Пол Уиткавер - Вслед кувырком
И потом, дело не только в этом. Будь все так просто, он списал бы это на удар головой о дно, на кислородное голодание: Джилли говорит, что он пробыл под водой минуту, пока она его не вытащила. Но ведь была еще игра в скрэббл. Джек знает, что сложил слово «insect», подставив Биллу выигрышную комбинацию с удвоениями слов, но когда погасло электричество, он снова посмотрел на доску и увидел слово «nicest». Джилли говорит, что буквы не переставляла, и он ей верит. И теперь, подумав, знает, что ни у Эллен, ни у кого другого не хватило бы времени сделать эту перестановку так, чтобы никто не видел, даже в суматохе из-за вспыхнувшего трансформатора на той стороне шоссе № 1. Так что же случилось?
Теория, возникшая у него, настолько странна и тревожна, что он даже с Джилли ею не поделился. Она бы сказала, что он тронулся, – и, если честно, он не уверен, что так уж ошиблась бы. Но, следуя изречению Шерлока Холмса (чьи приключения они с Джилли проглотили прошлой осенью, валяясь в постелях с ветрянкой): исключите все невозможное, и то, что останется, будет правдой, какой бы невероятной она ни казалась. Хотя в данном случае скорее наоборот: когда исключишь все вероятное и невероятное, проходит время рассматривать невозможное.
Что, если он и ехал на волне, и не ехал на ней? Что, если он поставил и «insect», и «nicest»?
Что, если в жизни все-таки есть возможность переиграть эпизод?
Загвоздка в том, что никто другой этого не заметил, даже Джилли. Он пытался ее осторожно расспросить и выяснил, что она помнит только одно из каждой пары событий – лучшее. Она помнит волну, валявшую его на мелководье, а не ту, на которой он катался – гору движущейся воды, сбросившую его вниз и утащившую в море. И не помнит, как озверела, когда поставленный им «insect» дал Биллу возможность оторваться в игре на недосягаемую дистанцию. Насколько она помнит, он поставил «nicest», и у Билла не было времени выложить ни единой буквы, потому что сгоревший трансформатор оборвал игру, и все сквозь ураган помчались в убежище, где и провели ночь. Еще более странно, что Джек не просто помнит каждую пару событий – события в паре вспоминаются одновременно, а не последовательно, как будто они шли параллельно в том же пространстве и времени, будто два фильма, спроецированные на один экран, или две альтернативные сцены одного фильма, как вот видел он два варианта доски для скрэббла, наложенные друг на друга… и точно такое же дезориентированное двойное зрение было у него в душе, когда глядел он в лицо Джилли, и там, в классе.
Но вот это правило – как у Джилли выбирается, что она помнит и что нет, подсказывает Джеку, что сцены лишь кажутся одновременными, а на самом деле расположены во времени последовательно: сначала из двух событий происходит самое ужасное, а потом идет корректировка, уже не столь суровая… для него.
В том-то и загадка, момент, в который он не может заставить себя поверить, но не может и отмести: то, что в центре – он. Как будто для того, чтобы исправить жизнь Джека Дуна, Господь Бог переводил назад стрелки часов всей вселенной не однажды, но дважды, причем во второй раз по такому мелкому поводу, как неудачный ход в скрэббле – хотя, конечно, тогда Джек так был расстроен и зол, что едва не заплакал от унижения. Почему-то Джек сомневается, что Богу настолько не все равно, что он устроил этакую космическую переигровку. Он собственного сына оставил висеть на кресте. В мире каждую минуту происходят миллионы будничных трагедий и зверств, а Всемогущий пальцем не шевельнет, чтобы их прекратить. Войны, убийства, ураганы, потопы… все это Он допускает, и вдруг выступает со сшитым на заказ чудом, когда Джек делает ошибку и пишет в скрэббле не то слово? Ничего себе спасительный бросок! Нет, Бог – в допущении, что такая сущность действительно есть, поскольку Джек промучился слишком много воскресных служб, чтобы сильно в этом не усомниться, – ко всему этому отношения не имеет. Это можно считать точно установленным. Тогда кто?
Ответ очевиден: никто, кроме него самого. Он, Джек Дун, два раза вернул время назад, чтобы дать себе вторую попытку. Вот почему только он каждый раз помнит оба события: первое, которое произошло раньше, и переигровку, когда он его заменил. Для Джилли и всех остальных первая история будто вообще не случилась, для них существует лишь единая, непрерывная реальность – плавно текущая река событий. И только Джек знает правду.
Но как ему это удалось?
А вот это уже не столь очевидно. Сперва он подумал, что тут дело вот какое: чего-то очень сильно хочешь, фокусируешься на каком-то предмете или действии, и тогда результат получается просто усилием воли. Это звучит уже как-то осмысленнее: в конце концов, именно так действовала сила Зеленого Фонаря. Все утро, еще даже до выхода из убежища, он проверял эту теорию, дошел даже до того, что повторял про себя волнующие строки из клятвы Хала Джордана о борьбе с преступлениями: «При свете дня, в черную ночь, ни одно преступление не избежит моего взора…», при этом (не замечая юмора положения) крепко зажмуриваясь и изо всей силы сосредоточиваясь на какой-нибудь мелочи, чтобы изменить ее мощью своего разума. Единственным результатом стала головная боль. Сейчас хочется только закрыть глаза, и пусть солнышко его гладит, прогоняя боль…
– Эй!
Он встряхивается от плеснувшей на грудь воды, открывает глаза.
Джилли вернулась, стоит почти рядом, а он даже не слышал, как она подошла. Она наклоняется, упираясь руками в колени, и мотает головой из стороны в сторону, отряхиваясь, как мокрая собака. От этого Джека еще раз обдает холодным дождем.
– Джилли, перестань! – Он выворачивается из кресла, а она смеется.
Подбоченившись, расставив тощие ноги, она блестит каплями воды, глядя на него сверкающими насмешливыми глазами. И волосы блестят, как темная тюленья шкура.
– Как рука?
– Вроде бы в порядке.
Она поворачивается, делает шаг и наклоняется, чтобы подобрать с песка полотенце. Энергично его встряхивает и начинает яростно растираться. Когда она заканчивает, волосы у нее торчат шипами, как у панка. Уже не так энергично она заворачивает в полотенце плечи и торс, потом сбрасывает его, поворачивается к стоящему рядом кулеру. Открывает, запускает руку в лед, шарит там, вытаскивает банку «колы».
– Хочешь?
– Ага.
Она кидает ему банку, которую он едва успевает поймать.
– Эй, поосторожнее!
– Кто-то сегодня не с той ноги встал.
Она дергает язычок другой банки, запрокидывает голову и делает долгий глоток, а потом звучно отрыгивает воздух, зарабатывая восхищенный смех от маленького мальчика, играющего неподалеку в песке и осудительный взгляд поверх журнала «Пипл» от женщины, лежащей чуть подальше на полотенце, – очевидно, его матери. Джилли не замечает ни того, ни другого.
– Ухх! – Она вздыхает и улыбается. – Пошли, ворчун! Пройдемся.
Весь день у них не было минутки без надзора. Утром после возвращения домой Билл позвонил Пегги и сообщил, что все в порядке. Она тоже пережила ураган без приключений, хотя в отличие от них в домашнем уюте: в Арлингтоне ущерб ограничился тем, что залило некоторые улицы, когда переполнились ливневые стоки, кое-где повалило деревья, оборвало провода и так далее – ничего такого серьезного, чтобы объявлять эвакуацию. Пегги поговорила со всеми, поругалась, как всегда, с Биллом, и пообещала подъехать на следующие выходные. С окон сняли фанерные щиты и убрали под дом, принесли обратно сетки террасы, приделали на место.
Когда с этим покончили, все пятеро пошли прогуляться вдоль берега, к югу, мимо домов, которым повезло меньше, чем их собственному. Эти дома, построенные прямо на дюнах, испытали полную силу шторма. Прибой захлестывал под приподнятые террасы, бурлил среди леса свай, поддерживающих дом над берегом, и при этом уносил столько песка, что теперь дома будто приподняло футов на десять. Кое-где виднелись выбитые окна, сорванные перила, разбитая и смятая мебель с веранд, лестницы, повисшие теперь футах в трех-четырех от нового уровня земли.
Пляж усыпали обломки: бутылки и банки, пластиковые контейнеры из-под пива, шлакоблоки, размокшие сигареты и сигаретные пачки, пустые ракушки, панцири крабов, серебристые рыбки, полусъеденные чайками, цветные отложения полированных камешков, фрагменты раковин и осколки стекла, как рассыпанный пиратский клад, пластиковые лопатки и ведерки, гладкие и яркие, словно леденцы, спутанные пряди зеленовато-коричневых водорослей, серые и белые перья чаек, пластиковые зажигалки, одинокие пляжные туфли, мячик для гольфа, пенопластовые чашки и ящики – все это валялось на песке остатками разгромленной ярмарки.
В некоторых домах уже вовсю трудились люди, начавшие прибирать и ремонтировать, выстрелами звучали молотки в чистом утреннем воздухе. Кучки зевак бродили по берегу, Джеку показалось, что какие-то лица он узнал – из тех, что были в убежище. Все друг другу кивали и улыбались, слышалось «доброе утро» и «привет», будто такие проявления простой вежливости приобрели новую важность после неистовой пляски Белль. Даже собаки стали дружелюбнее и подбегали, помахивая хвостами и обнюхивая протянутые ладони, а потом отбегали обратно к хозяевам или гонялись с лаем за чайками, перевозчиками или другими псами. Кое-где по пляжу расхаживали люди с пластиковыми мешками, собирая мусор, другие бродили, глядя себе под ноги, наклоняясь, чтобы перевернуть камешек или раковину, покрутить между пальцами, внимательно рассматривая, словно антиквары, выискивающие в мусоре драгоценность. Пожилая пара в больших наушниках водила над песком металлоискателями туда-сюда, передвигаясь шаркающими шагами, будто псибертронически усиленные нормалы, идущие одновременно в Сети и в реальном мире.
