Олег Кулагин - Дип-склероз (сборник)
— А гостям предложить, слабо? — укоризненно морщится толстяк.
— Прости, Жирдяйчик, — спохватывается Литератор. — Я не хотел тебя обидеть. Ты единственный из этой банды эгоистов, кто не утратил до конца высших нравственных ориентиров!
Мы обалдело переглядываемся: нам не послышалось? Это он про Жирдяя, насчет «нравственных ориентиров»? Должно быть, наш Писатель перегрелся на виртуальном солнце!
Толстяк смотрит куда-то в сторону и смущенно покашливает.
Писатель снова щелкает пальцами. Из ничего немедленно возникает стол, заставленный хрустальными кружками с пивом. А через миг Жирдяя подбрасывает в воздух и возникшее следом из пустоты удобное кресло подхватывает и доставляет его прямо к столу. В следующем кресле аналогичным манером размещается Писатель.
Мы встаем с травы и, слегка потоптавшись в нерешительности за спиной Жирдяя, хватаем кружки с пивом, которых, по счастью, куда больше, чем присутствующих персон.
— Я вас не приглашал, — сухо замечает Литератор.
— А нам по барабану, — замечает Маньяк. — Мы давно морально разложились и утратили нравственные ценности.
Шурка с удовольствием делает большой глоток. Остальным тоже особого приглашения не надо.
— Может, все-таки объясните, — говорит Падла, сдувая пену. — Какое отношение имеет она ко всей этой истории?
Девчушка показывает нам язык и прячется за широкой спиной Писателя, который как раз сотворил для нее бутылку лимонада.
— Как это какое? — улыбается Литератор. — Самое непосредственное! Когда я придумывал глубину, я с самого начала догадывался, что такая сложная система будет обладать собственным разумом. Правда, пока она ребенок: сами понимаете, семь лет — не возраст, даже для обычного человека.
— Погодите, а при чем здесь Дибенко? — спохватывается Жирдяй с интонацией человека, выигравшего в лотерею пятьдесят копеек.
— Практически ни при чем! — качает головой Писатель. — Она сама уже достаточно понимает, чтобы делать кой-какие выводы. Она давно наблюдает за вами и видит, на что вы бездумно растрачиваете свои таланты! Естественно, по-своему захотела направить вас на путь истинный… Надеюсь, это не было слишком болезненно?
— Да нет, не очень, — хмуро кривится Падла и показывает девчушке здоровенный кулак. — Только, по-моему, вы тоже допустили кой-какие пробелы в воспитании…
— Ну, я, конечно, не святой, — пожимает плечами Литератор. — Но не только я один ее воспитывал. Она ведь понятливый ребенок, все схватывает на лету… Глубина есть глубина… Если бы вы знали, каких трудов мне стоило слегка, так сказать, упорядочить ее прогулки… Ну вы сами понимаете, «Лабиринт Смерти» и прочие неприятные вещи…
— «Невинные Забавы», например, — хихикает Жирдяй.
— Ой, а где это? — радостно удивляется девчушка. — Я еще ни разу не была в этом месте!
Писатель пронзает толстяка испепеляющим взглядом и смущенно бормочет:
— Поверь, милая, там нет ничего интересного… Вот видите, она уже очень самостоятельная девочка. Пришлось срочно организовывать «Лабиринт Мудрости». Здесь не только весело, но и занимательно. И главное, никакого насилия…
— Ну да, — кивает Маньяк. — Во всяком случае, не больше, чем в ваших книгах…
Неловкая пауза. Литератор внимательно смотрит Шурке в глаза. Потом оглядывается на девчушку и грозит пальцем:
— Опять ты что-то поменяла без спросу!
Ребенок возводит невинный взгляд к небу:
— Ну я же совсем чуть-чуть… Самую малость.
Писатель тяжело вздыхает:
— Вот видите. Просто не успеваешь за всем уследить!
Жирдяй нетерпеливо постукивает пустой кружкой по столу:
— Прошу прощения, конечно. Может, я что не понимаю… Но все же, какова роль Дибенко?
Снова услыхав свою фамилию, Дима приветственно машет рукой из беседки.
Писатель слегка раздраженно оглядывается:
— Дался вам этот Дибенко!
— Но ведь это не вы, а он придумал глубину! — не унимается толстяк.
— Да? А кто, по-вашему, придумал Дибенко? — хмурится Писатель и щелкает пальцами в сторону беседки: — Аминь! Рассыпься прахом!
Дима Дибенко пожимает плечами и покорно рассыпается…
Не веря своим глазам, Жирдяй и Маньяк мчатся к беседке и щупают прах. А дотошный толстяк еще на всякий случай заглядывает и в дибенковскую тарелку — словно коварный Дима и там мог спрятаться.
— Кстати, чем это он обедал? — с подозрением вопрошает вечно гастрономически озабоченный Жирдяй.
— Фугу в мундире, — беззаботно отмахивается Литератор. — Можете попробовать.
— Нет уж, спасибо. — Толстяк опасливо ставит тарелку на место. — Не люблю рыбу…
А Маньяк отряхивается от дибенковского праха и обвиняюще тыкает пальцем в сторону Писателя:
— Значит, это вы стояли за всеми его пакостями!
— Ну, это не самое удачное мое творение, — уклончиво замечает Писатель. — У него особая роль…
— Да уж, портить нервы всем честным хакерам, — вздыхает Падла.
— Не стоит преувеличивать, — улыбается Литератор. — Во всяком случае, благодаря ему, я уверен, что вы по-прежнему не утратили формы… Вы все — отличная команда!
— Погодите! — вдруг спохватывается Жирдяй. — А вам не кажется, что здесь кого-то не хватает?
Действительно! Дос! Как мы могли забыть!
— О, извините! Сейчас все исправим, — небрежно взмахивает рукой Писатель. И в ту же секунду, откуда-то сверху, почти на наши головы сваливается самоотверженный рецидивист. Он — мокрый с головы до ног, в разодранной перепачканной одежде, на плече — свежая кровоточащая ссадина. Лежа на траве, снизу вверх Дос окидывает нас полубезумным взглядом.
— Что с тобой, друг? — испуганно склоняется над ним Жирдяй и, оборачиваясь, торопливо орет с интонациями врача у постели умирающего: — Кто-нибудь, кружку пива сюда!
После двух глотков взгляд Доса приобретает некую осмысленность.
— Где ж тебя носило? — допытывается толстяк.
— Лучше не спрашивай, — слабо бормочет рецидивист. — Всякое повидал… Едва смылся от близнецов — нарвался на регрессоров. Настоящие садисты… Привязали к креслу и битый час читали стихи собственного сочинения. В конце концов сжалились и решили меня регрессировать до уровня шимпанзе. Сбежал… И сразу нарвался на Ночной Дозор. А потом и на Дневной. Сначала они спорили — относятся хакеры к Светлым или к Темным. Так и не договорились. В конце концов на совместном заседании постановили на всякий случай меня аннигилировать. Ну, чтоб никому обидно не было…
— Дос трагически вздыхает и вновь основательно прикладывается к кружке.
— Драпал так, что думал из виртуального костюма выскочу… Бросился в реку, плыву. Погони не слышно. Ну, думаю, ушел. А тут какой-то гад засел над обрывом и давай сверху из пулемета шмалять. Я ему: «Что ж ты делаешь, урод! Я ж утону, на хрен!» А этот псих: «Ничего, зато потом про тебя такие анекдоты сочинят!» В общем, вовремя вы меня вытащили…
— Не мы, а он. — Маньяк указывает на Писателя. — Специально для того, чтобы провести воспитательную беседу.
— Неправда, — качает тот головой. — Просто хотел проверить вас в деле. Ну и заодно… напомнить пару вечных истин. Например, о том, что в жизни не все сводится к тому — заработал ты лишнюю тысячу баксов или нет. Что есть некие высшие ценности…
— Например? — небрежно спрашивает Шурка.
— Ну, например — два триллиона баксов.
Мы переглядываемся. Писатель улыбается:
— Приблизительно на такую сумму вывезено богатств из бедной России за последние десять лет. И большая часть этих денег лежит в американских, швейцарских, немецких банках. Очень хорошо лежит — по крайней мере так думают те, кто их туда положил. А я, например, думаю, что триллионы эти лежат плохо. — Он лукаво щурится, постукивая пальцем по хрустальной кружке. — И по-моему, даже очень плохо.
- На что это вы намекаете? — смеется Падла.
— На то, что, пока мы с вами пьем это прекрасное виртуальное пиво, огромное большинство соотечественников едва может наскрести на обычное «Жигулевское». — Лицо Писателя вдруг становится серьезным. — Да что там пиво…
Он машет рукой:
— Неужели вам надо объяснять такие вещи?
— Не надо, — уже без тени улыбки качает головой Падла. Да и всем остальным, включая Жирдяя, объяснения не нужны. Мы ведь живем не только в глубине. Хотя слишком часто пытаемся забыть об этом…
— Это сложно провернуть. Даже более чем сложно, — говорит Маньяк. — Разве что… если б все русские хакеры работали вместе… Да и многих из-за кордона пришлось бы подключить.
— А я и не говорил, что будет просто, — во внимательном взгляде Писателя чудится легкая ирония. — Вы — лучшие. И кто, если не вы, сможет объединить вокруг себя остальных… Подумайте сами, что стоит на кону!
