Ант Скаландис - Катализ

Никто ему не ответил. Станский сидел какой-то задумчивый и ненормально спокойный, словно ничего особенного не происходило. Черный плотно сжал не только губы, но и кулаки и сдерживался, похоже, уже из последних сил. Цанев, подавшись вперед и повернув голову к Кротову, неопределенно улыбнулся, пожал плечами и кивнул, руки у него дрожали. А Женька перестал чувствовать под собой опору. Он падал, падал куда-то, и были звуки, и блики, и пятна, но все это где-то там, далеко, по ту сторону загадочной пленки, а его это не касается, совсем не касается, и чего они пристают, чего они хотят от него?..

Трупы убрали, кровь замели чистым песком, послышалась вновь уже знакомая музыка, и на арену выбежали две очаровательных девушки в очень условных костюмах – набедренных повязках из ярко-зеленых листьев. Обе держали в руках длинные, кривые и, как видно, не очень тяжелые сабли.

— А вот и соски, обжаренные в масле, — произнес Женька теперь уже вслух, но фраза потонула в восторженном реве зала.

Обе красавицы передвигались по арене ловко и грациозно, но очень скоро преимущество одной из них стало слишком явным. И часть зрителей свистом и криками выказывала свое возмущение. Другая часть – одобряюще гудела.

Та девушка, что была сильнее и выше, плечистая с огненно рыжей шевелюрой, атаковала теперь непрерывно, делая широкие резкие шаги и нанося размашистые удары. Вторая, изящная блондинка, отбивалась, но с каждым разом как-то все более неловко, и наконец, сабля фаворитки, лишь слегка звякнув о косо подставленный клинок, со свистом опустилась на плечо противницы, рассекла ей ключицу и глубоко вошла в тело. Блондинка громко охнула и упала на бок. Сабля осталась торчать у нее в груди. Тогда рыжая подошла и, поставив ногу на бедро поверженной, выдернула окровавленный клинок. Блондинка дернулась, изогнулась всем телом и захрипела. После чего с рыжей случился, как видно, обморок. Но размышлять об этом было уже некогда, потому что Цанев, не выдержав вдруг, крикнул «Дура!» и рванулся вниз, к арене. Служители, которые, наверно, должны были оттаскивать закончивших выступление девиц, вместо этого кинулись наперерез Любомиру, и одного из них Любомир отпихнул так, что тот упал, а второй, оказавшийся крепче, сумел остановить разъяренного Цанева.

Пленка перед глазами Женьки лопнула. Он понял, что пора идти на помощь.

— Аптечку! — орал Цанев, которого служитель в черно-зеленой форме держал за плечи.

— Она умрет! — орал поднявшийся с пола второй служитель. — Какую аптечку?! Она же умрет, — он посмотрел на часы, — через две с половиной минуты!

И тут налетел Женька, которого никто не ждал. И служители попадали на пол, а Цанев снова рванулся на арену.

— Стой! Туда нельзя! — истошно заорал кто-то.

Но Цанев не слышал или не хотел слышать. Он уже перемахнул через парапет и подбежал к изувеченной блондинке. Кровь у нее пошла горлом и пузырилась у приоткрытого рта, а рыжая все лежала рядом без движения. И Цанев склонился над ними и что-то говорил быстро и яростно. Женька не слышал, не мог слышать слов, но он догадывался, он знал, что говорит Цанев.

— Черта с два, — говорил Цанев, — черта с два умрет она через две минуты! Да, я плохой врач, но эту – я спасу. Я спасу ее! И черта вам лысого умрет она через две минуты!..

А дальше случилось что-то невообразимое. Сверху упала клетка. Огромная клетка на всю арену с решетчатым коридором к одному из выходов. И освещение сделалось красным. И уже Кротов подпрыгнул с кресла и завопил:

— Уберите клетку, идиоты!!!

Но было поздно. Что-то там у них работало автоматически и, похоже, лишь в одну сторону. Через ближний вход, открыв в клетке дверцу, на арену выбежал огромного роста человек в шкуре и с арбалетом, а через дальний, по сетчатому коридору – крупный свирепого вида тигр. Выскочил, и остановился у стенки, и, открыв пасть, зарычал. Любомир обернулся на этот рык и, приподнявшись с корточек, стал медленно поворачиваться к зверю лицом. Гладиатор в шкуре поднял свое оружие. Тигр прыгнул. Цанев отшатнулся в сторону. Гладиатор выстрелил.

— А-а-а-а! — протяжно закричал Женька и в отчаянии бросился на железные прутья клетки.

Он видел, видел до ужаса отчетливо, как тяжелая короткая стрела ударила Цанева в висок.

А уже в следующую секунду тигр был убит метким выстрелом одного из черно-зеленых, клетка, выскользнув из Женькиных рук, умчалась вверх, а в зале вспыхнул яркий, ослепительно яркий белый свет.

Цанев лежал ничком, и темная струйка стекала по его щеке в песок.

— Любомир, — прошептал Женька, нерешительно приближаясь.

И вдруг понял. Развернулся. Перед ним стоял черно-зеленый…

— Любомира убили, гады!!!

… Резким движением Женька вырвал у зеленого оружие – ту самую миниатюрную коробочку со зловещим жерлом, и, размахивая ею, кинулся в зал.

— Где Кротов?! — кричал Женька. — Кротов где?! Всех перестреляю, гады! За Любомира всех перестреляю!

Он увидел где-то совсем рядом округлившиеся в ужасе глаза Крошки Ли и Черного, рвущегося к нему сквозь толпу, и разбегающихся с визгом женщин, и Станского, который кричал, широко раскрывая рот, но Кротов он не видел, искал и не мог найти.

А потом один из служителей попытался его обезоружить, и Женька начал стрелять. Кто-то падал, кто-то бежал, кто-то пробовал схватить его руку, запахло горелым пластиком и паленым мясом, а откуда-то, то ли из-под кресел, то ли из-под трибун (черт его знает, где он прятался) доносился истошный голос председателя зеленых:

— Не стрелять в него! Только не стрелять!

Последнее, что запомнил Женька, это был сильный, оглушающий удар по затылку.

Очнулся он на кушетке в небольшой комнате. Это был не его номер. За журнальным столиком, в креслах сидели Эдик и Черный.

— Похоронить-то мы его сможем? — спрашивал Черный.

— У них здесь не хоронят, — объяснял Эдик, — я попросил сохранить тело. Они его заморозят, а хоронить будем в Москве. Гляди, Женька проснулся.

— Он умер? — сразу спросил Женька.

— Любомир? Да, умер… — ответил Черный.

И так он это странно сказал, что Женька сразу почувствовал: случилось нечто еще более важное, хотя трудно было в такую минуту представить себе что-то важнее смерти друга. Женька был уже не способен удивляться ничему в этом мире: восприятие стало не тем, а от горя и вовсе притупилось. И все-таки ему еще предстояло удивиться.

— Да ладно, не тяни, Черный, — сказал Эдик.

И Черный сообщил, прокашлившись:

— Видишь ли, Женька, тут наш горячо любимый Кротов принес кое-какие книжки. Для общего образования. На вот, взгляни.

И Женька взглянул.

Самой первой лежала книга под названием «Спасенный мир. Биография катаклизма». Не очень толстая. Обычного формата. В хорошем переплете. И автором ее был Виктор Брусилов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Спасенный мир

Из книги Виктора Брусилова «Спасенный мир. Биография катаклизма.»

Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!

Истоки

Рог изобилия, огромный, невероятный, чудовищных размеров, парил над Москвой… на Землю сыпались пакеты со счастьем… Но их почему-то никто не поднимал. Их просто не видели, не замечали.

Великие люди рождаются голыми и глупыми. Как все. Они подрастают, кричат «мама» и тянутся ручонками к игрушкам. Они смотрят на мир круглыми от удивления глазами, а мир все не видит их, не может видеть. Потому что их, собственно, еще нет. Есть заготовка, есть глина, из которой еще предстоит вылепить гения, есть чистый лист бумаги, на котором еще только будут начертаны их великие судьбы.

Великие дни начинаются со взгляда на часы, холодной воды из-под крана и утренней зарядки. И съемочные группы всех телестудий не приезжают с ночи, чтобы запечатлеть для потомков начало великого дня. Не могут приехать. Потому что великого дня, собственно, еще и нет. Есть только утро, совсем обычное пока земное утро, но ему суждено стать трамплином, взлетев с которого старый мир ворвется в новую эру.

Строго говоря, великих дней было несколько. конечно среди них был один самый великий-тот, когда история нашей планеты совершила необратимый поворот, но этот день и этот поворот были бы, наверное, невозможны без других дней. О них я и расскажу вначале.

Это было тридцатого апреля, но если бы в этот день меня вывели на улицу после долгого заточения в каземате, где бы я утратил всякое представление о времени, или если бы я прибыл из будущего и вышел из хронолета, забыв уточнить время года, я бы обязательно решил, что это февраль или, в крайнем случае, ноябрь. В воздухе было около ноля. Однако нашу традиционную эстафету на приз многотиражной газеты «Химик-технолог» решено было не переносить. Спортивные соревнования, если они проводятся в любую, даже в самую скверную, погоду, становятся от этого как бы рангом выше, а их участники проникаются гордостью и необычайным уважением к себе.