Далекое Близкое - Кристина Андреевна Белозерцева
Порядок, работаем. Привычные манипуляции – три шага, поворот влево, шаг по диагонали, еще два шага – да хоть с закрытыми глазами! – поворот вправо…
А потом я случайно уронил колбу с зелеными водорослями, задев ее рукавом. Резкий звук разлетевшегося в дребезги стекла в момент разрушил такое хрупкое, едва устанавливающееся спокойствие.
– Вот, черт… – я убрал пульверизатор в пластиковый ящик для инструментов, и попытался собрать стекло совком и липучкой. После выхода в «живой» космос, в невесомости осколки станут серьезной проблемой, особенно совсем мелкие.
Сначала вытащил сами зеленые склизкие нити и опустил их в стекляшку к таким же, потом взял «липучку» и…
Я не смог нагнуться к полу.
Просто не смог – мои отнюдь не широкие плечи по непонятной причине не пролезали между стеллажами. Да что это еще за фигня… Попробовал еще раз, протиснулся боком, а потом полка спереди больно уперлась в ребра. Еще движение, и торс напрочь застрял между пластинами из белого сверхпрочного пластика. Боль сдавила грудную клетку. Пару секунд я попросту не верил сам себе и всерьез дернулся из ловушки, когда уже и вовсе не смог вдохнуть. У меня получилось раза с третьего вырваться кое-как в более широкий проход, выдрав «с мясом» пару пуговиц. Некоторые говорят – это все в твоей голове! Отпусти это! Боль не настоящая! Черта-с два, единственное настоящее в нашей жизни – боль. Она мгновенно отрезвляет и лишает иллюзий. И помогает оч-чень быстро начать действовать.
Так, теперь я мог двигаться, мог кинуться по проходу – прочь, из ставшей такой душной, съеживающейся лаборатории, но ощущение, будто бы меня сдавливает огромная змея стало абсолютно невыносимым. Всего пара шагов до выхода – Бум! И искры из глаз, это затылок больно ударился о потолок. Я в панике кинулся наружу – а коридор уже – вовсе никакой не коридор, а узкий длинный шкаф, зияющий пустым нутром после отъезда хозяев из дома. Свет еще больше потускнел, вокруг всех предметов теперь переливались радужные ореолы, темнеющие с каждым мгновением. А чертова лестница уже с середины ступеней терялась в непроглядном мраке.
«Сю Хао! Он уже здесь! Пустота уже проникла внутрь!»
И чуть позже, обрывочное.
«Боже, мне конец. Мне конец…»
Я только в этот момент понял, что кричу жутко, до хрипоты, болезненно напрягая связки. Мои руки судорожно хватались за исчезающе тонкие перила, казавшиеся теперь проволочными поделками, а ноги соскальзывали с кукольных ступенек. И я мучительно толкал, протискивал ставшее таким неповоротливым тело в отверстие, уже напоминающее размерами вход в собачью конуру – это когда-то был дверной проем.
– ОТул! – закричал я, не в силах больше ничего увидеть в сплошном непроглядном мраке, сколько не таращился.
– И вот что, черт побери, ты опять орешь? – прогремел голос техника прямо над ухом. – Что еще случилось?
И тягучий черный кошмар окончился в один момент.
Я дико озирался по сторонам, скорчившись на полу у входа в двигательный отсек. Тьма пропала, оказалось, это я сам зажмуривал изо всех сил глаза. Никакой деформации, только мерно жужжал двигатель, и все вокруг было совершенно нормального размера.
– Ну? – поторопил ирландец, в глазах которого мелькнул намек на сочувствие.
– Мне показалось… – и снова язык будто чужой, сухой с таким трудом выталкивает слова изо рта.
– Что тебе показалось?
– Стены падали и потолок, – кажется, теперь пошло чуть легче.
– Здесь?
– Нет, в оранжерее.
– Ты как-то поранился из-за этого?
– Н-нет, – я машинально нащупал на голове шишку, потрогал, глянул на ладонь, но крови на пальцах не было, – мелочь. О потолок приложился головой.
Ирландец вздохнул, будто смертельно уставший человек, и внезапно потрепал меня по плечу. Короткий жест – не покровительственный, не снисходительный, скорее дружеский.
– Посмотри на таймер, стажер. Ну серьезно. Час до выхода. Меньше, чем час. Потерпи еще немного.
Вот тут я чуть не расхохотался ему в лицо. Час! Час, дружище – это долбаная вечность в нашем случае, которая может вообще никогда не закончиться.
– Слушай… А можно, я тут посижу?
Техник усмехнулся и только рукой махнул, сиди, мол. Черт с тобой.
Какой он все-таки, черт бы его. То нервный, как барышня, суеверный, эмоциональный – а то вон, само благоразумие. Интересно, а он верит в лепреконов?
– Интересно, а ты веришь в лепреконов? – машинально повторил я вслух, прикрыв глаза и облокотившись спиной о белый кожух.
Затылок прижался к прохладному металлу. Боже, какой кайф – холодная поверхность. Это у меня жар что ли? Приоткрыл глаза. Хотелось видеть. Чтобы быть уверенным, что реальность еще в порядке.
– Нет, не верю, – ОТул рассматривал какие-то цифры на сенсорном экране с десятком разноцветных графиков, рисуя длинным указательным пальцем связи между отдельными элементами, – не зачем верить, если знаешь точно.
– Серьезно?
– Ну.
– Ну то есть, они есть? Ты это хочешь сказать?
– Есть. Гиннесс любят. Бухают, как черти.
– Как ты? – хихикнул я невольно.
– Как я, – согласился, усмехаясь в ответ, техник, – самая простая вещь в мире – уговорить меня бухать.
И вот черт его знает ведь, сколько шуток в этих шутках? Я так и сидел на ребристом полу, глядя, как ОТул методично проверяет все показатели своей «шарманки», готовя ту к выходу из подпространства. Говорить не хотелось, и я просто дремал с открытыми глазами, стараясь ни о чем вообще не думать. Минута отдыха. Перерыв. Толика сочувствия действует лучше таблетки успокоительного. Человек одинок, когда он в толпе безразличных людей, но стоит найтись кому-то, кто скажет: «Все будет хорошо, подожди еще чуть-чуть» – и чертово одиночество пасует. Сбегает с позором, поджав куцый хвост.
– Ну вот и все, Пойдем-ка наверх уже, – предложил наконец техник, – скоро мы будем дома. На чертовой зеленой-зеленой траве под ногами. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
Оказалось, он закончил свою работу и уже какое-то время стоял рядом, разглядывая меня с таким видом, будто решал – укрыть пледиком, или попинать немного ботинком – мол, жив ли вообще?
– Надеюсь.
– Мик, – механик присел рядом, положив мне на плечо широкую загорелую ладонь, – не переживай. Это все жесть, конечно, но подумай сам, мы один раз уже сделали это – прыгнули сюда. И мы все живы, если подумать.
– Если
