так далее. А если хочешь регулярно кушать — должен продаться в рабство какой-нибудь фирме, желательно покрупнее и помощнее, с хорошими условиями и социальным пакетом, чтобы рабство было максимально комфортным.
Я осторожно сделал глоток. Хороший кофе, крепкий. Но очень горячий.
— Скучаешь по советским временам? — уточнил я.
— Дело не во временах, — взмахнул журналом отец. — Раньше думали, как сделать жизнь народу лучше. Идея была, понимаешь? Общая идея, и каждый чувствовал свою причастность к чему-то огромному.
— Ну да, комсомольские стройки и всё такое, — сказал я.
— И это тоже, — кивнул отец. — Люди знали — мы живём в своей стране, мы здесь — хозяева, если строим что-то — это для будущих поколений. Мы верили в это, трудились ради этой цели, потому что разделяли её всем сердцем. Ты был человек и личность, но при этом чувствовал себя частью огромного общества, народа.
— Ну а сейчас?
— А сейчас каждый сам по себе, — грустно сказал отец. — Есть бизнес, он нанимает людей, увеличивает свой капитал. Частный. Всё распродано, и за каждый шаг нужно платить. А отношение к тебе везде как к чужому. Как бы поживиться за твой счёт. Эгоизм победил. Каждый думает максимум на уровне своей семьи — о личном благосостоянии.
— И чем же это плохо? — я посмотрел на часы и решил, что успею сделать ещё бутербродик и заодно с отцом подольше пообщаюсь.
