Винсент Килпастор - Беглый
Отсидеть в Узбекистане теперь стало, как в Союзе — отслужить в армии — неприятная, но практическая обязательная гражданская повинность. Это работает как бесконечный кишечник питона. Попав в маленькую камеру, человек переходит в большую, потом его выпускают в лагерь, а после, вышколив и выдрессировав, а также, хотел сказать привив любовь к Родине, — и снабдив катехизисом блатных разборок — выпускают в большую резервацию. Ту самую, огромную территорию, которая в виде квадратуры ботфорта изображена на главной площади столицы Джамахирии. Глобус Узбекистана.
Парочка крупных ташкентских мафиозо стали уважаемыми спонсорами крупных спортивных фондов и покупных футбольных команд.
Любите папу, любуйтесь на принцессу, бойтесь стрельцов, и самое главное — помните об интересах других мужиков — чтобы ваша дурь или блажь — например, такой абсурдный шаг, как побег из тюрьмы, упаси бог, не отразились на согражданах.
Организованная преступность джамахирии получила новенькие удостоверения с оттиснутой на корке волшебной птицей Семург, кожаную куртку и маузеры в большой деревянной кобуре.
Неорганизованная преступность поехала в столыпинских вагонах в многочисленные учреждения — делать калоши и мундштуки из плексигласа.
Адаптированная с этой государство-формирующей целью под Среднюю Азию блатная феня прочно слилась с языком великого Навои. Возникла, правда, некоторая естественная чехарда с мужским и женским родом, но это уже простительно. В узбекском языке нет ни мужского, ни женского рода. Поэтому, если замечали, начинающие изучать русский язык узбеки, так шаловливо вольны с категорией рода.
Эту фееричность новой узбекской фени высмеивал диалог дворника и Швондера, от которого Булгаков подскочил бы в гробу:
— Да, есть тут один Дед такой! Махкам — Золотая Ручка. Щипач. Авторитетный. Это он здесь всех щипачей держит.
— Дед. Крутая погоняла! — задумчиво протянул Швондер.
Когда же профессор Преображенский хаял большевистскую тридцатиградусную водку, на столе появлялся пузырь узбекской Русской, жуткой прогорклой бурды с легкими психоделическими эффектами. На зеленой бутылке шрифтом из книги детства — Русские народные сказки была написано «Русская ароги».
Артем между тем сидел неподалеку, и что-то энергично внушал режиссеру. Не думаю, что это касалось оригинальной трактовки Булгакова.
Когда репетиция кончилась и все стали расходиться по домам, мне стало погано. Так не хотелось возвращаться в реальность, в которой, совсем нет места моей больной душе.
А у Артема были хорошие новости. Мы шли ночевать к режиссеру театра, Радику. Там можно пожрать, выкупаться и поспать перед новым броском.
Я рано задепрессил, заседание вовсю продолжалось.
Дома у Радика не было ничего лишнего — совсем ничего. Полный аскетизм. Единственным предметом мебели был моноблок — телик «Шарп» со встроенным видаком. Это сейчас такие не редкость, а тогда просто как синхрофазотрон домашний выглядели.
Радик жил своим театром. Чтобы не умереть с голоду он водил по утрам поливальную машину, мыл трассу по которой позже в офис проезжал сам юртбаши.
Иногда Радик еще разносил телеграммы.
На видак он разорился чтобы писать спектакли своих питомцев.
Жена, потеряв веру в революционность его режиссуры, давно ушла от Радика, и его мама, живущая в двух подъездах, приходила по утрам варить режиссеру кашу и мыть посуду.
Я с удовольствием выкушал маминых щей, искупался в потресканной ванной слоновой кости, и оставив Артема с Радиком в пылу спора о полной бессмысленности жертвы Иисуса, завалился спать на куче какого-то тряпья и старых театральных журналов.
Свобода это рай.
* * *— Вставай, ну, вставай же ты уже!
— Ты, Артем, слышь, давай еще часик, а? Куда нам спешить-та?
— Вставай, говорю тебе, Радик — свалил уже.
— Ну и хрен с ним, тем более спать можно хоть до обеда.
— Идиот, нас менты обложили, даже под балконом вон сидят, звездеец!
Я так и взвинтился в воздух. А Артем переломился пополам в приступе хохота.
— Подпольщик ты гребаный, Ленин, блин, тряпочный — Артему потеха, а я плююсь и иду умываться. Уходя в бега сделайте себе одолжение — обязательно купите зубную щетку в удобном дорожном футляре. Гигиена полости рта.
— Давай быстрее, берись с боку! Поднимай его гада.
Артем уже успел упаковать «Шарп» в его родную коробку, с прорезями ручек по бокам.
— Да ты озверел, Тёмка, он же — твой друг!! Вы же вместе…
— Быстрее бери давай, по дороге дискутировать будем.
— Оставь ты этот телевизор, крыса несчастная, человек нас накормил, в дом пустил а мы! А в театре, что пацаны скажут?
Он останавливает поток моих обличений коротким, но чувствительным ударом под дых.
— А жрать что будешь сегодня вечером, подумал? Спать где, подумал, бля, подумал, подумал?
Бери давай коробку и тухни!
Толи тычка под дых, толи слова Артема лишают меня остатков воли.
За этот телевизор я точно буду гореть в аду.
Мы берем моноблок и стараясь не встречаться взглядами, тащим его к дверям. В это самое время в замочной скважине поворачивается ключ.
Очень громко оказывается ключ может поворачиваться.
Мама Радика. Кашу пришла варить. Это конец. Она откроет дверь, сразу поймет для чего мы тут толчемся в прихожей с этой коробкой и вызовет милицию. А там нас немедленно станут бить. Долго и сильно. И в этот раз за дело, кстати. Мне вдруг очень захотелось в туалет.
— Прижмись к стене, шепчет Артем. В его руках бутылка от шампанского, наполовину заполненная мелочью. Он замахнулся ей, как гранатой.
— Поставь тихонько коробку и не дыши. Мать Радика совсем слепая. Вряд-ли она сильно огорчится из-за телевизора.
Мама Радика входит и тут же вопит: «Кто здесь?!», устремив несфокусированный взгляд куда-то поверх моей головы.
— Тёть Серафима, тятя Серафима не бойтесь, это я, Артёмка!
— Артёмочка! Ты где же пропал, мальчик, не женился еще? Куда же это вы собрались? Давайте-ка хоть чайку попейте! А я и кашки щас наварю! Со сливочным маслом!
— Бегу теть Сим, проспал на работу, лечу!
Артем выпихивает без моей помощи в подъезд этот сранный моноблок и выталкивает следом впавшего в полную прострацию меня.
Мы кубарем, через две ступеньки, катимся по лестнице, а она все сетует нам вслед, что не остались на чай и не дождались Радика.
* * *Прем телевизор вдоль одной из центральных ташкентских трасс и молча сопим. Время шестой час утра, жара еще не наступила, люди еще не повылазили из своих коконов.
Выглядим мы с этой коробкой довольно приметно и оба понимаем — любой ментовский автопатруль нами сразу же заинтересуется. Однако с трассы не уходим, нужно поймать такси.
Вот этот страх, что сейчас из-за поворота вместо такси вылетит ментовская «Нексия» и приглушает чувство огромной гадливости на самого себя. Но менты проезжают мимо.
Только что я обокрал квартиру нищего артиста и его слепой старухи матери. Эту пакость мне не смыть с себя никогда. Ведь вечно позиционировал себя эдаким Робин Гудом, грабить буду только богатых, а преступление для меня — форма искусства. Художник, блин, хренов.
Буду сдыхать и помнить, как мы несём телевизор, а тетя Сима, не мигая, смотрит нам вслед…
Думаю Артему тоже не по себе, поэтому спихнув барыге по дешевке злополучный телек, мы напиваемся до блевотины в полуподвальном корейском ресторанчике на Куйлюке.
Там же снимаем двух разноцветных шалав и проводим у них тупой остаток дня и душную летнюю ночь.
1. 9
Артем, как всегда встает раньше меня, он уже чисто выбрит и заставляет проституток варить кофе. Если бы я делал кастинг в театре Радика — Артем бы у меня всю жизнь играл подтянутых эсэсовских штурмбанфюреров.
— А твой отец где работает? — это мне, вместо «доброго утра».
— В универе историю преподает, а что, ты теперь и его телевизор хочешь запустить на движение? Перепуганные окрестные жители в страхе называли его черный телемастер, от него не было спасения! И это у тебя называется исполнить делюгу, да? Телепузик херов. Телевор. Крадун ламповый.
— Заткнись. С сегодняшнего дня твой отец — замполит Мирабадского райвоенкомата, понял?
— Замполит? А ты не перепутал ничего — давай уже сразу министр обороны джамахарии?
— Сейчас мы поедем Женьку от армии отмазывать. Сорвем им призыв. Через твоего отца, разумеется. Женька вроде как к мирабадскому приписан. Точно.
* * *Флаг над военной комендатурой уже узбекский, но внутри царит скоросшивательный запах совкового учреждения. Мы с умным видом завсегдатаев гуляем по коридорам.
Пистолеты, автоматы, люди в разрезе, а так же памятки по химической и биологической защите размазаны по всем стенам. Эти светлые образы я помню еще со школы, улыбаюсь им, как старым приятелям. Вместо атомной войны у нас побывал Ельцин. Курчатов о таких разрушениях даже мечтать не мог.
