Пол Уиткавер - Вслед кувырком
Джек мнется, не зная, что сказать. Навлекать на себя насмешку или презрение ему не хочется.
— Иногда правильным бывает самое дикое объяснение, — находится он наконец.
— А, так тебя на самом деле похитили инопланетяне?
— Ты сама понимаешь, что я не это хотел сказать.
— А что тогда? Слушаю внимательно.
— Да нет, не слушаешь. Ты уже все для себя решила. Ладно, проехали. Я иду обратно.
Он поворачивается, Джилли хватает его за руку — за больную, выше локтя. Он не может сдержать вскрик: как будто она нажала на болевую точку, о которой он даже не знал. Банка «колы» высказывает из онемевших пальцев, падает на песок и катится к воде, оставляя след карамельной пены. Джек вырывается в тот момент, когда Джилли его выпускает с выражением тревоги на лице.
— Ой, Джек, прости! Очень больно?
Боль в руке — как звенящий колокол, ясная и проникающая. Может, все-таки кость сломана? Глаза наполняются слезами, но он скорее умрет, чем прольет хоть одну.
— Я забыла про твою руку, — говорит она. — Честное слово, прости меня!
— Оставь меня в покое.
От дрожи в собственном голосе он ярится еще сильнее, отодвигает плечом Джилли и здоровой рукой поднимает опустевшую банку. И продолжает идти, не разбирая дороги, просто от Джилли подальше.
— Ну, не надо, Джек! — догоняет она его. — Не будь ребенком. Я не хотела, я же сказала.
— Джилли, я тебя предупреждаю.
— Слушай, давай ты меня тоже стукнешь? Я не буду давать сдачи, обещаю.
— Не хочу я тебя бить.
— Хочешь-хочешь!
— Не хочу! И заткнись.
— Я же знаю, что ты чувствуешь. Я же тоже это чувствую. Так что не пытайся мне соврать.
— Ладно, может, и хочу. Но я не дурак. Даже если ты не дашь сдачи, все увидят. И достанется мне, а не тебе.
Какое-то время они молчат. Джек снова может шевелить пальцами, боль в руке уходит. И тут Джилли говорит:
— А давай влезем в океан.
— Чего?
— Никто не увидит, что делается под водой. И ты меня ущипнешь. Как захочешь сильно. Как захочешь долго. Я не шевельнусь и не пикну. И будем в расчете.
Это заставляет его остановиться. Он смотрит в синие, как бассейны, глаза сестры, жутко серьезные. Она встречает его взгляд, не говоря ни слова. Он знает, что она всерьез. Он ощущает ее честность и решимость, силу такую же мощную и потенциально разрушительную, как вихри урагана Белль, и столь же недоступную влиянию извне. Она пугает его не только своей неумолимой цельностью, не признающей препятствий и не знающей ни сомнений, ни колебаний, но и тем, что это вызов, как было вчера, когда она подначила его войти в воду. «Иди, а не то…» Он отворачивается.
— Все равно синяк будет.
— Мы сядем по горлышко. — Джилли все еще смотрит на него, не моргая. У нее на все есть ответ. — Ущипнешь меня через купальник. Тогда никто не увидит.
Джека слегка мутит. Как вообще до такого дошло? Был какой-то момент, где он чего-то сказал или сделал, с виду совершенно невинное, но это запустило цепную реакцию причин и следствий, приведших к здесь и сейчас? Если бы он только мог определить этот момент, удержать его мысленно и призвать достаточную волю и желание — или отчаяние, — мог бы он изменить его… и тем изменить историю? Не это ли случилось вчера, и не раз, а дважды? По крайней мере дважды, потому что это могло бы случиться и больше раз, только изменения такие мелкие, что он их просто не заметил. Может быть, это происходит непрерывно, и процесс ревизии идет секунда за секундой под поверхностью сознания, а результаты ему видны — если вообще видны — в мимолетном ощущении дежа-вю.
Джилли берет у него из руки банку, ставит на песок и свою ставит рядом. Стайка перевозчиков бежит прочь, ножницами мелькают черные, как у трубочистов, ноги. Джек будто от всего отстранен, будто он одновременно и проживает жизнь, и фиксирует ее как наблюдатель, на полмгновения впереди — или позади? В любом случае не синхронно с реальностью.
Океан тянется до горизонта, лежит, раскинувшись, под солнцем, и гладь его нарушают лишь всплески пловцов да чуть подальше — блестящие фиберглассовые корпуса да белые паруса прогулочных яхт и других лодок. Некоторые стоят на якоре, другие дрейфуют в течениях, а третьи движутся быстрее под действием собственной тяги вдоль берега, и шум их моторов — как мурлыканье времени, разомлевшего на жаре. А совсем далеко видна пара больших кораблей — танкеры идут друг другу навстречу вдоль побережья Атлантики. Джеку они кажутся величественными и задумчивыми, словно айсберги, и при этом такими же воздушными, как дым, поднимающийся мазками к синему небу из их труб. Их вид наполняет непонятной тревогой, и Джек отворачивается, упирается взглядом в какую-то точку ярдах в двадцати от берега, где плавают на воде чайки, похожие на раскрашенных деревянных подсадных уток. Другие чайки патрулируют небо, и то и дело какая-нибудь из них падает камнем в воду, оставив едва заметный всплеск.
Сколько их, думает Джек, не всплывает обратно, пойманных неожиданно чем-то таким, чего не заметили их острые глаза сверху? И вздрагивает, вспоминая, как сам едва избежал гибели. Хочется ли ему снова туда? Если допустить, что там затаилось нечто, шевеление чего он ощутил в глубинах, а теперь оно совсем проснулось и ждет его возвращения?
— Смотри, какая вода спокойная, — говорит Джилли, чувствуя его нерешительность. — Бояться нечего.
— А я не боюсь, — отвечает он, сам зная, что это неправда.
— Тогда иди, а не то…
Забавно, думает он. Те самые слова, которыми она вчера его затащила в воду. Когда-то, когда родители еще были вместе, близнецы чем-то дико разозлили Билла (чем — все давно уже забыли), убежали от его гнева в свою спальню (у них тогда еще была общая спальня) и заперли дверь. Он дергал ручку и стучал в дверь, а они забились под кровать Джека, цепляясь друг за друга и дрожа.
— Открывайте! — орал он, как воплощение Страшного Серого Волка. — Пустите, а не то…
Уточнений не требовалось: неясная угроза была куда ужаснее своей неясностью, и наконец они отперли дверь и встали перед ним, держась за руки, трусливые отступники своего дела, предатели доверия друг друга. Наказание, как и преступление, уже никто не помнил, но слова Билла застряли в памяти и стали призывом к оружию: напоминанием о нехватке стойкости, приказом больше такого не допустить. Одну руку Джека сжимает Джилли, другую он сам стискивает в кулак и позволяет сестре завести себя в воду. На этот раз, думает он, она хотя бы идет вместе с ним.
Они медленно заходят поглубже, ежась от прикосновений воды, поднимающихся по горячей потной коже, выше колен, выше пояса, пока голова не начинает кружиться от контраста. Джек жмурится на сверкание воды на солнце — словно рассыпанный мешок серебряных монет, и темнота под веками пульсирует цветными пятнами, как искаженное эхо зрения, пульсирует в ритме с подергиваниями в больной руке. Становится шумно: группа юнцов плещется и смеется неподалеку, громче слышны звуки ремонта, доплеровское глиссандо пролетающего рекламного самолета, пронзительные крики чаек, будто оплакивающие катастрофу, невосполнимую потерю. Ощутив намерение Джилли, Джек набирает в легкие воздух раньше, чем она ныряет, увлекая его за собой.
Он выныривает, отплевываясь, а рядом смеется Джилли. Джек смахивает с глаз воду, и ярко всплывает воспоминание, как он едва не утонул в бурных волнах, потеряв из виду безопасный берег и сестру; солнце сходит с неба, будто сорванное когтями волны. Он вспоминает, как швыряли его эти волны, словно кошачьи лапы мышонка, как он старался удержаться на плаву, как лезла в глотку вода с каждым вздохом. Как в конце алхимия усталости превратила руки и ноги в свинец, и он прекратил борьбу и опустился вниз, чтобы увидеть будто в растворенном свете погруженного солнца темные тени, тянущиеся к нему пальцами гигантской руки. И сейчас они еще к нему тянутся? И что сделают, если поймают?
Джилли сжимает пальцы.
— Ну, Джек! Спокойнее. Все путем.
— Может, мы это зря придумали.
Он тянет ее за руку, встревожено глядя мимо нее, выискивая какие-то нарушения гладкости воды: тень, скользящая под поверхностью, завихрение, как в старых фильмах о Годзилле, взлетающая вдруг стая чаек с криками и хлопаньем крыльев, уходящая от движения какой-то гигантской массы снизу.
— И что ты будешь делать? Всю оставшуюся жизнь шарахаться от океана?
— Так далеко я не загадываю. Отпусти руку!
Она не отпускает.
— Джек, посмотри на меня. Посмотри на меня, говорю!
Он смотрит. Выражение ее лица то же, что он запомнил с предыдущей ночи: свирепое и хищное. Только сейчас твердые самоцветы глаз смотрят на него, возбужденные, но холодные, пронизывая его лазером со всей силой ее сосредоточенной воли, как вчера, в реальности, которую никто другой не помнит, когда она подначила его влезть в штормовой прибой и смотрела, как он едет на самой большой в мире волне-убийце.
