Алексей Павловский - Карболитовое Сердце

В конце Старых времён один более чем заслуженно знаменитый дизайнер путешествовал по Восточному берегу Крыма. Каждый день он писал в интернетики свои впечатления о следующем прибрежном городе. Фотографий и добрых слов удостоились и Форос, и Ялта, и Судак, и даже Коктебель, прости Господи, с Феодосией. Ваня всё ждал, что же корифей напишет о любезной его сердцу Керчи, и дождался. Видный дизайнер опубликовал одно-единственное фото с унылой тётей в оранжевой жилетке, метущей мусор мимо недостроенного Ворошиловского путепровода. И написал одну-единственную фразу: «Не был в Керчи — ну и не надо».

Ваня поначалу обиделся, но вскоре понял, что так оно и задумано. Все две тысячи шестьсот лет своей истории Керчь ловко пряталась от человеческого внимания в пустынном уголку многолюдного Крыма. Недаром ещё в античные времена усердные керчане насыпали немаленький вал со стенами и башнями поперёк своего полуострова, намекая всему миру на непреходящую ценность уединения.

Пожалуй, стоит отдельно рассказать, как город спасался от чужаков в Старые времена.

Турист в Керчи не оседал никогда. О том заботились судостроительный, железорудный, агломератный и прочие заводы. Даже в мёртвом виде они отпугивали чужаков, как чучелки скифских всадников вокруг кургана вождя. Непрерывно снующие через узенький Керченский пролив корабли, в те времена чуть не сотня в сутки, также не возбуждали нежного курортника. Особо придирчивым Керчь являла в проливе неплохие песчаные пляжи с глыбами железобетона, ржавыми рельсами и покрышками.

Транзитные поезда тут не ходили со времён распада первого Союза, когда окончательно догнил железнодорожный паром. Новый пригнали аж с Мадагаскара вокруг Африки, но в Феодосии обнаружили, что корабль не проходит над мелями пролива.

Да, конечно, именно в Керчь ходили автомобильные паромы с Тамани, сгружая по легиону автомобильного турья в час. Вот только десанты эти высаживались не в коренной Керчи, а в Порт-Крыме, посреди раскалённых холмов. Первый вдох ароматного крымского воздуха турист делал между нефтяным терминалом и прудами для выпаривания соли.

Отойдя в кустики, гость неизбежно обнаруживал себя в радушных объятиях этих самых кустиков. Местная нежно-бежевая флора на поверку оказывалась вооружена колючками, шипами, зубами и всем тем, что потом не отдерёшь от штанов. То, что цвело пышными фиолетовыми цветами, приступало к цветению лишь как следует прожарившись, истлев и засушив под Солнцем белёсые сабли листьев. Среди буйства мёртвой растительности шныряли общительные насекомые, крупные и неприятно бодрые.

Кровоточащий турист прыгал в своё авто, стремглав устремляясь в сторону города. Указатель подбадривал, обещая ровно через сто километров, ни километром больше, гостеприимную Феодосию. И тут же водитель с тоской вспоминал о таманских колеях, скача по противотанковым ухабам Порт-Крымского шоссе. Меняя названия, шоссе шампуром пронизывало весь город чуть в стороне от жизненно важных органов.

Являя недюжинную волю к жизни, Керчь отрастила вокруг инородного тела особого рода заскорузлые мозоли, и последовательно демонстрировала автомобилисту их все, одну за одной, с неприятно близкого расстояния. Уничтоженный пост ГАИ на выезде из Порт-Крыма как бы предупреждал о начале представления. Первым номером тянулись по сторонам унылые пыльные домики, долго тянулись. Опасное, Капканы — одни названия чего стоят!

Затем ставки повышались, и заинтригованный наблюдатель обнаруживал себя зажатым между фасадами увечных хрущоб и монументальными бетонными руинами завода Войкова — выбирай на вкус. Вскоре по правую руку от уже не на шутку поражённого зрителя восставал муравейник автовокзала — такого же жгучего шалмана, как и все южные автовокзалы.

Наконец, чтоб не сбился с дороги в Ад, с левого борта автолюбителя подпирала вечногнилая по летнему времени канава Мелек-Чесме, разнообразящая воздух в жару. Разогнавшись вдоль неё в поисках спасения, турист пулей пролетал мимо ЖД-вокзала, откуда раз в день мог бы бежать в Джанкой на чём-то вроде поезда. Все остальные билеты были выкуплены на год вперёд. После этого любитель южного отдыха мог наслаждаться видом глухих промзон вдоль путей и заброшенного аэропорта по правой стороне.

Всё это несчастный видел лишь краем глаза, потому что дорожных ухабов, осквернённых попытками ремонта, никто не отменял. И вот, ошалев от калейдоскопа южных впечатлений, турист на раненом автомобиле въезжал в пыльное полумёртвое Багерово посреди выжженых, а то и натурально горящих мордорских равнин под палящим небом.

Полистав раздираемый степным суховеем путеводитель, пытливый ум познавал, что в Багеровском рву фашисты в своё время расстреляли полгорода, а потом великий Курчатов здесь же сделал ядерную первобомбу, и вся его радиоактивная техника с тех пор так и стоит где-то тут в обсыпанном подземном ангаре. Содрогаясь от мудрости и печали, турист понимал, что уж сюда-то ему точно не надо было, ибо на Феодосию следовало свернуть вскоре после железнодорожного вокзала. Однако сила инерции такова, что иные колумбы не то что до Багерова, но и до самого Чистополья сгоряча долетают — а там ведь тоже ничего нет.

Потаёнными окольными тропами, через непроизносимую Либкнехтовку, физически и морально уничтоженный путешественник доползал наконец до Феодосийского шоссе. Первый же указатель невзначай сообщал, что до Феодосии по-прежнему ровно сто километров липкого гудрона через неизменно иссохшую степь. Причём от самого Порт-Крыма и до феодосийских пригородов маршрут был проложен столь продуманно, что признаков моря страдалец не наблюдал, даже проезжая в трёх сотнях метров от него. Так что в Феодосии высушенные шкурки туриста массово выпадали на не самые чистые в мире пляжи, делая городу кассу. И несколько преувеличенную славу приличного курорта.

Да, вот ещё. Надо отдать должное, по весне степь отчаянно красива, цветёт и благоухает. Именно тогда созревает Керченская Грязь. Грунтовые дороги делаются вовсе непроезжими, даже тракторам глина забивает гусеницы. Некоторые возражают, что грязь Грозненская посытнее будет, есть и фанаты чернозёма, но все эти джентльмены в грязищи не разбираются вовсе.

Конечно, силы вавилонские не оставляли попыток поддеть Керчь на вилы прогресса. Так, многие десятилетия говорили о мосте через пролив, а потом даже мучительно строили его. Паромов становилось больше, появились и железнодорожные. Все домишки вдоль шоссе разом провозгласили себя кемпингами и мотелями.

Но в час мировой полночи десятки юрких баллистических ракет навсегда разрешили проблемы и моста, и парома, и самого Порт-Крыма, и его таманского близнеца Порт-Кавказа. Военные стратеги обманулись так же, как проезжие туристы: посчитали, что это и есть Керчь, и теперь-то с городом покончено. Хорошо хоть боеголовки не были ядерными. Керчане лишь услышали далёкий гул да видели зарево над проливом, а поутру продолжили свою размеренную жизнь, надёжно скрытую от недобрых взглядов. И уже никто более не пытался переправляться через пролив на чём-то крупнее буксира, тем паче что на таманском берегу не осталось ровным счётом ничего хорошего. Керчь вновь оказалась там, куда стремилась тысячи лет: в сотне раскалённых километров от ближайшего вавилона, на самом дне Божьего кармана Керченского полуострова.

У каждого города есть разные стороны. От предместья к центру город рассказывает себя как связное повествование. Два человека, прибывшие в один город с разных сторон и пожимающие руки на площади перед мэрией, на самом деле увидели разные города, и находятся в разных городах, пересекающихся лишь в одной точке этого самого рукопожатия, что бы там путешественники себе ни думали.

Так, например, был незабываем вид вечернего Череповца с Волги, с масляной плёнкой поверх мутных вод и липким дымом над той водой, с его густой щетиной фабричных труб, каждая из которых оскверняет небо своим неприятно неповторимым цветом и запахом.

И столь же незабываем бывал Череповец поутру для голодного автостопщика, въехавшего в центр города со стороны Рыбинска при удачном направлении ветра. Незабываемы широкие зелёные бульвары, свежий ветер с Волги, старинные дома. В особенности незабвенны огромные упоительные пирожки с рыбой за смешные деньги.

Или тот же Здолбунов с его неторопливой жизнью и старинными садами — это вообще не тот Здолбунов, где путнику проездом из Киева во Львов насовали в репу в вокзальной ментуре.

Но сейчас речь всё-таки о Керчи. За две тысячи шестьсот лет она научилась большей хитрости и осторожности, чем две тысячи шестьсот глухих кошек. Внимательный читатель предыдущей главы может и сам догадаться, как бывшая столица Тмутараканского княжества умудрялась выставлять себя полной задницей.