Джордж Эффинджер - Поцелуй изгнанья
— Нам нужно решить, куда мы пойдем, когда корабль из Дамаска приземлится в городе.
— Почему бы нам просто не отправиться домой? — спросил я.
Несколько мгновений он смотрел на меня ничего не выражающими глазами.
— Потому что по закону мы до сих пор преступники. Мы сбежали от того, что здесь назывют «правосудием».
Я совсем забыл об этом.
— Они даже не понимают смысла этого слова!
Папа нетерпеливо отмахнулся:
— Как только мы покажемся в городе, твой лейтенант Хаджар арестует нас и отдаст под суд за убийство.
— А в городе все говорят на таком корявом арабском? — спросил бен-Турки. — Я даже не все понимаю!
— Боюсь, что так, — сказал я ему. — Но ты быстро освоишь местный диалект.
Я снова повернулся к Папе. Его рассуждения отрезвили меня и дали понять, что наши неприятности еще отнюдь не кончились.
— И что же ты предлагаешь, о дядя? — спросил я.
Мы должны найти какого-нибудь человека, которому могли бы доверять и который мог бы нас приютить на неделю или около того.
Я не мог понять ход его мысли.
— Неделя? Что может случиться за неделю? Фридландер-Бей посмотрел на меня с ужасающе холодной улыбкой.
— За неделю, — сказал он, — мы устроим встречу с шейхом Махали. Мы заставим его понять, что нас лишили последнего законного права — подать на апелляцию, что мы настоятельно просим эмира защитить наши права, поскольку таким образом он сумеет разоблачить официальную коррупцию, что угнездилась прямо у него под носом.
Я вздрогнул и возблагодарил Аллаха за то, чтоне я стану предметом его расследования — по крайней мере не придется нервничать. Интересно, хорошо ли спят лейтенант Хаджар и доктор Абд ар-Раззак? Чувствуют ли они, что над ними сгущаются тучи? Я ощутил приятный трепет, представив себе их судьбу.
Наверное, я задремал, потому что через некоторое время меня разбудил один из стюардов, который хотел, чтобы мы с бен-Турки перед посадкой проверили пристежные ремни. Бен-Туркич смотрел на свой ремень, не зная, как его застегнуть. Я помог ему, поскольку мне показалось, что стюарду это будет приятно. Теперь ему не придется беспокоиться насчет того, что мои оторванные конечности разлетятся по кабине, если корабль кувыркнется в дюны за городскими воротами.
— Мне кажется, это блестящая возможность, о шейх, — сказал я.
— О чем ты? — спросил Папа.
— Нас считают мертвыми, — объяснил я. — В этом состоит наше преимущество. Пройдет время, пока Хаджар, шейх Реда и доктор Абд ар-Раззак поймут, что два давно забытых трупа суют нос в дела, которые они не хотели бы выносить на свет Божий. Может быть, нам стоит действовать медленно, не дать себя сразу обнаружить. Если мы войдем в город со знаменами и под звуки труб, колодцы нашего преимущества мгновенно иссякнут.
— Очень хорошо, племянник, — сказал Фридландер-Бей. — Ты усваиваешь мудрость благоразумия. Сражение редко выигрывают, если логика не ведет атаку.
— Но еще я усвоил от Бани Салим, что промедление опасно.
— Бани Салим не стали бы сидеть в темноте и вынашивать всякие там планы, — сказал бен-Турки. — Бани Салим враз налетели бы на врагов, и тогда бы говорили винтовки. А потом мы дали бы верблюдам втоптать их тела в пыль.
— Но, — сказал я, — у нас нет верблюдов, чтобы топтать врагов. И все же мне нравится, как Бани Салим подходят к решению подобных проблем.
— Пустыня действительно изменила тебя, — сказал Папа. — Но мы не собираемся медлить. Мы пойдем вперед, неторопливо, но верно. И если надо будет убрать одну из ключевых фигур, мы сделаем это без сожаления.
— Конечно, если только это не будет фигура шейха Реда Абу Адиля, — сказал я.
— Да, конечно.
— Мне хотелось бы знать все. Почему шейх Реда должен оставаться в живых, тогда как более порядочный человек — я имею в виду его карманного имама — должен быть убит ради нашей чести?
Папа вздохнул.
— Все дело в женщине, — сказал он, отворачиваясь и снова глядя в окно.
— Не говори больше, — сказал я. — Деталей я знать не хочу. Женщина — и этим все сказано.
— Женщина и клятва. Похоже, шейх Реда забыл о нашей клятве, но я — нет. Когда я умру, ты будешь свободен. Но не раньше.
Я тоже вздохнул.
— Наверное, это была особенная женщина, — сказал я. Он никогда не рассказывал мне так много о таинственных правилах его пожизненной вражды с соперником, Абу Адилем.
Фридландер-Бей не снизошел до ответа. Он просто смотрел на светлое небо и темную планету, навстречу которой мы мчались.
По переговорному устройству сообщили, что пассажирам следует оставаться на местах, пока суборбитальный корабль не произведет посадку и не пройдет четвертьчасовую процедуру остывания. Я испытывал некое разочарование, поскольку всегда мечтал побывать в Дамаске, а теперь, когда мы здесь, мне удастся увидеть только здания терминала.
«Мухаммад аль-Бакир» принял посадочную конфигурацию, и через несколько минут мы были на земле. Меня бросило в дрожь от облегчения. Со мной всегда так бывало. Не то чтобы я боялся, что нас собьют в полете ракетой — просто на борту я сразу же теряю веру в современную физику и суборбитальное кораблестроение. Я рассуждаю, словно перепуганный ребенок, что столько тонн стали никогда не смогут подняться в воздух, а даже если это получится, они там не удержатся. На самом деле больше всего я волнуюсь во время взлета. Если корабль не разлетается вдребезги, значит, мы взлетели, и тогда я расслабляюсь. Но до того еще несколько минут жду, что пилот скажет что-нибудь вроде:
— Наземный контроль решил прервать этот полет на полпути. Нам очень жаль…
Мы совершили мягкую посадку в Дамаске, затем пятнадцать минут смотрели в окна, пока суборбиталка приходила к утвержденному Интернациональным авиастандартом состоянию. Мы быстро сообразили, где мы сможем поймать суборбиталку, которая отвезет нас домой.
Я зашел в маленький сувенирный магазинчик, думая купить что-нибудь себе и, может быть, Индихар и Чири, но был разочарован, увидев, что все сувениры были с ярлычками типа «Сделано в Западном заповеднике» или «Сделано в оккупированной Панаме». Я удовольствовался несколькими голограммами.
Начал было надписывать одну для Индихар, но остановился. Вне всякого сомнения, все каналы связи в Папином дворце прослушиваются, и послание может попасть в чужие руки. Я мог выдать нас, послав голограмму с информацией о нашем триумфальном возвращении.
Несомненно Индихар и все мои друзья смирились с моей трагической гибелью. Что мы увидим, когда вернемся в город? Я догадывался, что узнаю много нового насчет того, как относятся ко мне люди. Возможно, Юссеф и Тарик по-прежнему заботятся об имуществе Фридландер-Бея, но для Кмузу моя смерть означала свободу, и, скорее всего, он уже давно ушел.
Поднимаясь на борт другой суборбиталки, я вновь ощутил дрожь. Сознание того, что «Нарсулла» отвезет нас назад, в наш город, наполняло меня тревожным ожиданием. И часа не пройдет, как мы будем на месте. Непрочные союзы, созданные ради попытки убить нас, рассыплются; заговорщикам придет конец, как только мы приступим к делу. Я жаждал мести. Этому научили меня Бани Салим.
Это был самый короткий полет за всю мою жизнь. Я прижался к окну, расплющив нос, словно я мог, собрав все свои силы, пришпорить «Нарсуллу» и придать ему еще большее ускорение. Мне показалось, что мы только что прошли максимум, как уже вошел стюард и сказал, чтобы мы пристегнулись для посадки. Я подумал: «А если мы врежемся в землю и выроем кратер в сотню футов глубиной? Сумеет ли ремень не дать мне покалечиться и вывести из огня?»
Мы не слишком долго мешкали на терминале, потому что Фридландер-Бей был слишком известной личностью, чтобы долго оставаться незамеченным. Могли дать знать Абу Адилю, и тогда… снова город Песчаных дюн. Или выстрел в голову.
— Что теперь, о шейх? — спросил я Папу.
— Пройдемся немного, — сказал он. Я пошел следом за ним из терминала к стоянке такси. Бен-Турки, который старался быть полезным, сам потащил чемоданы.
Папа хотел было взять первое же такси, но я остановил его.
— У этих водил чертовски хорошая память, — сказал я. — И, возможно, они клюнут на деньги. Есть тут один, как раз годится для наших целей.
— А, — сказал старик, — у тебя на него что-то есть? Какая-то давняя история, которую он не хочет поднимать на свет?
— Даже лучше, о шейх. Он физически не способен запомнить хоть что-нибудь больше чем на час.
— Не понимаю. Он что, пострадал от какой-нибудь мозговой травмы?
— Можно и так сказать, дядя. — И я рассказал ему все о Билле, об этом чокнутом американце. Он не делал косметического боди-моделирования. Внешность для Билла ничего не значила. Как и модифицирование мозга. Вместо этого он сделал совершенно безумную вещь — заплатил одному из жуликов на Улице, чтобы тот убрал у него одно легкое и вместо него вставил мешок, который выпускал в его кровь постоянную, отмеренную дозу легко усваивающегося РПМ.
