Юрий Самусь - Укус скорпиона
– Марш в строй! – проревел он мне.
– Но я не знаю, куда именно? – тоскливо признался я.
– Сэр! – заорал сержант. – Когда со мной разговариваешь, следует добавлять «сэр»!
– Да, сэр. Я не думал, сэр. Вы ведь не офицер, сэр, чтобы я так к вам обращался.
– Для тебя, червь навозный, я – офицер! Понял, кусок дерьма?
– Да, сэр.
– Не «да», а так точно, ублюдок!
«Вот оно, – с тоской подумал я. – Как мне не хотелось оказаться в армии, и все же угораздило. И ничего не поделаешь, вляпался по самую макушку. Теперь придется терпеть, радует только, что этот кошмар продлится всего лишь месяц. Надо только покрепче сцепить зубы и считать дни. Месяц – это не так уж и много…»
Как я был наивен в тот миг! В Кэмп-Пири день шел за год. Это я уяснил в первые же сутки пребывания здесь. Впрочем, как оказалось, – и последние. Но пока я этого не знал…
– Запомни, ублюдок, – продолжал орать сержант. – Тебя определили во второй взвод, и, к твоему несчастью, этим взводом командую я. Так что особо не радуйся, что у тебя укороченный курс подготовки. Ты будешь у меня вкалывать за четверых. Либо я сделаю из тебя настоящего солдата, либо ты захлебнешься в собственном дерьме. Все понятно?
– Так точно, сэр!
– Стать в строй.
Я опять растерялся, но потом, заметив разбудившего меня негра, поспешил занять свободное место рядом с ним. Похоже, я не ошибся, так как сержант ничего не сказал, а, обойдя шеренгу, остановился перед строем, широко расставив ноги и заложив руки за спину.
Тем временем, остальные взводы, понукаемые своими сержантами, стали трусцой покидать плац.
– Хопкинс! – выкрикнул мой сержант.
– Я, сэр.
– Тебе не кажется, что ты выделяешься из этого стада?
Я огляделся, и только сейчас заметил, что из всего взвода единственный одет и единственный разут.
– Так точно, сэр, – ответил я.
– Но я и не подумаю, дружище, что либо менять. Ты так и побежишь босиком.
Эта фамильярное «дружище» и притупило мою бдительность. Я даже решил, что он сжалился надо мной, углядев мозоли на ногах, которые я уже успел натереть этими идиотскими башмаками. Но я тогда еще не знал, что это самое страшное слово в лексиконе сержанта. Оно означало, что он уже выделил меня из общей массы, а, значит, ничего хорошего в ближайшем будущем меня не ожидало.
– Бег-гом арш! – рявкнул сержант.
И началась первая пытка из бесконечной череды вкушенных мною в Кэмп-Пири в этот день…
На первом километре я выдохся, на втором – мои подошвы превратились в кровоточащее месиво, на третьем – я бежал, постоянно спотыкаясь и ничего не видя перед собой. На четвертом – я упал под каким-то кустиком и слабеющим голосом попросил, чтобы меня здесь и похоронили. Остальные шесть километров меня волокли на себе знакомый уже негр и какой-то молодой парень с кривым носом и ушами, оттопыренными так неестественно, словно они выросли задом наперед.
Я их просил, уговаривал, умолял бросить меня, говорил, что никуда не спешу и, вообще, мне никуда не надо…
Они же пытались втолковать мне, что если взвод не прибежит обратно в полном составе, то всех заставят бежать еще десять километров.
Я им, конечно же, не верил, я им говорил, что это садизм, и в наши дни никто не имеет права так измываться над людьми.
На что они отвечали, что все это я могу рассказать сержанту.
Я им пообещал, что так и сделаю, и уже больше не сопротивлялся…
Едва меня уложили на бетон плаца, я услышал голос сержанта:
– Когда эта падаль очухается, покажете ему, где лазарет. А теперь умойте свои потные рожи и набейте желудки тухлятиной, которую состряпал вам повар. Ровно в семь построение!
Я остался один на бетонке, еще не понимая, жив ли, или уже на том свете. Но когда солнце начало поджаривать меня, словно цыпленка на гриле, понял, что все-таки еще не отдал Богу душу, с трудом поднялся и, хромая на обе ноги, побрел искать лазарет.
Мне повезло, я тут же наткнулся на какого-то солдата, и он указал мне на серое невзрачное здание, больше напоминавшее покосившийся сарай.
Док, плюгавый старикашка с красным носом, помятым лицом и трясущимися с перепоя руками, долго цокал языком, разглядывая мои раны, потом спросил невнятно, будто у него рот был набит кашей:
– Нофенький?
– У-у, – простонал я.
– Фзфот какой?
– Чего? – не понял я.
– Фзфот какой, гофорю. Подразделение?
– Кажется, второй.
– Значит, Брэг постарался, – удовлетворенно констатировал он.
– Кто?
– Сержант тфой, кто же еще? Ублюдок, какиф мало. Но дело сфое, стерфец, знает. Из любого сопляка мужчину сделает.
Это, как раз, меньше всего меня и радовало. Но не было сил высказать свое мнение вслух.
Доктор тем временем обработал мои ступни каким-то раствором и плотно перебинтовал.
– Зафтра будешь, как нофый пятицентофик, – пообещал он. – А сегодня я скажу Брэгу, чтобы он тебя не напрягал на фечерней пробежке.
Нет, что ни говори, красиво он говорил, приятно было слушать! Хотя, о чем это я? Нашел о чем думать. Тебя собираются загнать в гроб, а ты думаешь о логопедии.
Я вздохнул и только сейчас заметил, что старикашка куда-то подевался, видимо, подался выпить неразведенного спирта. Я блаженно растянулся на кушетке, где мне делали перевязку, и задумался:
«Что же теперь делать? Сбежать я не могу, это значит вновь оказаться в Стрэнке. Значит, придется терпеть, грызть землю и терпеть»…
Я опять вспомнил разговор вертолетчика с сыном: «Если ты все же попадешь в армию, сынок, – говорил он, – запомни: первая заповедь солдата – никогда не выделяться, иначе ты пропал. Все шишки будут сыпаться на твою голову.»
Мальчик тогда еще рассмеялся и спросил, какие шишки – еловые? На что отец ответил, что те шишки, к сожалению, похуже.
Как он все-таки был прав!
В двери показался док, увидел меня и вытаращил глаза.
– Ты еще здесь? Ишь, разлегся, стерфец. Марш ф казарму!
Я нехотя поднялся и, тихо выругавшись, вышел вон.
За время, пока меня «лечили», под открытым небом стало еще жарче. Тут же с меня потекло в три ручья, и я, как мог, поспешил к казарме, по-прежнему прихрамывая на обе ноги. Вы когда-нибудь хромали на обе ноги? Тогда вам не понять, что это за удовольствие.
Но оказалось, что спешил я зря. Уже наступило время построения. Я только успел заскочить в казарму и с трудом натянуть на распухшие от ран и бинтов ноги проклятые свои башмаки.
Сержант запаздывал. Мы успели взмокнуть, но никто не решался высказать своего неудовольствия. Все молча потели, переминаясь с ноги на ногу. Единственный, кто не потел, так это мой знакомый негр. Кстати, он был и единственным чернокожим в нашем взводе. Представляю, как ему было не по себе среди нас.
Как ни крути, а расизм остается острой проблемой и в двадцать первом веке. Может быть, не настолько актуальной, как в прошлом и, еще в большей степени, в позапрошлом столетии, но все же проблемой. К счастью, у меня самого не просыпались дремучие инстинкты при виде кожи цвета, отличного от моей собственной. Любой человек, прежде всего, разумное существо, а уж какими внешними данными наделила его природа – не имеет никакого значения. Поэтому я без обиняков обратился к негру первым:
– Давно здесь?
Он кивнул:
– Третий месяц.
– Ого! – присвистнул я. – При таком сержанте наверное несладко?
– Привык.
– Похоже, ты прежде уже служил в армии.
– Довелось.
– Тогда тебе легче, – вздохнул я. – А мне вот не приходилось. Думал, вообще, Бог милует, а вот не помиловал.
– Зачем же тогда в контору пошел? – хмуро спросил он.
– Обстоятельства, – улыбнулся я, в последний миг решив не раскрываться перед ним до конца. Почему? Я и сам, наверное, не смог бы ответить. Неужели дух тотальной секретности, витавший вокруг в последнее время, успел впитаться и в меня?
Негр видимо понял, что я решил не откровенничать, и, сотворив на лице равнодушную мину, отвернулся. Это меня не устраивало, я почему-то обязательно хотел с кем-то сдружиться и потому представился:
– Меня зовут Эндрю Хопкинс. Можно просто Энди.
– А меня – Болдуин.
– Как? – я с трудом сдержал смех.
Уж к кому, а к нему это имя абсолютно не клеилось. Негр посмотрел на меня, а потом, мрачнея на глазах, добавил:
– Но ты будешь звать меня Болом и не иначе.
– Хорошо-хорошо, – поспешил заверить я его, – как скажешь. И уж прости, если я тебя чем-то обидел. Это не нарочно. Честное…
– Что за стадо баранов? – разнеслось над плацем, заглушив мой лепет.
В мгновение ока взвод преобразился. Все подтянулись, задрали подбородки, руки вытянулись по швам. Ни малейшего движения или звука. Даже солнце, казалось, встало по стойке «смирно».
Сержант вырвался из-за наших спин, разгоряченный и злой. В глазах сверкали молнии, на губах застыла улыбочка, от которой враз леденеет кровь.
– Хопкинс!
Я непроизвольно втянул голову в плечи.
– Два шага вперед!
На подгибающихся ногах, словно робот, у которого сели батарейки, я вышел из строя. Сержант сунул мне под нос какую-то папку.
