Олег Макушкин - Иллюзион
И среди сотен дежурных застывших физиономий встречаются то и дело детские восторженные или девичьи умиленные, или стариковские, полные внутренней, просачивающейся наружу лишь в лучиках морщинок вокруг глаз радости — эти лица и захватывают сильнее всего, и ранят сердце как алмазные иглы на гранях подшипника. Не будь их, можно было бы со спокойным презрением отречься от мира запрограммированных людей. Но они есть — неподдельно счастливые, безмятежные — а в катакомбах подземных туннелей есть другие, обездоленные и озлобленные, а на электрических столах аннигиляторских цехов умирают третьи, не сумевшие скрыть следы хакерского входа в сеть или попавшиеся на покупке контрабандных имплантатов.
Этот мир был подобен другим человеческим мирам — несчастье и мучения одних перемежались со счастьем и невинностью других, и этот диссонанс заставлял Странника морщиться как от зубной боли, шагая по транспортным лентам, ведущим к центру города. Он ломал голову над этической дилеммой киберобщества, забывая о собственных проблемах, — либо смерть от рук неумолимых Артификсов, либо арест в Цинфе и расследование касты администраторов, которые в лучшем случае изолируют его для наблюдений за феноменом человека, прошедшего Точку Схождения.
«Как разрешить противоречия этого мира? — думал Странник, переставляя ноги в том направлении, куда вели его электронные указатели. — Как сделать всех счастливыми? Всех вместе? Не какое-то усредненное одинаковое для всех счастье, доступное большинству, в комплекте с гонением, которому подвергается меньшая часть, а разнообразное счастье, каждому по потребностям? Возможно ли это в принципе? Если запрограммировать общественную структуру с самого верха и обеспечить идеальное управление — можно ли тогда осчастливить все население? Или человеческая природа настолько многообразна, что решение подобной задачи невозможно в силу взаимоисключающих условий?»
Он вошел в большой зал, служивший, судя по всему, парком или сквером для прогулок, — выложенные шуршащей галькой узкие дорожки извивались среди залитых расплавленным кварцем прогалин, на которых росли гигантские, в рост человека, одуванчики с изгибающимися стеблями из хромированных металлических трубок и пушистыми белыми головами из пучков стекловолокна. Собственно, это были и не одуванчики вовсе, а какое-то порождение декоративно-техногенного искусства, вполне заменившее в урбанистически рафинированном мегаполисе живую природу, которая выродилась в музейный раритет или стала безликим набором байтов электронной библиотеки.
Странник шагал по дорожкам, стараясь держаться направления на видневшийся вдалеке указатель Цинфа. Он заметил, что дышит как-то по-особенному и что утробная боль отбитых кулаками администратора органов почти стихла, — наверное, это было частью знания, которое он получил от Авессалома. А еще он заметил, что в сквере заметно тише, чем в других секторах города, и почти нет электронных экранов, а те, что есть, показывают лишь переливчатый цветной фон.
Он бы не удивился, услышав псевдомузыку живой природы — пение птиц, жужжание пчел, шорох мышей в траве, звучащую из динамиков, укрытых за свисающими с купола, бликующего отблесками солнца, гирляндами из отрезков металла и начиненной активными диодами светопленки. Но вместо этого он услышал, дойдя до небольшой площадки в центре парка, усиленный громкоговорителем голос, чей бесполый металлический тембр пробуждал воспоминания о наполненных запахом сырости подземельях, где шаги гулко отражаются от стен, а ржавые трубы сочатся канализационной жижей.
— Гражданин, остановитесь! Вы нарушили законы Транквиль-сити и подлежите наказанию! За ваши преступные деяния, направленные против общества, определена мера пресечения: аннигиляция. Сдайтесь представителям власти, и вы сможете воспользоваться всеми правами осужденного, включая право на предсмертный смех. В случае сопротивления вы будете уничтожены на месте. Гражданин, не пытайтесь бежать! Зона оцеплена. Сдавайтесь!
«А я всего лишь сказал пару ласковых слов админу, — подумал с грустью Странник. — А со мной как с убийцей каким-нибудь. Несправедливо». Он оглянулся, инстинктивно присев, чтобы спрятаться среди псевдоодуванчиков, — по периметру парка мелькали фигуры в черном, и кто-то уже пробирался по дорожкам.
Оперативно сработали, да и с умом — не стали брать среди толпы, дождались, пока он выйдет в безлюдное место, хотя вели, наверное, давно, может быть, от самого первого сектора. А до Цинфа близко, уже даже видна сквозь прозрачные стенки купола высокая коническая башня с огромными ЖК-экранами на верхних ярусах. Странник скрипнул зубами. Неужели ему не удастся задать вопросы Первому Исполнителю, неужели так вот глупо и бессмысленно придется погибнуть, не узнав ответов? Или он все-таки сумеет вырваться и уйти из объятий смерти навстречу знанию, просветлению, счастью? Адепт техно-дзюцу уровня администратора Авессалома сумел бы...
Странник подошел к ближайшему растению и чиркнул ладонью, как ножом, по стеблю, вспарывая воздух и разрубая трубку из металлизированного пластика. Подхватил срубленный стебель и окунул его пушистое соцветие в жидкий кварц, мгновенно твердеющий на воздухе, — но раньше, чем расплав застыл, Странник сыпанул на растение галькой, подобранной с дорожки. Камешки держались еле-еле, готовые отвалиться в любой момент. Странник еще раз оглянулся.
Шестеро Артификсов приближались полукругом, неторопливые черные фигуры, скрывшие лица за серебристо блестящими забралами шлемов, отражающих белые шарики одуванчиков и голубое небо над куполом, с обманчиво-неподвижными смарт-пулеметами на прикрепленных к поясу подвесках — электронные прицелы готовы были в любой момент зафиксировать цель и не выпускать ее в пределах поля шириной в тридцать градусов, позволяя превратить любое живое существо в мясной фарш. Они приближались с трех сторон — с четвертой чуть запоздали. Это было похоже на Артификсов — их отличала циничная небрежность, свойственная, наверное, самой смерти, которая знает, что жертва рано или поздно попадет под удар наточенного до синевы лезвия косы.
Странник улыбнулся — смерть предоставляла ему шанс, пусть и один из тысячи. Шанс почти невероятный, но Странник оказался у той черты, когда, чтобы выжить, нужно отбросить все сомнения и страхи — ты либо веришь в то, что можешь совершить невозможное, либо ложишься и задираешь лапки. И он представил себе, как выходит из сквера, отряхивая пылинки с белой пижамы, а десяток Артификсов и сотня полицейских остаются позади, бессильные и побежденные. «Так и будет!» — подумал Странник.
В момент, когда шлемы боевиков показались среди одуванчиков, Странник перехватил стебель срубленного растения двумя руками, левую, державшую ближе к соцветию, отвел за левое бедро, а правую, сжимавшую противоположный конец стебля, поднял к подбородку; голову он опустил так, чтобы исподлобья видеть врагов, а ноги вдавил босыми подошвами (тапочки он скинул у входа в сквер) в колкий гравий, перенеся вес тела на носки. Он глубоко вздохнул и очистил свои мысли. Все остальное должен был сделать дух кибер-дзен, вселенный в него Авессаломом.
Артификсы начали появляться среди стеблей, поводя из стороны в сторону прицелами пулеметов, и тогда Странник рванулся с места, стремительным, почти бесшумным шагом скользя над дорожкой, а не по ней. Его руки молниеносно поменялись местами — левая взлетела вверх и вперед, а правая отскочила к бедру; головка одуванчика облегченно встрепенулась, освобождаясь от налипшего гравия, который дождем каменных брызг осыпался на головы Артификсов, дробно стуча по полиуглеродной броне; продолжая движение, Странник вскинул правую руку на уровень виска, зажав уже не весь стебель, а его прямой фрагмент — чтобы соединяющим пространство на уровне квантового перехода стремительным броском вогнать серебристую стрелу в лопнувшее, как молочная пленка под уколом соломинки для коктейля, забрало крайнего из противников.
И пока Артификс падал, задрав пронзенную в чакре голову и подогнув колени, пока взлетали фонтанами камней исполосованные очередями пулеметов дорожки, по которым ступал Странник, пока прицелы оружия искали среди колеблющихся стеблей скользящую белую фигуру, едва различимую в искусственном ландшафте, — за сотню метров от этого места в симфоническом сегменте играл оркестр, извлекая из натурального дерева и конского волоса чистые, нежные звуки, и акустически безупречно настроенная скрипка тонкими и волнующими трелями вызывала слезы на глазах слушателей. Последний аккорд, погасший в шепоте взволнованных голосов, почти остановил время — звук перестал быть волной, равномерно распространяющейся во всех направлениях, а остался под сводами консерватории, словно часть интерьера, остановившийся, замерший в бесконечности. Наконец зал взорвался аплодисментами, маэстро склонился с улыбкой на губах, а Странник добежал.
